Мы вскарабкались на плоскую вершину горы, где располагалась деревня. Жители, едва заметив меня и моих спутников, бросились бежать. Увидев, что у них нет ни золота, ни других ценностей, я решил повернуть назад.
К нашему удивлению и досаде, когда мы спустились на берег, где оставили шлюпки, их там не оказалось, как и каноэ. Это крайне озадачило меня, ведь к подобной дерзости аборигенов мы не привыкли. Наоборот, обычно они такие робкие и пугливые, что почти всегда убегают при нашем появлении, а когда все-таки решаются подойти, охотно отдают все, что имеют ценного, взамен на какие-нибудь безделушки. Как мне показалось, они не знают, что такое собственность, и не способны на воровство, ведь, когда просишь у них что-нибудь стоящее, они никогда не отказывают.
Между тем появились индейцы. Все они были разрисованы красной краской и наги, как если бы матери только что произвели их на свет, некоторые – с плюмажем или отдельными перьями на голове и все – с дротиками в руках. Они держались на значительном расстоянии, но время от времени с громкими криками воздевали руки к небу. Я спросил, пользуясь жестами, не молитва ли это. Они ответили – нет. Я сказал, что нужно вернуть шлюпки. Индейцы сделали вид, что не понимают. Я спросил, где их каноэ, рассчитывая забрать их, спуститься по реке и добраться до нефа.
И тут случилось нечто странное. Внезапно, как гром среди ясного неба, раздалось конское ржание. Индейцы бросились прочь.
Я поручил четверым своим людям добраться до наших по суше и предупредить о нежданных затруднениях. Сам же вместе с оставшимися решил пойти в ту сторону, откуда донеслось ржание.
Мы вышли на поляну – мне показалось, что это кладбище, поскольку она была утыкана камнями, они торчали всюду, и на них были выцарапаны надписи: литеры неизвестного алфавита состояли из линий, наподобие небольших палочек, одни были прямыми, другие наклонными.
Вечерело, и я приказал своим подручным устроить лагерь: слишком опасно было бы искать дорогу пешими в темноте, тем более что прибыли мы на шлюпках и не взяли с собой лошадей. Я также счел, что осмотрительнее провести ночь под открытым небом, не разводя костер. Так что мы с моими людьми устроились на ночлег среди могил, зато нас не мучил холод, ибо земля прогрелась как никогда.
Всю ночь по округе разносилось ржание.
Вторник, 4 декабря
На рассвете я велел поставить среди камней крест, дерево для него выбрали податливое, похожее на вяз. Мои люди хотели подкопать стелы и проверить, нет ли там золота, но я рассудил, что мудрее будет поспешить обратно на неф.
Я следовал со своими спутниками вдоль реки, но тропа пролегала по крутому склону, и приходилось спускаться по пояс в воду, огибая невероятно густую растительность. Над нами летали красноголовые грифы. Позади снова и снова раздавалось ржание, отчего мои люди нервничали: это напоминало им, что в таких обстоятельствах сами мы лишены возможности перемещаться верхом. Я попытался их отвлечь, указав на гальку, блестевшую в воде, и сказал, что здесь определенно есть золото, которое разносит река, причем, надо сказать, я в этом почти убежден. А потому дал себе слово, что еще вернусь и смогу доказать это вашим высочествам.
Но пока мы, преодолевая препятствия, шли вперед, одного из наших вдруг сразила стрела. Это вызвало смятение в отряде, и мне пришлось воспользоваться данной мне властью, чтобы всех успокоить. Уведомляю вас об этом, потому что нет ничего хуже тр?сов, неспособных встретить опасность лицом к лицу; но знайте также, что если индейцы выследят одного или двоих, исход будет предрешен: ходить в одиночку – верная смерть. У стрелы был железный наконечник. Теперь мы были настороже, я приказал всем скрыть головы шлемами и лично убедился, что ремни нагрудников у всех надежно затянуты.
Среда, 5 декабря
Никоим образом я не хотел рисковать, поэтому мы осторожно шли через мангры – так называют эти леса аборигены, по названию кустарника, растущего в воде. (Во всяком случае, это сказал мне индеец, которого я забрал с острова Гуанахани и которого учили кастильскому, чтобы он был нашим толмачом, ведь здесь, кажется, говорят на одном языке.) Продвигаемся мы с трудом – мешает тина, зато больше происшествий не было. Мы видели, как река пронесла тело человека, одетого, как христианин, но выловить его не удалось, и он продолжил плыть по течению.
