Алишеров жалобный голосок ударил упреком, и она резво соскочила со скамьи, принялась отряхивать себя так старательно, будто накатившая свежей памятью недавняя жизнь оставила на коже, на волосах, на одежде свои следы. Какая коварная штука – эта свежая память. Чуть зазеваешься – втягивает в себя, как удав кролика. Нет, ни к чему ей это сейчас. Потому что не осталось от той, прежней жизни уже ни капельки. Теперь она заново должна начаться. Здесь. Хочешь не хочешь, а должна, и все тут. Тем более этот город ей вовсе не чужой. Она тоже имеет на него хоть маленькое, но свое право. А ради этого можно даже именем своим пожертвовать, которое, как папа говорил, переливается на языке колокольчиком – ди-ля, ди-ля… Все! Хватит. Больше не переливается. И никакая она больше не Диля. Она Дина, и все тут. Темноглазая, почти русская брюнетка Дина со смуглым лицом. Да, со смуглым! Кому какое дело? Может, оно от того смуглое, что брюнетка Дина из дорогого солярия сутками не вылезает? У нее, в конце концов, на лбу не написано, что она по отцу азиатка и только что из Душанбе приехала…
– Идем, идем, сынок! Я готова. Бери сумки…
Даже рука у нее не дрогнула, когда потянулась к дверному звонку. Молодец, рука. И внутри тоже была странная уверенность, что ей непременно должны открыть. И вроде как даже обрадоваться должны ее приезду, что было совершеннейшей уже наглостью с ее стороны. В самом деле – с чего это неведомая Таня Деревянко должна ей обрадоваться? Здрасте-нате вам, я Диля из Душанбе, дочка вашей подруги Маши? Смешно. Ну и пусть будет смешно. Все равно больше деваться некуда.
С той стороны двери прозвучали торопливые шаркающие шаги, и она бодро вскинула голову, выпрямила спину, улыбнулась не очень широко, а так, слегка. Зубы у нее, конечно, были красивые, но широкая улыбка лицу не шла, делала его простоватым. Хотя в данной ситуации, может, оно и лучше – выглядеть совсем уж простушкой.
Женское лицо, возникшее в проеме двери, тоже было не очень сложным. То есть обыкновенное совсем лицо. Бледное, одутловатое, с обвисшими круглыми щечками. Голубые блеклые глаза смотрели удивленно и с ожиданием, словно готовились принять вежливое – извините, мол, дверью ошиблась. Диля сделала торопливое глотательное движение, потом набрала в грудь воздуху и чуть не закашлялась – она узнала, узнала ее! Это была именно та самая Таня Деревянко с черно-белой маминой фотографии, только сильно постаревшая. Значит, никуда не переехала. Уже удача. Можно сказать, огромнейшая для нее удача.
– Здравствуйте, а я к вам… – сипло произнесла она, одновременно пытаясь улыбнуться и подавить противный спазм в горле.
– Ко мне? – удивленно моргнула женщина. – А вы кто?
– Я дочка Марии Федоровны Коноваловой. Вы же ее помните? Ну, Маша… Вы ей письма писали в Душанбе. Я вас узнала по фотографии! Вы же Таня Деревянко, да? Ой, то есть… А как мне вас правильно называть? Тетей Таней, да?
– Погоди, погоди… – оторопело моргнула редкими ресничками постаревшая Таня Деревянко, – что-то я ничего не понимаю… Ты из Душанбе, что ль, прилетела?
– Ну да, конечно! Только не прилетела, а приехала. На поезде. Трое суток в дороге провели. А вот Алишер, сын мой.
Она дернула за руку Алишера, и он встал перед Таней Деревянко, подняв круглое личико и улыбаясь щербатым, без двух передних молочных зубов ртом.
– Ага, Алишер, значит… Маша писала, что ты им с Амирчоном собираешься внука родить. Аккурат от нее последнее письмо тогда и пришло. Больше не писала.
– Это потому, что папа умер…
– Как – умер? Да ты что? Амирчона уж и в живых нет? Надо же, а я и не знала…
– И мама тоже умерла. Месяц назад.
– Ой, господи… Свят, свят, царствие небесное…
Женщина трижды торопливо перекрестилась, потом глянула на Дилю так, будто ждала, что, сообщив свои грустные новости, Диля попрощается и уйдет восвояси. А может, ей очень хотелось, чтобы она ушла. Вздохнув и, видно, преодолев в себе что-то, она быстро отступила на два шага назад, распахнула дверь пошире:
– Заходите… Что ж мы в дверях-то? Я сейчас пойду на стол соберу.
