Виктор Шендерович "Среди гиен и другие повести"

Гиены, существа чуткие, почувствовали перемену и разом потеряли уверенность. Даже перемещаясь стаей, они откочевывали теперь бочком с человеческой дороги, отводили глаза, подлаивали… Чуяли что-то.

И вдруг…

Вдруг какой-то полубог с Большой Дмитровки, государев авгур, ведавший знамениями, прямо из телевизора заявил о недопустимости насилия над москвичами! Пока москвичи переглядывались, не веря ушам, с отважной инициативой выступила группа небожителей с Охотного Ряда: хотелось бы, сказали они, послушать объяснения министра внутренних дел!

Москвичи охнули и затаились в ожидании дальнейшего.

К вечеру подал в отставку большой начальник с Житной улицы, заявив напоследок, что он русский генерал и не хочет нести ответственность за беспредел оккупационной власти. Так и сказал: оккупационной! И ничего с ним не случилось, если не считать внезапного вступления в КПРФ.

А знаменитый кремлевский интеллектуал, крупнейший на Старой площади поэт и философ, бросил, можно сказать, вызов мирозданию, посвятив колонку в «Российской газете» ценности человеческой жизни! Причем так тонко, главное, подчеркнул, гад: человеческой…

А уж когда его закадычный дружок из Останкино, гладкая тварь из центрового прайда, порвал в эфире свой знаменитый френч и назвал убийц Опенушкиной преступниками, невесть откуда пришедшими в наш великий город, – тут уж всем стало ясно: грядут перемены!

И точно: в понедельник суд отрыгнул живыми провайдеров, во вторник Роскомнадзор вернул интернет, а в среду ВЦИОМ зафиксировал резкий скачок оптимизма среди москвичей…

Как в воду глядел этот ВЦИОМ: в четверг с утра в волчий капкан, поставленный на Верхней Радищевской, попалась крупная гиена – и москвичи тут же забили ее арматурой, причем в процессе экзекуции оптимизм продолжал расти.

Убивали гиену в открытую, перед кондитерской лавкой «Братья Караваевы», под отчаянный визг невезучей и одобрительные крики зрителей. Полиция не приехала вообще, а беспощадные африканские собаки забыли прийти за местью, хотя их ждали на Таганке человек сто – и ждали, можно сказать, с нетерпением, не говоря об арматуре.

Казнь гиены, снятая на айфоны, была выложена в Youtube, и рейтинг перекрыл лучшие показатели порно. Министерство охраны окружающей среды, где мышей не ловили и перемены ветра не почуяли, выступило некстати с решительным протестом в защиту животных, но было поздно: песочные часы перевернулись.

Гиен начали убивать.

В Москве случился в те дни ажиотажный спрос на двустволки и помповые ружья. Хорошо также шли капканы, бейсбольные биты и охотничьи ножи, причем лицензий никто не требовал.

Полиция же просто исчезла куда-то в одночасье, как никогда и не было ее. Исчезла с Таганки и Маросейки, с обеих Никитских, с Трубной, Остоженки и Тверских… Исчезла так же тихо и бесследно, как исчезала она с этих улиц в сорок первом и девяносто третьем – и не раз еще исчезнет, поверьте!

Это же полиция, а не мальчик из рассказа Пантелеева! Это же взрослые люди с хорошо развитой чуйкой. То они ужас, летящий на крыльях ночи, а то – опаньки, и никого нету дома…

Природа, однако, не терпит пустоты – тут же появились на московских улицах другие вооруженные люди. Но эти, можно сказать, были совсем не в форме. Они шли с горящими глазами, ножами и арматурой, колоннами и толпой, с повязками на рукавах… А повязка на рукаве, надо вам знать, автоматически делает властью любое чмо, – за весь мир не поручусь, но в России точно!

Они шли, кто под серпом с молотом, кто под коловратом, – и встретились под бронзовым человеком со склоненной головой, и начали мочить друг друга, забыв про гиен.

Общественная жизнь бурлила, не останавливаясь, крупными пузырями. Мало кому известные новые лидеры протеста уже не помещались на трибуне разрешенного митинга; граждане попроще оттягивались своими силами. Гиен убивали теперь во множестве и при участии бывших ментов – прямо там, где удавалось поймать или подстрелить.