Завтра милостью Господа, который неустанно оберегает нас, мы доберемся до гавани, где нас ждут неф, «Нинья» и остальной экипаж.
Ржание тем временем не прекращается.
Четверг, 6 декабря
Мы отправились в путь до восхода солнца: мои люди нервничали и пребывали в нетерпении. Когда мы вышли к гавани, все вокруг было спокойно, слабый береговой ветер дул в сторону залива, красноголовые грифы парили в небе, ржание прекратилось.
Неф еще стоял на якоре, но почему-то не было «Ниньи».
По волнам двигалось каноэ, им правил всего один индеец, и казалось чудом, что он держится на воде, потому что ветер теперь дул довольно сильно. Мы стали звать его, но он не подплывал, а мы без шлюпок подойти к нему никак не могли. Я велел двум матросам добраться до нефа вплавь. Но не успели они преодолеть и трети расстояния от берега, как на воду спустили шлюпки, которые направились в нашу сторону, – это были те самые шлюпки, которые у нас забрали. Мы увидели на борту индейцев, они показались мне куда более шустрыми и сметливыми по сравнению с теми, каких я встречал до сих пор. Знаками они предложили доставить нас на корабль. Я сел в одну из шлюпок вместе со своей командой. У этих индейцев топоры с железными лезвиями.
На судне меня встретил индеец, которого остальные называли касик [9]: надо понимать, он правит здешними землями, учитывая, с каким почтением к нему относятся, хоть и ходят они все совершенно нагими. Странное дело, я не обнаружил и следа своего экипажа. Касик пригласил меня в ют отобедать. Когда я сел за стол, где привык есть, он жестом велел своим ждать снаружи, что и было выполнено со всей поспешностью и безупречным послушанием. Все уселись на палубе, за исключением двух мужчин в зрелых годах, которых я принял за советников, – они сели у его ног. Мне подали приготовленные ими блюда, как будто я их гость на моем собственном корабле.
Ситуация не переставала меня удивлять, но я не подавал виду, дабы представить моих сиятельных государей в самом достойном свете. В угоду хозяину стола я попробовал каждое блюдо и выпил немного вина, которое они взяли из моих запасов. Я попытался выяснить, куда делся весь мой экипаж и почему «Нинья» вернулась в открытое море. Касик говорил мало, но его советники заверили, что завтра меня проводят к каравелле. Так во всяком случае я решил; плохо, что мы пока не можем понимать их язык. Я также спросил, знает ли он места, где есть золото: думается мне, что здесь они добывают мало этого металла, однако мне известно, что по соседству расположены земли, где золото рождается и где его много. Касик заговорил о великом правителе по имени Каонабо [10] на острове где-то поблизости; мне кажется, это и есть Сипанго.
Я заметил, что ему понравилось покрывало на моей постели, и отдал его вместе с красивыми янтарными четками, которые носил на шее, парой красных башмаков и флаконом с флердоранжевой водой. Поразительно, как он был доволен. И он, и его советники огорчались, что едва меня понимают и что я не понимаю их. Но я все равно догадался, что они говорят: завтра я смогу увидеть своих людей, как и свой корабль.
Наверное, эти высочества – могущественные властители, – рассуждал он со своими советниками, – раз смело прислали меня сюда из такого далека. Они говорили между собой о чем-то еще – понять их я не смог, но заметил, что они все время улыбаются.
Когда час был уже поздний, он удалился со своими людьми и унес подарки, которые я ему вручил, оставив меня спать в моей постели.
Пятница, 7 декабря
Наш Всевышний, светоч и сила каждого, кто выбрал праведный путь, решил испытать самого преданного своего слугу, как и слугу ваших высочеств.
На рассвете индеец вернулся со свитой из семидесяти человек. С помощью всевозможных жестов и пантомимы он предложил препроводить нас к «Нинье». Пальцем он указывал на восток, так что я развернул паруса и со своим поубавившимся экипажем пошел в том направлении вдоль побережья в окружении каноэ. Находившиеся на борту индейцы наблюдали за нами, не произнося ни слова, но я догадывался, что они восхищены нашим умением управлять кораблем невиданных размеров, хотя численности нашей едва хватало, чтобы неф мог маневрировать. А ведь им было неведомо, что это судно за день способно пройти больше, чем они за неделю. Тогда я еще был далек от мысли об их коварстве.
