– Нет, нет и еще раз нет. Я люблю вас и хочу быть с вами.
Экипаж выскользнул из города и понесся по проселочной дороге вдоль полей зеленевшей пшеницы. Мария так и не узнала, как называлась та деревенька, в которой в маленькой церкви молодой черноволосый священник обвенчал их, не задавая никаких вопросов. А потом, после церемонии, гости – их оказалось неожиданно много, почти вся «золотая молодежь» Киева – бросились обнимать и поздравлять молодых.
Мария, поддерживаемая под руку супругом, прижимая к себе большой букет белых роз, сладковатый запах которых, напоминавший о детстве – такие были в имении Рурков, когда его еще не продали, – сводил с ума, вернулась в экипаж и въехала в родной город уже не невестой богатого наследника Василия Тарновского, а его законной женой.
– Давайте заедем к вашим родителям, дорогая, – прошептал Василий, пунцовый от счастья. – Я хочу, чтобы они полюбили меня.
Мария грустно улыбнулась:
– Не надейтесь на их искренность. Папа всегда был снобом, кичившимся своим происхождением. Слава его предков давно канула в Лету, но он до сих пор не может в это поверить. В нашей скромной квартире только одна достопримечательность – графский титул, но вы его не заметите.
– И все равно. – Василий упрямо выпятил нижнюю губу. – Мы должны повидаться с ними и сообщить радостную новость.
Она равнодушно кивнула:
– Как хотите.
Экипаж остановился возле ее дома, и девушка, держа за руку молодого мужа, увлекла его по лестнице:
– Не рассчитывайте на радушный прием.
Дверь открыл заспанный взъерошенный отец, долго не понимавший, что говорит ему Мария. А когда Василий распахнул объятия и захотел обнять графа, чванливый О’Рурк отстранил зятя, думая о том, что этот юноша не нравился ему и никогда не понравится.
Однако дочь настойчиво повторяла, что они обвенчаны, и Николай, скорчив гримасу, позвал жену:
– Иди сюда, дорогая, полюбуйся, какой подарок преподнесла нам дочь.
Худенькая женщина, постоянно озабоченная нехваткой денег, со следами былой красоты на бледном лице, заплакала, но овладела собой и поцеловала сначала Марию, а потом и Василия, не ожидавшего такого холодного приема. Ее полные слез глаза словно говорили: «Что же ты наделала, дочка!»
– Я надеюсь, что вы полюбите Васюка как своего сына. – Мария коснулась плеча матери. – От этого зависит наше счастье.
Граф сжал кулаки, собираясь выплеснуть свою накопившуюся желчь (подумать только, его Манюня, любимая Манюня, папина дочка, ослушалась и сделала по-своему), и лишь предостерегающий жест жены сдержал его порыв.
– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – буркнул он. – Но если вы рассчитываете на бокал вина, то ошибаетесь. Мы не готовились к торжеству.
Девушка махнула рукой:
– Нам ничего не нужно. Мы муж и жена – это главное. Пойдем, Вася. – Она потянула супруга из квартиры.
Тарновский, немного растерянный, последовал за ней, на прощанье поклонившись О’Руркам.
– Я не думал, что ваши родители… – начал он, когда молодые вышли на улицу, но Мария приложила к его губам тонкий пальчик:
– Ни слова больше. Ни ваши, ни мои родители не могут помешать нашему счастью. – Она приготовилась сесть в экипаж, когда растрепанная госпожа О’Рурк, выбежав из парадного, бросилась к дочери:
– Девочка моя, не обижайся на отца. Ты знаешь, он отходчив. – Графиня сунула в руки дочери какой-то сверток. – Здесь драгоценность, которой очень дорожила твоя бабушка. Храни ее, и она принесет тебе счастье.
Мария пыталась принять независимый и холодный вид, но губы задрожали, и она бросилась в объятия матери:
– Мама, мама, я тоже очень люблю тебя.
Графиня посмотрела на Василия, с удивлением взиравшего на эту сцену:
– Любите мою дочь. Это все, что у меня осталось.
Он приложил руку к сердцу:
– Обещаю вам, сударыня. Вы могли бы мне этого и не говорить.
Госпожа О’Рурк еще раз обняла дочь и скрылась в доме. Молодые уселись в экипаж.
– Что это? – Василий указал на сверток, и Мария бережно развернула мешковину, обнажившую старую потертую коробку из красного дерева.