Где-то на Яузе нашли гиенье логово и прикончили всех – сначала, из ружей, взрослых собак, а потом, о стену головами, щенков. По приятному совпадению, дело было в воскресенье днем, и зрители поспешали к Яузе с детьми.

Смертный визг и праздничное возбуждение заполнили окончательно похорошевший город. На задворках дома Веневитинова в Кривоколенном переулке, где Пушкин читал друзьям «Бориса Годунова», дружинники наткнулись еще на одно логово и опробовали на нем коктейли Молотова с новейшими добавками. Мероприятие имело успех, какой не снился ни одной читке!

Посреди этого стихийного освободительного движения неизвестные выследили и расстреляли из автоматов Калашникова мрачного самца, главу прайда гиен. Чисто на память о целовании асфальта, по понятиям. Есть какие-то вещи…

Неделя завершилась праздничными погромами в посольствах Кении, Танзании и почему-то Мьянмы. Заодно восставший народ прошелся по гастрономам и бутикам – ну, и из бытовой техники немного, чисто в честь победы разума над животными этими.

Но лучше всех оттянулся старик Теребунькин – так, любя, называли москвичи главного ветерана российского либерализма за его талант потеребунькать их за самое главное. Этот незабываемый человек умел подойти незаметно сзади и потрогать самые нежные струны. Теребунькал он коллективное, отдавая предпочтение бессознательному. Находил у народа эрогенные зоны и доводил до крика в кратчайшие сроки. Сносу ему не было, управы тоже.

Вот и в те исторические дни – не подвел ветеран, порадовал земляков! Сначала шарахнул по Сокольникам военными маршами, да так, что у трех вокзалов было слышно, а потом речь говорить начал. Сначала всех врагов России, не поленившись, перечислил, от поляков мнишковых до пиндосов текущих, а потом до гиен добрался. А уж как до гиен добрался, пена изо рта и пошла.

Тут он сам понял: пора! И знак дал. И видят люди: волокут Теребунькину на палке железной гиену придушенную в жесткаче-ошейнике металлическом. Народ ахнул в предвкушении и не ошибся в надежде своей. К асфальту придавили ту гиену, и старик героический лично, с двух ударов, башку той собаке нерусской размозжил битой.

Телевидение, конечно, снимало, без этого какой смысл.

Труп гиены повезли через всю Москву в открытом лимузине, а Теребунькин, весь в цветах, впереди стоял, чисто Гагарин, ручкой москвичам делал. Труп бросили к памятнику маршалу Жукову на Манежной, где любимец народа лично провел молебен во спасение Отечества. Снял банк старик, талант не пропьешь!

К нему подбежал потом один запущенный графоман, просил тут же, у памятника, дать ему прочитать вслух поэму о победе над гиенами, – так Теребунькин его поцеловал, а поэму велел издать за свой счет!

Короче, праздник.

…Обезумевшие гиены двое суток пытались вырваться из города, но удалось это совсем немногим. Их давили машинами и добивали чем придется. Пара дюжин несчастных добрались до МКАДа, где их ждали сотрудники ГИБДД с табельным оружием.

Мало что в своей жизни они делали бесплатно, но мало что и с таким удовольствием.

Засим люди с повязками, пришедшие в зоопарк по душу тамошней гиены, отравили зачем-то леопарда и львицу – и чуть не линчевали сотрудницу, пытавшуюся остановить этот праздник свободы.

В общем, все прошло неплохо.

4

Через несколько дней жизнь снова начала входить в берега. В город вернулась полиция и занялась либералами.

Ибо вместо того, чтобы вместе со всем народом объединиться вокруг власти, спасшей Россию от африканского нашествия, зарыдать на широком плече администрации и найти нецелованное место на ее бывалой руке, – иуды продолжали требовать отставок и расследований, вбивали клин, бросали тень, катили бочку, сеяли ветер, раскачивали лодку и одновременно при этом пытались удить рыбку в мутной воде. Такие, сука, эквилибристы…

Только втуне все это! На второй день после расстрела последней африканской собаки в телевизоре явился князь-наместник, совершенно неотличимый от человека, и исполнил отличную речь. У нас тут, сказал, не Зимбабве! Приоритет, сказал, закона, а если что – европейские процедуры вплоть до огнеметов, ибо народ хочет стабильности. А на давление, сказал, не поддадимся. Только, сказал, еще хуже вам всем сделаем. И насчет отставки своей сказал совсем конкретно: даже не мечтайте.

