* * *
В машине, неторопливо и упрямо движущейся по разбитому проселку, Кондратьев сказал:
– Я подумал – в твоих словах есть резон. Рядом деревенька. Три развалюхи, две халупы… Никто там жить не должен, мы проверяли. А вдруг кто-нибудь поселился?
Из кустов впереди вдруг выпрыгнул линялый серый заяц, скачками пересек проселок, бросился в лесок. Машина вильнула, притормаживая, снова вернулась на колею.
– Развелось косых, – сказал Кондратьев беззлобно. – Однажды сбил одного, не заметил, и машина не среагировала. Прямо заповедник, зеленым на радость… Нынче этих любителей возвращения к природе – полным-полно. У меня родная дочь с семьей в селе поселилась, представляешь? Коз растят, сыр какой-то вонючий делают, сено вручную косят… Вдруг и тут какие-нибудь натуралисты решили возрождать село, вести экологически правильную жизнь. Могла твоя дорога в такой ситуации уйти под землю?
– Могла, – сказал Колков, поразмыслив. – Интересы людей превыше всего. Дорога ведь не могла связаться с нами и объяснить проблему. Наноботы обнаружили присутствие людей и приняли решение их не беспокоить… вполне возможно!
– Если там и впрямь кто поселился – лично мерзавцев выгоню, – сказал Кондратьев. – Повсюду же плакаты, зона строительства обозначена…
Он остановил машину на околице деревни. Выглядела та и впрямь безрадостно. Уцелело лишь несколько старых, будто из кинохроники прошлого века бревенчатых домов, серых и трухлявых, покосившихся и осевших на углы. Коровник или хлев, более современный, из белого силикатного кирпича, но развалившийся даже сильнее, чем жилые дома. И множество совсем уж разрушившихся, заросших бурьяном, превращающихся в земляные холмики развалюх.
– Село неперспективное, давно заброшенное, исторической ценности не представляет, – выпрыгивая из внедорожника, сказал Кондратьев. – Людей… людей тоже не наблюдаю.
Колков осмотрелся. Заглянул в один из домов – дверь давно слетела с петель. В другой – там дверь была заколочена, но окна давно лишились и стекол, и рам, ученый заглянул в один из провалов. Пол внутри местами провалился, местами топорщился гнилыми скособоченными досками.
– Жуть какая, – сказал он. – Как будто в прошлое попал. Да, нет здесь никого и не было уже давно.
– Все-таки почему дорога самодвижущаяся? – неожиданно спросил Кондратьев. – Ты со словами аккуратен, назвал бы самостроящейся – я бы понял.
Колков вздохнул.
– Это из старой фантастики. В детстве читал, очень понравилось. Там дороги действительно двигались. Можно было встать на дорогу в Москве и уехать в Тверь. Или в Пекин. Мне всегда казалось, что это красиво. Даже не красиво – правильно.
– Но твоя дорога не движется.
– Когда строится – ползет. Может быть, когда-нибудь сделаем и по-настоящему движущейся. Встал и поехал.
– Долго будет ехать до Пекина-то.
– Дорога в тысячу ли начинается с первого шага. – Колков посмотрел на Кондратьева виновато и стеснительно. – Вы поймите, тут же не в дороге дело, а в дураках.
– Чего? – удивился Кондратьев.
– Человечеству всегда требуются дураки. Никто и никогда с этим ничего поделать не мог. Какие угодно машины делай, как хочешь все автоматизируй, но всегда остается множество скучного, монотонного, нудного труда. Труда для дураков. Копать землю, возить бетон, насыпать гравий, раскатывать асфальт взад-вперед. Можно человека посадить в кабину с кондиционером и телевизором, платить ему хорошие деньги, только все равно его работа останется скучной и неинтересной. И перспективы в ней нет.
– Я сам на бульдозере начинал работать, – сказал Кондратьев. На его лице напряглись желваки.
– Но не остались же? Скучно вам стало, роста захотелось. Не просто денег или уважения, а роста, развития. Но всем в начальство не выйти. Нужны простые работяги для малоквалифицированного труда. Кто-то будет книжки после работы читать, кто-то рыбу ловить, кто-то пиво пить, но работа у них все равно будет однообразная. И вот это беда похуже дорог. Наши наноботы – они на себя берут как раз скучную работу. Они машины, им не скучно. Запустим такие дороги по всей стране – миллионы людей от нее освободятся.
– Ну и куда пойдут? В геноме ковыряться, наноботов проектировать? Это не каждому дано.