– Да вы не беспокойтесь! Мы к вам ненадолго. Понимаете, нам пока с Алишером совсем идти некуда, но я постараюсь быстро устроиться… – на одном дыхании протараторила Диля, быстро втаскивая в прихожую чемодан.
– Погоди… Так ты не в отпуск, что ли?
– Нет, тетя Таня, не в отпуск. Я насовсем. Но я правда быстро устроюсь, я завтра же пойду…
– Хм. Хм! Ну, ладно… Потом поговорим. А сейчас давай-ка мальчонку в горячую ванну засунь, он у тебя трясется весь от холода. Вон, и курточка вся промокла. Не дай бог, заболеет. У нас тут не Душанбе.
– Хорошо. Спасибо.
– А вещи вон в ту комнату отнеси. Там дочка моя раньше жила, теперь замуж вышла, второй раз уже. Представляешь, внука мне подарила на старости лет…
– Да на какой старости? Вы еще и не старая вовсе! Мама тоже еще не старая была.
– Да, жалко мне Машу… Несчастная она, ни в чем ей судьба задаточка не послала, одно только страдание. С Амирчоном-то они как жили? Не обижал он ее? А то в письме всего не напишешь…
– Папа? Нет, не обижал… Что вы! Он очень любил ее!
– То-то и оно, что любил… А ей каково было?
– В каком это смысле? – озадаченно повернулась к ней Диля, держа в руках влажную Алишерову курточку. – Что вы имеете в виду?
– Ладно, потом поговорим. Иди, купай мальчонку. Я там полотенце чистое положила.
Пожав плечами и улыбнувшись, Диля закрыла за собой дверь в ванную, пустила на всю мощь воду. Обернувшись к Алишеру, подмигнула ему ободряюще:
– Сейчас согреешься, сынок… Тебе с пеной сделать? Погоди, сейчас…
Пошуровав по полочкам, она пожала плечами, протянула растерянно:
– Ой, а тут и пены никакой нет, и геля для душа тоже нет… Ничего такого нет, пожалуй. Одно мыло. Плоховато, видать, наша тетя Таня живет.
Она вздохнула, огляделась вокруг, словно пытаясь утвердиться в своем предположении о хозяйской бедности, которая сразу в глаза и не бросалась по причине глобальной чистоты, доведенной до уровня больничной дезинфекции. Но если внимательно приглядеться… Ванна, например, вычищена до блеска, но и протерта практически до самого чугунного основания – в некоторых местах уже видны, как проплешины, черные островки. Кафель беленький, от времени матовый – тоже со времен царя гороха положен, и зеркало в него над ванной вделано, половина потекла блеклой патиной, аккурат в том месте, куда вода из душа попадает. Наверное, лет тридцать-сорок назад это сильно круто было – в кафель над ванной для себя зеркало вставить. Чтобы, значит, принимающая душ молодая хозяйка могла своими формами любоваться. Формы потом с годами расплылись и исчезли, а бедное зеркало, выходит, неприкаянным осталось? Вынуждено отражать то, чего отраженным быть вовсе не желает? А полотенце… Аж бросается в глаза яркой белизною! Но, кажется, тронь рукой, и рассыплется на ниточки от ветхости. Да уж, совсем, видно, не желанные они тут с Алишером гости, при такой бедности…
Вздохнув, Диля потрогала воду рукой, подтолкнула мальчишку к ванне:
– Давай, залезай…
– Мам, ты иди, я сам помоюсь! Я же не маленький!
– Ну давай. А я пойду с тетей Таней посижу, сильно у нас разговор интересный начался…
Осторожно пытаясь вытереть руки о ветхое полотенце, она застыла на секунду перед зеркалом, потом вдруг спросила тихо, неожиданно для самой себя:
– Алька, а скажи мне, только честно… Я больше на таджичку похожа или на русскую?
Алишер поднял на нее из ванны мокрое лицо, мотнул головой, отфыркиваясь, проговорил звонко:
– Ты похожа на русскую таджичку, мам!
– Да ну тебя! Так же не бывает!
– А почему?
– Ну… Не бывает, и все!
– Тогда ты будешь первая русская таджичка! Здорово, правда?
– Да уж, скажешь тоже – здорово… А чего во мне больше? Русского или таджикского?
– Не знаю, мам… Ты такая красивая, что я прямо не знаю, что и сказать!