На этих финальных словах наместник повернулся, приспустил штаны и показал задницу. И все увидели: человеческая задница! не гиенья ни разу!

Это был блестящий ход. В одну секунду сей начальник над кольцами московскими опроверг все инсинуации и посрамил врагов! ВЦИОМ специально замерил рейтинг до штанов и после: сказали, никакого сравнения.

Оппозиция, конечно, тоже хотела что-нибудь показать по телевизору, – но, во-первых, зададим себе вопрос: кто они такие и кого представляют? А во-вторых, в специзоляторе и телевизора нет, так что не о чем и говорить.

Хорошая, короче, вышла дискуссия, самое то, что надо в наших краях. Заряд оптимизма получил, заднице начальственной порадовался – и за работу! А вот это вот все бесконечное бла-бла-бла… Вы что, хотите как в Париже?

Насчет же ответственности перед народом – выводы из августовской истории с гиенами были сделаны, конечно, самые решительные. Из Тувы на воздушном шаре вернулся в реальность солнцеликий – и сразу последовали серьезные кадровые перестановки!

Глава Следственного комитета был уволен с формулировкой о неполном служебном соответствии, в связи с чем назначен Генеральным прокурором. Генеральный же прокурор – с позором переброшен в МВД, на место ментовского генерала с лампасами шириной в Нил, отправленного в ссылку в думский Комитет по законодательству, бывший глава которого, в свою очередь, возглавил Следственный комитет!

Таким образом в России случилось полное обновление внутренней политики, и солнцеликий опять всех переиграл.

Эпилог

Гиен в Москве больше не было. Иногда даже казалось: не почудилось ли?

Один только умник решил срубить куш на масках с африканскими тварями – их покупали для прикола, пока одного шутника в Кузьминках не завалили из помпового ружья.

А в остальном – к середине октября наладилась в городе вполне человеческая жизнь. Гордей с Матвеем, партнеры по бизнесу и друганы по жизни, вернулись из своих теплых краев – Гордей с Сардинки, Матвей с Лазурки.

Обычно они возвращались чуть раньше, но когда началась вся эта муть с гиенами, решили: нафиг-нафиг – и остались еще на пару недель. Немного стремались, конечно, потому что бизнес был завязан на ментов, а ментов трясло не по-детски, но все обошлось. Даже новые контакты появились на Охотном Ряду, запас карман не тянет.

Плюс к тому, лысоватый в голубом костюме, сидевший в тот день за соседним столиком, оказался конкретно из комитета по налогам, а они давно хотели продвинуть одну бумажку на пять лямов. Удачно выбрать столик тоже надо уметь!

Лиана эта (которая ни фига не Лиана, конечно) прокочевала со своими губами по всей Малой Бронной – сама и наживка, и леска, и крючок. Гиены немного подпортили ей сезон, но папик, которого должно было хватить до зимы, нашелся и был технично вынут из прикормленной московской запруды, так что все у Лианы оки-доки, не волновайтесь.

Охранник Янбаев, сдуру доставший гиену электорошокером, неделю потом, сидя в СИЗО, слушал по ночам вой и хохот, в которых чудился ему голос старшего следователя Порева, а потом спятил и завыл сам. Поняв, что толку со спятившего чуть, а урок усвоен, Янбаева отпустили, легко оштрафовав.

Дизайнер Петя Штапуро получил из администрации заказ на новый логотип для зоопарка – и нарисовал им, по приколу, гиену. Чисто посмотреть, что будет. В мэрии сказали, что Петя, конечно, поехал кукухой, но они его все равно любят. Сошлись на марабу, а гиену Петя выложил в инстаграм и собрал десять тысяч лайков и такие комменты, что усохнуть.

Анечка Заболотная уехала в Прагу и работает там тоже официанткой, а учится в универе на психолога. Гордость мешает ей, конечно, и в Праге, но гораздо меньше, чем по месту рождения.

Судья, пытавшаяся покусать осужденного блогера, продолжает работать бубнилкой в Пресненском суде на Зоологической улице. Прошла курс лечения, снята с острой фазы и уже не хохочет, раздавая сроки, да и на гиену после пластики не похожа совсем.

Одна беда – мантию не берет никакая химчистка, пропахла мантия насмерть, воняет тварью. И снять ее не получается: заело молнию. Так в мантии и приезжает домой, и спать в ней ложится, но не раньше, чем полает и похохочет. Дома можно.