Тонкие пальчики осторожно открыли крышку футляра, и лучик солнца, прорвавшийся в маленькое запыленное окошечко экипажа, заиграл на мелких бриллиантах, в изобилии усыпавших золотую корону-диадему, изготовленную в форме виноградной лозы.
– Какая прелесть! – вырвалось у Марии, и Василий, завороженный блеском бриллиантов, тихо добавил:
– Сharmante. Она, наверное, стоит баснословных денег. Держу пари, моя мать никогда ничего подобного не видывала.
Молодая жена быстро сунула диадему в футляр и замотала мешковиной.
– Я никогда не продам ее, – заявила она, капризно выпятив нижнюю губу. – Никогда, слышите?
Тарновский пожал плечами и хмыкнул:
– Я не сказал об этом и слова. Кстати, меня всегда удивляли мужья, заставлявшие своих жен продавать драгоценности. Смею заверить, я не из их числа. Притом, дорогая, денег у нас навалом. Я куплю вам три такие диадемы.
Мария посмотрела на него влюбленными глазами.
– Я тоже буду любить вас, Васюк, – тихо сказала она. – Никогда, никогда я не стану принадлежать другому.
Глава 5
Качановка. Имение Тарновских, 1895 г.
– Не ожидал от тебя, сын, не ожидал. – Василий Тарновский-старший мерил шагами свой большой кабинет, нервно теребя бородку. – Признаюсь, думал, что ты умнее. Ну что ты нашел в этой бесприданнице? Ее графское происхождение? Титул при желании можно купить, вопрос лишь в деньгах.
Молодой человек покачал головой:
– Меня никогда не интересовало ни происхождение Марии, ни ее деньги. Я люблю эту девушку и хочу быть вместе с ней. Теперь никто не сможет нам помешать.
Тарновский-старший нахмурился:
– Скажи, пожалуйста, на какие деньги вы собираетесь жить? У твоей женушки нет ни гроша, и ты нигде не служишь. Может быть, прежде чем заводить семью, следовало бы подумать, на что ее содержать?
Это заявление застало врасплох новоиспеченного мужа.
– Если вы мне не поможете… – от волнения он начал заикаться, боясь, что отец укажет ему на дверь и волей-неволей придется устраиваться на службу в какую-нибудь контору, – я потребую свою долю наследства.
– Свою долю наследства! – пробурчал отец. – Да ты растратишь ее за месяц. Ты и твоя женушка еще ничего не заработали в этой жизни и не знаете, как распоряжаться деньгами.
– Жизнь нас научит. – Василий щелкнул каблуками, как бы давая понять, что разговор окончен и он покидает отцовский кабинет.
Тарновский-старший бросил пристальный взгляд на своего долговязого сыночка и вдруг смягчился. Он любил своих сыновей и вовсе не хотел обречь их на скитания и нищету.
– Ладно, твоя взяла. – Мужчина похлопал сына по плечу и улыбнулся. – Отец не даст тебе влачить нищенское существование. Я куплю вам дом в Киеве и подарю кругленькую сумму.
Василий побледнел, упал на колени и припал к жилистой руке отца.
– Спасибо! Я очень вам благодарен.
– Только мой совет – не тратьте много, если не планируете зарабатывать, – назидательно сказал господин Тарновский. – Деньги имеют свойство заканчиваться. Я отпишу вам одно из своих имений, и мой тебе совет – найми толкового управляющего. В противном случае имение пойдет с молотка.
Сын снова припал к его руке:
– Я очень вам благодарен, – повторил он.
Василий-старший продолжал:
– После моей смерти вы с Петром унаследуете все в равных долях. Надеюсь, вы сможете сделать все полюбовно.
– Конечно, мы очень дружны с Петром, – заверил его сын. – Вам ли это не знать?
Тарновский-старший задумался. Он хотел добавить, что ему не нравится Мария, что он никогда ее не полюбит и что в этой девушке есть что-то порочное, но промолчал. В конце концов, он плохо знал новоиспеченную госпожу Тарновскую. Может быть, сын увидел в ней какие-нибудь достоинства, кроме яркой внешности?
– Пойдем в сад, – позвал он сына. – Я хочу поговорить с твоей женой.
Василий вспыхнул. Снисходительный тон отца пробудил в нем негодование.
– Если вы позволите себе оскорбить ее…
– То ты вызовешь меня на дуэль, – усмехнулся Тарновский-старший и потрепал его по плечу: – Мальчик мой, у меня и в мыслях такого не было. Наоборот, я подумал, что, если мы теперь одна семья, нужно лучше узнать друг друга. Ну, веди меня к своей женушке.