Выпучив глаза и надув щеки, он с размаху ушел под воду, обдав мать теплыми брызгами. Диля шарахнулась было к двери, но потом снова придвинулась к зеркалу, резко и быстро в него глянула, так, будто пыталась увидеть свое лицо с другой стороны, не привычным собственным глазом, а чужим, равнодушным и беспристрастным. Так, и что этот глаз видит? Только беспристрастно, абсолютно беспристрастно и по-честному! А видит он, во?первых, южную, немного с грязноватым оттенком смуглость. Сразу эта смуглость вперед бросается. Это уже навсегда, наверное, это ничем не выведешь. Но опять же, действительно, можно на увлечение солярием списать. С большой натяжкой, конечно, но можно. Так что окончательным и отличительным признаком быть не может. Дальше у нас что? А дальше – глаза и брови. Тоже, кстати, в данном случае слияния признаков не наблюдается. Ни в ту, ни в другую сторону. Потому что глаза у нее мамины, русские, ни в какую степь не раскосые, а брови, наоборот, чисто таджикские, вразлет, черные и к переносице сросшиеся. Отцовы брови. Породистые. Никакому выщипыванию не поддающиеся. Она как-то пробовала хотя бы с переносицы черные волоски убрать, но кожа воспротивилась такому сильному раздражению так, что до врача дело дошло. С тех пор она к этой процедуре и не возвращалась.
Дальше что? А дальше у нас нос. А что нос? Вполне для азиатского лица аккуратненький, даже курносый малость. И щеки гладкие, без мягких выпуклостей. И скулы высокие. И небольшой, но достаточно жестко очерченный рот. Говорят, что такая твердая складка губ – чисто азиатский признак. Нет, все-таки она больше на таджичку похожа. На Дилфузу Салохову. Явно папина природа тут верх взяла. И уж никак на русскую брюнетку Дину не тянет…
– Мам! Я придумал! – вынырнув из воды и снова обдав ее брызгами, звонко пропищал Алишер, отфыркиваясь. – Тебе надо волосы в рыжий цвет покрасить! И веснушки на носу нарисовать! Тогда ты будешь похожа на Катькину маму из соседнего подъезда, помнишь? Которая вместе с Катькой в прошлом году в Россию уехала!
– Да помню, помню я твою Катьку… И маму ее помню. Им-то чего, у них как раз все хорошо получилось! Они ж не куда-нибудь, они к Катиной мамы родителям уехали, в свой домик под Саратовом. А нас с тобой никто нигде не ждет. Ни с домиком, ни без домика. Ладно, давай мойся уже, хватит нырять! И аккуратнее, пол водой не залей!
Выйдя из ванной, Диля втянула в себя сытный, прилетевший из кухни запах жарящейся картошки, постояла немного в узком коридорчике, страдая от снова появившегося внутри чувства крайней неловкости. В самом деле, свалилась бедной женщине на голову. Она ж не виновата в том, что дружила и переписывалась с ее мамой! С ней-то, с Дилей, она ж не дружила и никогда не переписывалась…
– Диля! Я здесь, на кухне! Чего ты там в коридорчике жмешься? Иди сюда! – довольно миролюбиво, даже почти ласково позвала ее из кухни хозяйка. И улыбнулась тоже весьма приветливо, повернувшись от плиты, когда Диля робко вошла и присела на хлипкий тонконогий кухонный стульчик.
– Пахнет очень вкусно… Это картошка, да?
– Ага. Картошка. Ой, батюшки-светы… – вдруг прижала она испуганно ладошку ко рту, обернувшись на Дилю, – а я картошку-то на свином сале жарю и не подумала… А вам, поди, нельзя…
– Можно, тетя Таня. Нам все можно.
– Так это… Ты не в мечеть, что ли, ходишь?
– А я вообще никуда не хожу. Так уж получилось. Мама хотела меня окрестить, а папа не дал. А мама ему в отместку меня в мечеть не отпустила. Так и выросла я посередке, нехристью, ни там ни сям.
– Так плохо это…
– Я знаю, что плохо. Давно мне уже пора к одному берегу пристать. Надеюсь, на этом берегу мне больше повезет.
– Ой, не знаю, девка… Так ли хорошо ты все задумала…
– Может, и не хорошо. А только выхода у меня больше не было. Обстоятельства так сложились. Надо здесь как-то устраиваться. Может, вы мне поможете… Ну, я не знаю… Хотя бы первые шаги сделать?
– Так чем я тебе помогу, матушка? Я уж, считай, почти старуха… Пять лет уж как на пенсии. Живу бедно, влиятельных знакомых не имею. Какая я тебе помощница? Тем более уезжаю я завтра. Дочка меня зовет, хочет, чтобы я с внуком повозилась. Ты, конечно, живи, пока меня не будет. Где-то с месяц примерно. А там уж не обессудь…
– Спасибо, тетя Таня! – Диля чуть не заплакала. – Большое вам спасибо!