А Подсосенкова этого, у которого жену загрызли у Абая, я, поверите ли, видел недавно своими глазами: стоял старик с плакатиком самодельным у дверей администрации, на Китай-городе…

Вид тот еще. Потрясывает его – то ли пьет сильно, то ли дрянью обкормили в дурке. Взглядом прохожих ловит, заговорить пытается. Все хочет, чтобы прочитали они его листок рукописный, как будто другой заботы у людей нет, про чужие беды читать! А он понять того не может и все сует им под нос это свое «требую справедливости».

Одной рукой сует, а другой-то считай и нет. Голова трясется, и брови кустами, как у Льва Толстого, смех.

Менты рядом стояли и не трогали его – видать, привыкли. Или команды не было, не знаю. Я в аптеку на Ильинку шел, потом в магазин, потом встреча еще была какая-то, не помню, обратно шел – уже смеркалось, а он все стоял со своим плакатиком, нарушая общественный порядок и мешая проходу граждан…

Да и фиг с ним, с калекой, есть о чем говорить-то.

Москва, главное, все хорошеет! Чистый карбункул, а не город. Каршеринг, бутики, авторская кухня, лаундж-бары, лакшери-стайл… До хера всего интересного! И патрули кругом вежливые, человеческие, не едят никого.

Ну, то есть не то чтобы совсем никого… Тут уж как повезет, конечно.

Главное – не смотреть им пристально в глаза, не нервировать.

    сентябрь 2019 года

Повести прежних лет

Схевенинген

Повесть

Петру Вайлю, навсегда

Олег, Оля и Милька

– Боже мой! – сказала мама и крепко сжала Милькину руку. Он споткнулся, пытаясь оглянуться на ходу, но мамина ладонь мягкой шорой встала у щеки, заслонив от ужаса.

– Черт возьми, – пробормотал отец и все-таки обернулся.

Женщина бросалась к идущим вдоль моря, как только что бросилась к ним. Она что-то спрашивала и отмеряла ладонью рост. Это был рост Мильки, чуть-чуть повыше, и хотя Олег видел сына секунду назад, он инстинктивно глянул в его сторону снова.

Милька стоял рядом – в блещущем свете закатного солнца, бившем из-под декоративной тучки, стоял маленький, испуганный, живой. Все было в порядке, и только женщина в темном до колен платье выкрикивала имя своего сына, и бросалась к людям, идущим вдоль берега, и о чем-то умоляла их, отмеряя в воздухе рост мальчика, которого не было нигде.

Люди останавливались, рывками оглядывали пейзаж, растерянно разводили руками, шли дальше; через несколько шагов снова останавливались, смотрели, качали головами… Но что можно было сделать?

Олег отвернулся.

– Пошли. – Он тихонько провел пальцем по лопатке жены. – Идем.

– Ужас, – сказала Оля через несколько секунд.

Они шли к молу вдоль радостной кромки прибоя, как шли полминуты назад, но мир уже рухнул за их спинами и дышал теперь в затылки смертным холодом.

– Может, еще найдется, – сказал отец маме, и мальчик понял: это было сказано для него.

– Да, может быть, играет где-то с мальчишками, – сказала мама плоским голосом. Ее рука твердо лежала на плече, уводила прочь.

Над молом, то зависая, то ныряя и выходя из пике, с треском скакал воздушный змей, и мальчишки чеканили мячик. Длинные тени нарезали пляж, на котором не изменилось почти ничего.

Освежив пропотевшее побережье, бриз обернулся бухающим о камни штормом – с убегающей пенкой волны и киношным разлетом брызг в контражуре солнца; бриз выманил на променад обитателей курортного городка. Сняв туфли и закатав брючины, они вышли пройтись перед ужином, до мола и обратно, догоняя собственные косые тени… Теряя силу, вода омывала лодыжки и уходила в море, легким росчерком меняя сюжеты на песке.

В одну секунду все это стало блестящей оберткой ужаса.

Из воздуха разом выкачали счастье, которым был наполнен этот вечер, – и как глупо и странно было теперь идти к этому молу! Молча упереться в гору камней и побрести назад… Беда легла на берег Схевенингена, и нельзя было сделать вид, что ее нет. Но отец попытался.

– Пойдем в «Пианину», – сказал он. – По соку, да?