– Работа найдется, – убежденно сказал Колков. – Настоящая, творческая. Раньше девяносто процентов людей растили зерно и пасли стада. Сейчас пять процентов населения всю Землю едой обеспечивают. И в строительстве то же самое. Еще будем с улыбкой вспоминать, как на стройках тысячи людей работали. Вон, у нас вся Вселенная вокруг – неужели не найдем, чем заняться?
Кондратьев захохотал.
– Да ты, дорогой профессор, и впрямь старой фантастики начитался. Думаешь, если предложить бульдозеристу лететь на Марс, сады там разводить, он согласится?
– А вы спрашивали? – с вызовом ответил Колков.
Кондратьев замолчал. Кивнул:
– Хорошо, не буду спорить. Только главного это не отменяет – твои наноботы делают непонятные вещи, значит, использовать их преждевременно и опасно. Время вышло. Поехали к Трассе, будем их выключать.
Колков сразу как-то обмяк, будто его самого выключили. Кивнул. Достал из кармана контейнер с ампулой, разблокировал касанием пальца, протянул Кондратьеву.
– Лучше вы. У меня… рука не поднимется.
Кондратьев с пониманием кивнул. Они стояли среди развалин, теплый летний ветерок обдувал их лица.
– Как по мне – пусть бы Трасса тут и шла под землей, – сказал Кондратьев. – Я вообще отсюда родом. Ну, не сам я, прадед тут жил. Когда-то тут и села были большие… сто лет назад…
– А потом что?
– Потом война. В школе не учился, что ли? Тут была Калужская наступательная операция. Все горело, все разрушено. Толком уже и не возродилось. В каждом селе обелиски стоят, вся земля с прахом перемешана. В детстве ездил сюда с дедом на рыбалку, чуть поглубже копнешь – то осколки… то кости.
– Что ты сказал? – внезапно воскликнул Колков.
Мужчины несколько секунд смотрели друг на друга.
– Да не может быть, – неуверенно сказал Кондратьев.
– Дорога – это машина, – сказал Колков. – Просто огромная неторопливая машина. Твой внедорожник ведь на человека не наедет, верно? Остановится и заглушит мотор. И стену ты им не протаранишь, если все ограничители не сорвешь. И зайца на пути она объехала. Это программная логика, она вложена на заводе, но ко всему еще и адаптируется, развивается в сторону большей безопасности.
– Но тут ведь нет людей… живых людей, – поправился Кондратьев.
– А если она решила, что мертвых тоже надо беречь? – спросил Колков. – Что нам это важно… Постой-ка…
Он двинулся туда, где некогда, похоже, был центр деревеньки. Трудно было назвать это площадью, скорее, просто маленькая площадка перед зданием, раньше бывшим поселковым советом или дирекцией совхоза. Здесь росло с десяток старых, выродившихся яблонь, лишь на некоторых завязались редкие зеленые плоды. И еще было что-то грязно-белое, заваленное мусором и заросшее бурьяном в человеческий рост, между деревьями.
Колков, раздвигая руками бурьян, стал пробираться в центр площадки. Кондратьев, помедлив, достал из кармана здоровенный складной нож, выщелкнул лезвие и стал помогать.
Это был обелиск. Простой бетонный обелиск с обломленным навершием, когда-то выкрашенный белым, а сейчас побуревший от грязи. Угадывались слова «Жителям села…» и отдельные буквы из длинного ряда фамилий.
– Очень много одинаковых, – сказал Колков. – Только не разберу… на «Ко…» начинаются… говоришь, отсюда твои предки родом?
– Слишком короткая фамилия, – ответил Кондратьев. – Скорей уж «Колковы».
Они постояли, глядя на обелиск.
– Но это уже ни в какие ворота не лезет, – продолжил Кондратьев. – Если твоя дорога решила обойти заброшенные деревни из-за разрушенного памятника… и останков в земле… это уже не программная логика. Это разум!
Колков молчал.
– Хорошо, – решил Кондратьев. – Дорогу пока не трогаем. Три дня тебе даю, ясно? Снимайте свои логи, товарищи ученые… Трое суток.
Он протянул контейнер с ампулой обратно ученому.
Колков хотел было сказать: «Неделю надо», но неожиданно для себя произнес:
– Спасибо. Мы успеем.
* * *
…Колков приехал в деревню ровно через трое суток. Его автомобиль, маленький городской седан с электромотором, цепляя картером булыжники и проваливаясь в колдобины, въехал в центр села, устало остановился рядом со здоровенным внедорожником. Багажник внедорожника был открыт, внутри стояли какие-то банки, мешки с сухой смесью, инструменты. Лежала коса – ручная, старинная на вид, но с рукоятью из пластика «под дерево».
Кондратьев сидел на табуретке перед обелиском. Трава была выкошена, деревья подрезаны. Сколы и выбоины на памятнике исчезли, он был выкрашен яркой белой краской, полыхающей на солнце. Кондратьев аккуратно обводил буквы на обелиске ручным принтером, из которого торчала длинная золотистая проволока. Буквы оживали, наполнялись цветом.
– Копыловы, – сказал Кондратьев, не оборачиваясь. – Вся деревня была Копыловых. Так и звалась – Копыловка. Сорок три человека на войну ушли, вернулись двое. Так и кончилась деревня…
Колков кивнул. Неловко переступил с ноги на ногу. Сумка, в которой лежал мешочек цемента и две баночки краски, показалась ему нелепой и смешной, он поставил ее на землю.
– Мы проверили логи, – сказал он. – Знаете, дорога… она неразумна, к сожалению… Там на пути встали три машины. Развернули плакаты «Нет насилию над природой!».
– Знаю уже, – буркнул Кондратьев. – Я спутниковые снимки запросил. Зеленые… решили помешать трассе. Не нашли ничего умнее… Дорога до них доползла, постояла, потом нырнула под землю. Они испугались и дали деру. Тоже мне бойцы за экологию… Что стоишь-то? Вон оградка, я металл уже зачистил, можешь красить.
– Ага, – обрадовался Колков. – Это легко. Это я могу.
Некоторое время они работали молча.
Потом Кондратьев сказал:
– Я ведь не прав был. Когда про две беды говорил. Дураки и дороги, да. Только одна беда первична, другая вторична. Вот это все… для дороги это не важно.
– Это для нас, – сказал Колков.
– Ага. С дорогами разобрались, разберемся и с дураками. Заметь, это я вовсе не про зеленых… – Кондратьев усмехнулся и посмотрел на Колкова. Ученый неумело, но старательно красил старую чугунную оградку. – А потом… потом можно и на Марс.
Сергей Недоруб
«Лунарушка»
Белый парашют расправился в небе Титана, словно вздорный цветок, опуская драгоценный груз на коричневый грунт. Заработали посадочные двигатели, пробуя плотную атмосферу на вкус. Полторы тонны инженерной мысли коснулись тверди, бросая вызов спутнику Сатурна всеми шестью колесами.
Стропы отцепились, отпуская титаноход на свободу. Механический авантюрист не терял времени зря – пробудил электронные схемы, расправил механические сочленения и покатился на круг почета. Зашевелился манипулятор в передней части, готовясь к работе.
Порыв ветра взметнул облако пыли, которое тут же рассеялось, демонстрируя звездно-полосатый флаг на матовой поверхности пришельца.
«Фортитьюд» покрутил механической рукой перед собой, изогнул независимые оси, словно выгибаясь перед прыжком. С его вздернутой крыши отделился беспилотник, неуверенно крутя лопастями, сомневаясь, хватит ли ему сил разогнать необычайно плотный воздух. Но словно вспомнив, что у него тоже есть имя, «Хелли» обрел устойчивость и приподнялся над спиной титанохода, обозревая камерами, куда же его занесла техническая мысль.
* * *
В более чем миллиарде километров от «Фортитьюда», расправив Солнцу батареи, Международная космическая станция светилась энергетикой экипажа всех секторов сразу. В последний раз взглянув на экран с земной, отстающей на полтора часа трансляцией приземления титанохода, командир российского сегмента Николай Артемьев улыбнулся и мысленно поздравил американских коллег.
– Смайлик им отошли, – сказал он, поглядывая, как пристегнутый к креслу Сергеенко тщательно, по миллиметру водит джойстиком. – С Томом Крузом.
Тот последовал совету – на миг отвлекся, дотянулся левой рукой до ноутбука и проворно завозил пальцем по тачпаду.
В другую смену можно было бы не изобретать таких сложностей, чтобы поздравить соседей. Пусть они и не имели личного отношения к девятилетнему полету «Фортитьюда», но, несомненно, были рады успешному приземлению титанохода. В стесненных интерьерах станции можно было бы им просто прокричать.
Но не сейчас. Пока что имелась безотлагательная работа, требующая такой нетривиальной процедуры, как закрытие переборки. В настоящий момент российская часть экипажа МКС в числе двух человек полностью забаррикадировалась в новом модуле, доводя до ума калибровку пульта, назначение которого могло бы показаться весьма интересным, а применение – и вовсе невозможным.