– Да не за что… Мне же и спокойнее за квартиру будет. Надеюсь, не обокрадешь меня, старуху? Да ладно, не вскидывайся, верю, верю… Ты ж мне не чужая.
– Спасибо… – замялась Диля. – А только у меня еще одна проблема есть. Я еще вас хочу попросить… В общем…
– Да говори, чего там! – усмехнулась тетя Таня. – Все, что в моих силах, сделаю.
– Понимаете, по миграционному закону мне здесь официально зарегистрироваться надо. В течение трех дней. Иначе я буду просто нелегальной мигранткой, понимаете?
– Прописаться, что ль? Штампик в паспорте поставить? Нет, – тетя Таня отрицательно покачала головой, – это я не могу, не обессудь…
– Нет, нет! Не надо прописывать! Просто зарегистрировать меня, и все! Хотя бы на три месяца! Чтоб милиция на улице не придиралась! А потом я работу найду и жилье какое-нибудь подыщу… Мне без регистрации никак нельзя, тетя Таня…
– Хм… Ну, ладно. А куда надо идти, чтоб тебя зарегистрировать? В паспортный стол, что ли? Так у нас там всегда очередь. Я ж говорю – мне к дочке ехать надо!
– Нет! Нет! Можно это и на почте сделать! Я знаю, как это. Я спрашивала у тех, кто сюда на работу ездил! Там надо бланк специальный заполнить и отправить в миграционную службу, а на почте корешок дадут. И все. И никакого штампика в паспорте.
– Что ж, ладно, коли так, – кажется, согласилась тетя Таня, – Завтра утром и сходим. Эх, горюшко ты мое горемычное. Одна, без отца-матери, с дитем… Ладно, дай тебе бог помощи да удачи. А работать ты чего умеешь? Специальность у тебя есть какая?
– Нет, – вздохнула Диля, – я университет не закончила. А работала в регистратуре в папиной больнице.
– Что ж, не богато… Ладно, надо соседок вечером поспрошать, может, и найдется какая для тебя работа. Можно бы и в больницу мою сходить, где я медсестрой до пенсии двадцать лет стажу отпахала, да у меня там знакомых уже никого не осталось. Эх, не вовремя я уезжаю…
– Да я устроюсь, тетя Таня, обязательно устроюсь! Я сама! Спасибо вам, что в регистрации не отказали, а дальше – я сама!
Подскочив, она радостно рванула в ванную, откуда донесся на кухню слабый голосок Алишера. Выхватила его из воды, прижала к себе, мокрого и горячего, расцеловала в круглые щеки.
– Мам, ты чего? Я же мокрый! Дай полотенце, я завернусь!
– Полотенце… Ах да, полотенце! Сейчас…
– А ты чего такая радостная, мам?
– А отчего нам грустить, сынок? Все у нас будет хорошо! Главное, мы вместе, правда? Сейчас картошку жареную есть будем! На свином сале!
– А это вкусно?
– Вкусно, сынок. Здесь все время картошку жареную едят, ты привыкай. Тебе понравится. А если не понравится, виду не подавай, понял?
– Ага, понял…
После горячего купания и сытного обеда мальчишку начало клонить в сон, и Диля едва успела подхватить его, пока он не клюнул носом в опустевшую тарелку. Отнесла на руках в маленькую комнату, уложила на старый диван, недовольно скрипнувший под легким телом ребенка. Вернувшись на кухню, уселась перед недопитой чашкой травяного чая, очень странного на вкус, отдающего крепкой запашистой горчинкой.
– Я туда иван-чая добавляю, говорят, для живота полезно. А что горчит – так это ничего. Вся наша жизнь не шибко сахарная получилась. И у меня, и у мамы твоей…
– Да, кстати, про маму, тетя Таня. Вы так интересно выразились, когда я сказала, что папа маму всегда любил… Вроде как для мамы это не совсем хорошо было. В общем, не поняла я.
– А что я такого сказала? Ну да, любил ее твой отец, очень любил. Они еще здесь познакомились, в городе, когда Маша медучилище заканчивала. В больнице, на практике. Все на моих глазах и было. Прекрасно помню, как твой отец, Амирчон, под нашими общежитскими окнами в карауле отстаивал. Он стоит, а Маруся не выходит, переживает за него. Неловко ей было парню голову морочить, хороший парень-то. Маруся раньше его учебу закончила – чего там особо учиться было? Три с половиной года – и до свидания. И уехала к себе в деревню по распределению. А он, стало быть, на практику докторскую после института туда же попросился. Любил он ее, и правда любил. Да только зря.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=66871983&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