Касик привел нас к деревне у моря, в шестнадцати милях, где я нашел подходящее место и бросил якорь возле пологого берега. Там была «Нинья»: ее вытащили на сушу, и это вновь озадачило меня и моих людей. А когда мы пожелали высадиться на берег, чтобы осмотреть каравеллу, касик и все, кто был с ним, категорически отказались покидать неф. Мне не хотелось тратить время на бесполезные пререкания, и я предпочел оставить на борту троих людей, которые должны были проследить, чтобы индейцы ничего не стащили и не повредили.
Едва мы высадились на берег, как вокруг нас собралось человек пятьсот, нагих, с разрисованными телами, вооруженных топорами и копьями. Вели они себя не так, как остальные – те, кого подталкивало любопытство и кто был готов обменивать ценности на безделушки. Эти, напротив, окружили нас, выстроившись в строгом порядке, словно полк ландскнехтов. Мы стояли спиной к морю, путь к нефу отрезали каноэ, а сам корабль находился в руках касика и его свиты, оставленных нами на борту.
Появились и другие индейцы, верхом на неоседланных приземистых лошадях; вооружены они были копьями и окружали царя на коне, покрытом золоченой попоной: наездник держался так горделиво, что в его статусе не оставалось сомнений.
Царь этот, увенчанный ореолом славы, каким только опыт прожитых лет дополняет властный нрав, зовется Бехекио [11]; он утверждает, что состоит в родстве с великим правителем Каонабо, о котором нам все рассказывают. (Полагаю, что это и есть Великий Хан.)
Не желая выказать ни смятения, ни слабости, хотя в эту минуту положение наше казалось мне не из лучших, я выступил вперед и, обратившись к царю, в самых торжественных выражениях сообщил ему, что прислан монархами могущественнейшей державы, по другую сторону океана, которым следует подчиниться, и тогда он сможет пользоваться их защитой и благоволением. Но, видимо, индеец, бывший при мне толмачом, рассказал ему, что христиане прибыли с небес и ищут золото, ибо такие речи он вел при каждой нашей встрече с аборигенами и никак не мог в этом разувериться, что, впрочем, до сих пор служило нам скорее добрую службу.
Затем я спросил, где мои люди. Тогда по знаку царя привели моих матросов (и видно было, что некоторых недостает), а с ними – экипаж «Ниньи», и надо сказать, состояние этих людей оставляло желать лучшего. Я был крайне возмущен столь скверным обращением с христианами и пригрозил Бехекио самыми страшными карами, заверив, что мои повелители не потерпят подобного оскорбления. Не знаю, что из этого понял царь, но отвечал он, повысив голос. Если верить толмачу, он винил христиан в том, что многих индейцев забрали против их воли, разлучили с семьями и надругались над их женщинами.
Я заверил его, что индейцев увезли ради их же спасения и что мы, насколько могли, старались не разлучать семьи, а если христиане успели надругаться над женщинами из этих мест, то совершено это было без моего позволения и их следует наказать. Мне неведомо, как были изложены мои слова и как истолковал их Бехекио, но, услышав это, он велел схватить всех плененных им христиан – экипаж «Ниньи» и моряков с нефа, которые не сопровождали меня. Их связали у нас на глазах. А затем посреди деревенской площади, перед всеми собравшимися привязали к заранее поставленным столбам и отрезали им уши.
Я бессильно наблюдал за этой жестокой расправой, ведь индейцев было слишком много и они были слишком хорошо вооружены: что бы мы ни предприняли, это обрекло бы нас на верное растерзание.
Наконец Бехекио знаком велел мне и тем, с кем я пришел, удалиться. Я громко ответил, что мы ни за что не оставим христиан в столь ужасном положении, в руках язычников, не ведающих о спасении души и Святой Троице. Он позволил нам отвязать несчастных братьев, но, когда мы собрались вновь овладеть нашими судами, их стражи преградили нам путь к морю и каравелле на берегу. Бехекио знаками показал, что для возвращения на небеса, с коих мы сошли, в кораблях нет нужды.
Нам оставалось только углубиться в лес, вместе с ранеными и без лошадей.
Нас тридцать девять.
Воскресенье, 16 декабря
Господь наш, кладезь мудрости и милосердия, ниспослал нам испытание, но решил нас не покидать.
Долго блуждая по лесу, мы нашли другие деревни, брошенные индейцами, ибо они трусливы и идут против нас только из великого страха. На наше счастье, они оставили немало припасов, а в их круглых хижинах можно выхаживать раненых.
Висенте Яньесу, капитану «Ниньи», увечья на месте ушей причиняют большие страдания, как и всем покалеченным. Раны чернеют, есть умершие.
Пленным удалось узнать, что Бехекио родом из тех же мест, что и Каонабо, которого местные призвали, чтобы нас прогнать. Не знаю, за что они нас так ненавидят, ибо мы не совершили по отношению к ним ничего дурного, и я всегда следил, чтобы с ними хорошо обращались.
Индейцы, находившиеся в украденных у нас шлюпках, завладели нефом, застав команду врасплох: людей перебили или взяли в плен. Четверо моряков, которых я отправил предупредить экипаж, не добрались до места. Те, кто пережил нападение, подтвердили мне, что одолевшие их индейцы прекрасно вооружены.
Увидев вокруг целый рой каноэ и опасаясь абордажа, капитан «Ниньи» стал уходить и нашел убежище в гавани (куда затем привел нас касик), но там его захватили аборигены. Кто мог ожидать такого коварства от людей, которые ходят нагими?
На этот раз я приказал выстроить башню и укрепления понадежнее, а еще вырыть широкий ров. Висенте Яньес и все остальные сокрушаются и говорят, что живыми нам Испанию не видать. Но я уверен в обратном: если бы нам удалось восстановить силы и завладеть оружием, с оставшимися людьми и подкреплением Мартина Алонсо Пинсона, когда тот соизволит вспомнить, что обязан мне повиноваться, и явится после своей выходки, я покорил бы весь этот остров, который, полагаю, превосходит Португалию территорией и вдвое – населением, только оно здесь нагое и бесконечно трусливое, если не считать войско этого Бехекио. Так что я подумываю взять Бехекио хитростью, чтобы вернуть корабли, оружие и припасы.
А пока разумно выстроить башню, и пусть она будет сооружена по всем правилам фортификации, ведь сейчас у нас только шпаги да несколько аркебуз и немного пороха.
Вторник, 25 декабря, день Рождества Христова
Случилась беда.
Неф оставался на якоре в гавани возле деревни, где подверглись истязаниям наши товарищи по несчастью. И вот нынче утром один из моих людей, которого я отправил охотиться, чтобы обеспечить форт пропитанием, предстал передо мной в крайнем возбуждении и сообщил, что видел издалека, как неф движется. Известие произвело необычайное впечатление на моих людей, которые жили надеждой снова заполучить этот корабль, как и другой, остававшийся на суше, и возвратиться в Кастилию.
Когда произошла моя встреча с касиком Бехекио, я оставил на борту троих матросов, и, если их не убили, быть может, им удалось высвободиться и завладеть судном. Или же это индейцы решили поупражняться в навигации.
Чтобы все точно выяснить, мы поднялись на довольно высокий уступ в скалах, откуда хорошо был виден порт.
Неф и в самом деле начал движение и, похоже, собрался выйти из гавани, но опасно приближался к скалистой отмели. Кто бы ни стоял на мостике, было видно, что со штурвалом он не справляется.
Неф неумолимо подходил к отмели. Потрясенные этим прискорбным зрелищем, мы громко кричали от ужаса. Когда судно в конце концов наткнулось на отмель и нам почудилось, будто мы слышим треск обшивки, дружный стон вырвался у нас из груди.
Увы, неф сел на мель, и даже если вдруг Мартин Пинсон вернется на «Пинье», нам не хватит двух каравелл, чтобы всем добраться домой.
Великое испытание уготовил мне наш Господь в день Рождества, все равно для нас священный. Я не должен сомневаться в Его замыслах и твердо верю: нет равных мне в истовости служения Вседержителю нашему, и потому Он меня не оставит.
Среда, 26 декабря
Обезумев от горя и ярости из-за потери нефа, мои люди поспешили на место крушения, прежде чем я успел что-либо сказать или сделать, дабы остудить их гнев. Не найдя никого среди обломков, они проникли в отсек с запасами и забрали оттуда столько пороха и вина, сколько могли унести, а затем, еще более потрясенные плачевным зрелищем разрушенного корабля, направились к берегу, где находилась каравелла, в полной решимости пустить в ход клинки. Но воинов Бехекио там не было, и тогда, охваченные исступлением, с криками «Сантьяго! Сантьяго!» [12], они перебили всех до последнего жителей деревни – мужчин, женщин, детей, после чего разграбили ее и сожгли. Деяние они совершили предосудительное, но в их защиту скажу, что одним своим видом место это оживило в них воспоминания о перенесенных муках.
Когда их гнев утих, они выгрузили из запасов «Ниньи» все, что смогли, но не стали спускать ее на воду, ведь для этого понадобилось бы много времени и труда, а они опасались возвращения Бехекио. Доставленное ими оружие и особенно бочки с вином радостно встретили все выжившие. Правда, у нас так и нет лошадей.
Пришел вечер, и мы устроили пир, чтобы отпраздновать победу, ибо что это, если не она? Еще вчера, после потери нефа, положение казалось отчаянным, но теперь оно несколько улучшилось, и хвала за это нашему Господу.
Понедельник, 31 декабря
Шестеро моих матросов, которые вышли за пределы форта пополнить запасы воды и древесины, попали в ловушку и погибли. Индеец подъехал верхом прямо к входу в крепость, где оставил корзину с головами этих несчастных христиан.
Я приказал как следует укрепить все сооружения, поскольку не сомневаюсь, что Бехекио к нам еще вернется.
Вторник, 1 января 1493 года
Всадники напали на троих людей, посланных за ревенем, который я собирался привезти вашим высочествам. Одному чудом удалось от них уйти и укрыться в горах – там, где лошади не могли его нагнать.
Моя команда нервничает, страшась появления Бехекио, и считает, что оно неизбежно; в этом, впрочем, уверен и я.
Среда, 2 января
Покидать форт больше никто не рискует, все боятся, что попадут в засаду или их съедят: матросы вбили себе в голову, что индейцы питаются человеческой плотью. Они действительно бывают крайне жестоки и, одержав победу над врагом, отрубают ноги женщинам и даже детям.
Я много бодрствую и днем, и ночью и порой совсем не могу уснуть, так что последний месяц я спал не более пяти часов в день, причем последнюю неделю весь мой сон – три колбы с песком, по полчаса каждая, отчего я наполовину ослеп, а временами и вовсе ничего не вижу.
Как удачно, что у нас есть семена и живность, прекрасно приспособленные к условиям этой земли. Все овощи идут в буйный рост, а некоторые семена, если их посеять, могут дать сразу два урожая, и это я могу гарантировать для любых плодов, культурных или диких: настолько высокое здесь небо и сочная почва. Скот и птица размножаются просто на диво, и также удивительно наблюдать, как вырастают куры: каждые два месяца у них появляются цыплята, а дней через десять-двенадцать их уже можно есть. Что до потомства, рожденного тринадцатью свиноматками, которых я сюда привез, то его столько, что все они одичали и бродят в зарослях, скрещиваясь со своими лесными собратьями, но нам этим не воспользоваться из-за индейцев, рыщущих снаружи.
Наш последний толмач бежал.
Четверг, 3 января
Началась осада. Нынче утром появился Бехекио со своим войском, верхом на коне с золоченой попоной.
Сразу видно: действует этот индеец, как самый настоящий воин, у него несметные войска, собранные и упорядоченные с таким же знанием дела, как если бы это было в Кастилии или во Франции.
Пятница, 4 января
Чтобы выдержать осаду, воды и пищи нам хватит, но мои люди знают, что крепость недостаточно прочна и нападения не выдержит.
Да сжалится над нами милостивый Господь.
Суббота, 5 января
С башни можно следить за передвижениями войск Бехекио. Когда видишь, как его кавалерия и полки пехоты выстраиваются в боевом порядке, сомнений не остается: штурм неминуем.
Но Господь, никогда нас не оставлявший, ниспослал нам чудо в лице Мартина Алонсо Пинсона: отсюда, с нашей башни, моя команда заметила точку на горизонте – это была «Пинта».
Явленное чудо необычайно укрепило наши силы и дух. Завтра, едва забрезжит рассвет, мы попытаемся выйти и с Божьей помощью доберемся до берега, где найдем Мартина Пинсона и «Пинту» или падем в бою.
Мне остается только препоручить наши души предвечному Богу, Господу нашему, который дарует удачу тем, кто не сходит с Его пути вопреки кажущимся препятствиям.
Воскресенье, 6 января
Поутру мы выступили плотным строем с аркебузами и арбалетами наготове, раненые замыкали колонну, а из артиллерии был только фальконет, который мои люди принесли с нефа. Мужчин, способных принять бой, среди нас оставалось не больше тридцати, но мы были полны решимости сражаться до последнего вздоха.
Снаружи нас ждали больше тысячи индейцев: впереди стояли всадники, за ними и по флангам – пехота; у всех – стрелы, которые они выпускают из пращи быстрее, чем из лука. Все были вымазаны чем-то черным и размалеваны цветной краской, еще у них были свирели, а на головах – маски и медные или золотые зеркала, и, по своему обычаю, аборигены издавали ритмичные устрашающие крики. Восседавший на золоченом коне Бехекио расположил свой лагерь на высоком холме в двух арбалетных выстрелах от нас и оттуда руководил войсками.