Забаррикадировалась – еще мягко сказано. Кучу ящиков по причине нехватки времени пришлось попросту вытолкать в переходной отсек, и половина барахла оказалась не закреплена. Что и куда успело разлететься – одна невесомость ведает. Артемьев и сам бы за такое по головке не погладил, но приоритет задач сегодня назначал не он.
– Две минуты, – уточнил он на всякий случай, следя за графиками. Сергеенко коротко кивнул. Все, теперь в их повестке нет ни титанохода, ни коллег. Внимание обоих космонавтов нацелилось на текущую задачу, напрямую связанную с пультом.
Со своего места командир еще раз критически осмотрел модуль. Казалось бы, с «Наукой» совместно накрутили не первую сотню оборотов вокруг Земли, но не привык он к долгожданному станционному расширению, вытеснившему отстреленный «Пирс», – пусть даже присланная морально устаревшему шлюзу замена оказалась вдвое просторнее. Распрощавшись с привычным отсеком, ставшим почти родным, Артемьев проконтролировал наладку «Науки», лично участвуя в семи из девяти выходов в космос. И продолжал заниматься этим модулем внутри, вплоть до его окончательного встраивания в станцию. Но так и не привык к нему, словно чувствовал, что работать в «Науке» ему придется недолго.
А затем случился визит очередного грузовика. С ним прибыли несколько ящиков уникального оборудования в компании новичка, Виктора Сергеенко.
К самому парню у Артемьева вопросов не было. Умный, бесконфликтный, лишенный какой-либо предварительной адаптации космонавт вписался в ритм МКС, будто тут и родился. Другое дело должность. Артемьев летал с пилотами, бортинженерами и даже другим командиром. И ни разу – со специалистом миссии.
Назначение пульта, внешне напоминавшего разросшийся до неприличных размеров холодильник с рядом джойстиков, Артемьев изучил досконально через прилагавшуюся документацию. И когда понял его назначение, то крепко задумался. Поначалу он решил, что это розыгрыш. Затем долго косился на запаянный наглухо ящик, не веря, что подобную технологию можно засунуть в два кубометра металла и пластика. Даже сейчас, когда они приступили к активации программы, командир еще сомневался. И лишь когда из Королева пришло уточнение с просьбой закрыть переборку «Науки» перед запуском системы – Артемьев убедился, что все это происходит по-настоящему.
– Компиляция завершена, – не без удовлетворения доложил Сергеенко. – Мы готовы.
Артемьев посмотрел в необычайно широкий иллюминатор – настоящая роскошь и фишка российского модуля, – прямо на умиротворяющую дугу голубой планеты. Из-за дуги лениво выплывал серый шар.
– Восход Луны подтверждаю, – произнес он. Шутка удалась – рассмеявшись, Сергеенко встряхнул головой, принимая эмоциональную разрядку. Щелкнув парой тумблеров и поправив наушники, специалист вымолвил:
– Контроль приняли успешно. «Лунарушка», на выход.
* * *
С восходящего над Землей бесстрастного спутника космическая станция казалась задорным огоньком. Поймав с нее прямой сигнал, металлический короб размером с капитальный гараж ответил чередой писков, которые в безвоздушном пространстве все равно услышать было некому. Одна из стен отвалилась, падая на лунную кору с легкой вибрацией, и превратилась в рампу.
Внутри короба зажглись огни, словно приветствуя МКС в ответ. Наружу выкатился восьмиколесный вездеход с множеством торчащих во все стороны деталей. На покатом носу нарисована веселая рожица – в отличие от бродящего по Титану собрата этому исследователю прилететь на Луну было намного проще, и он мог позволить протащить на себе дополнительный вес в несколько кило краски, несущей некоторые дополнительные функции. От того, насколько эти функции окажутся полезны, зависел моральный дух двух космонавтов в зоне прямой видимости, а также судьба пары отделов в подмосковном наукограде.
Но вот по бокам лунохода пронеслась рябь – борта отразили свет собственных прожекторов, сверкнув белой, синей и красной полосками. Пятно света выхватило надпись на борту: «Лунарушка».
Задорный исследователь земного спутника покрутился на месте, словно разрабатывая новую обувку. Затем запружинил рессорами и натурально попрыгал. И занялся тем, чего вряд ли можно было бы от него ожидать, – вернулся к коробу, вытянул клешни и начал разбирать конструкцию, складывая стенки в штабель.
* * *
– Что ты делаешь? – спросил Артемьев, глазея на экран.
– Провожу тренировку, – отвечал Сергеенко, восторженно качая головой. – Не, ну ты только посмотри, что он творит!