Глава 6
Приморск, наши дни
– Почему опаздываешь? – поинтересовался мой коллега, такой же банковский работник Владик. – Наша Грымза недовольна. Она хотела тебя видеть. Ты что-то напортачил с отчетом.
Грымзой мы за глаза называли нашего генерального директора – Надежду Остапову, даму неопределенного возраста и страшную, как моя жизнь. Именно за ней Витек предлагал приударить.
Банк «Возрождение» был основан ее отцом, имевшим тесные связи с криминалом в девяностые и пять лет назад почившим от рака – лишнее подтверждение тому, что за деньги здоровье не купишь. У Грымзы был талант окружать себя уродливыми женщинами – такими, как она сама.
Я поежился, представив себе свидание с этой страхолюдиной и истеричкой – не женщина, а мечта поэта.
– Слушай, Владик, а не идти нельзя? Что я там напортачил?
Владик, остроносый и лупоглазый, покачал головой:
– Она сказала: ты напортачил со счетами важных клиентов.
– Черт! – Я схватился за голову. В последние дни мне действительно не работалось: я думал только о деньгах. – Да она меня уничтожит! А потерять работу мне никак нельзя.
– Тогда иди быстрее.
Я подхватил бумаги и поплелся в кабинет на втором этаже.
Дверь в приемную оказалась открытой. Секретарша Лена, ничуть не лучше своей начальницы (я имел в виду внешние данные), мучила клавиатуру компьютера, и это, надо сказать, получалось у нее довольно ловко.
Увидев меня, она заморгала и поправила старомодные огромные очки.
– Вы к Надежде Павловне? Она ждет.
– Благодарю вас, Леночка, вы безумно любезны, – отозвался я и послал ей воздушный поцелуй. – Не могли бы вы вызвать «Скорую»? Что-то подсказывает мне: Надежда Павловна меня убьет.
– Надо надеяться на лучшее. – Она улыбнулась в ответ и подняла трубку: – Надежда Павловна, он в приемной.
В трубке что-то пробулькало, и Лена подняла на меня глаза:
– Заходите.
Чувствуя, как пол плавно уходит из-под ног, я толкнул дверь генерального директора и оказался в святая святых.
За огромным столом из дорогого дерева восседала моя начальница. Я видел ее много раз и никак не мог привыкнуть к ее внешности. Почему она, имея такие деньги, не делает пластику? Жадность или принцип: мол, принимайте меня такой, какая я есть? Но такая, какая есть, она была страшна.
Я вспомнил какой-то зарубежный фильм, который смотрел когда-то давно, в детстве. Главный герой, врач, захотел понравиться одной девушке, но оказалось, что он не в ее вкусе. И тогда этот чудак начал убивать людей, ампутировать части лица, которые могли бы понравиться его возлюбленной, и пришивать себе. В результате он стал еще уродливей и, конечно, так и не покорил даму сердца. Я смотрел этот фильм в кинотеатре. Зал замирал от страха, когда показывали его лицо, а меня разбирал смех. Надо же быть таким придурком!
Так вот, я вспомнил этот фильм, потому что Надежда Павловна напоминала главного героя после его многочисленных пластических манипуляций. Каждая черточка квадратного лица с неженским подбородком смотрелась на ней, будто заимствованная у другого человека: рыжие сеченые волосы, большой нос с горбинкой, глубоко посаженные глаза, тонкие губы. Она не пыталась стать более привлекательной с помощью косметики – и это было странно.
Единственное, что в ней было привлекательным, – ее фигура, стройная, с тонкой талией. Таких женщин легко одевать модельерам: практически им все идет. Но пластику сделать не мешало бы: может, тогда она нашла бы себе мужика и подобрела к своему персоналу.
Многие говорили, что ее исправит только могила. Подчиненные были для нее кем-то вроде муравьев, которых в любой момент можно раздавить. Грымза никого не уважала и не любила: наверное, в свое время папаша внушил ей, что деньги решают все. От нее уходили пачками – те, кому было куда уйти. И, поверьте, она от этого не плакала. Может быть, считала, что свято место пусто не бывает?
Впрочем, я не стал долго размышлять над этим и приветливо улыбнулся, стараясь растопить лед в ее холодном сердце:
– Здравствуйте, Надежда Павловна. Вы хотели меня видеть, и я примчался по первому вашему зову.
Она усмехнулась уголками губ:
