Я покачал головой.
– Завтра я возвращаюсь в порт. И так я пропустил такой корабль, такой корабль!..
Утром, я еще едва-едва продирал глаза, явился Уильям Маршалл. Не смущаясь, что я еще в постели, передал мне настоятельную просьбу Его Величества съездить в монастырь Святого Бенедикта, это почти рядом с городом, и… договориться о помощи.
Самому Барбароссе, как мы оба понимаем, гордость не позволяет идти на поклон к тем, кого обидел, а вот я, к которому архиепископ Кентерберийский отнесся некогда с такой симпатией и кого ставил в пример, могу восстановить прерванные взаимоотношения. А потом сам король проводит меня до ворот города, если уж сэр Ричард решился ехать на неведомый Юг.
Я посмотрел в упор:
– А то вы не знаете, что архиепископ лишил меня паладинства?
Маршалл помялся, проговорил с неловкостью:
– Его Величество… справедливый король. Но крут и вспыльчив, увы. Поссорившись с церковью, он потерял могущественного союзника. Более того, поставил под удар церкви своих сторонников. Однако он лучший из окрестных королей… И даже лучше тех, кто мог бы претендовать на трон.
Я скривился.
– Знаю. Видел их. Вообще говно.
Он криво улыбнулся.
– Вы тоже чересчур категоричны.
– Я имею в виду, – пояснил я, – в королевском кресле. А так достойные люди, каждый на своем месте. Но королем из них никто быть не может… а если станет, Господи, спаси эту страну! Чтобы стать королем, нужно быть одним человеком, чтобы быть им – другим. Барбароссе это как-то удается, хоть стать удалось ему легче, чем быть.
– Так вы можете отправиться послом к архиепископу?
Я покачал головой.
– Увы, нет. Он успел ударить, теперь я не паладин, а простой рыцарь, как и тысячи других. А если так, то оскорбительно будет посылать не самого знатного к такому лицу.
Он помрачнел.
– Да, вы правы. Пойду доложу Его Величеству. Надо искать другой вариант.
Я объяснил Стефэну, что знатность знатностью, но доступ в королевский замок должен быть резко ограничен. А те, кому оказана такая милость, должны быть под наблюдением. Мол, не у себя дома, здесь такие порядки. По всем комнатам скитаться нельзя, есть приемный зал, а также есть малый приемный. Для особо секретных переговоров Его Величество может пригласить кого-то в свой кабинет, но за дверью в это время должны бдить стражи с мечами наголо.
Рыцарь бледнел и краснел, с ужасом представляя себе, что на нем теперь и такая неприличная функция.
Я сказал непреклонно:
– Сэр Стефэн, такова дворцовая служба. Королей везде стараются либо мечом по голове, либо кинжалом в спину или под ребро. Их травят, душат… да что с ними только не делают! Потому для сохранения их жизни никакие меры не чересчур.
– Ох, сэр Ричард…
– Что?
– Сделаю, хоть и противно.
– Надо, Стефэн, надо.
– Это работа не для рыцаря!
– Политика чистой не бывает, – сказал я нравоучительно. – Не знаю почему, но так говорят. Наверное, уже пачкались. И еще… расскажите мне о всех, у кого есть допуск. В смысле, кто имеет честь находиться при дворе.
Он послушно рассказывал, я направлял его наводящими вопросами, в конце концов картина получилась удручающая. По крайней мере трое могут претендовать на трон, а значит – претендуют, с ними всегда их свита, эти постоянно ведут работу, склоняя на свою сторону близких к королю людей. Даже Стефэну, несмотря на его явную личную преданность Барбароссе, намекали, что при новом короле он получил бы гораздо больше.
– А вот здесь поподробнее, – попросил я. – Кто, как, когда? Возможно, это и есть нынешние заговорщики. Возможно, завтрашние. Но что заговорщики – сомнений нет.
К полудню я собрал верных королю людей и начал своеобразную зачистку дворца. Присвоив себе чрезвычайные полномочия, попросил немедленно удалиться всех, кроме охраны, туманно намекнув, что некое заклятие прокатится по всем этажам и даже подвалам, может убить и покалечить и тех, кто ни в чем не замешан. А потом, дескать, Его Величество снова откроет ворота дворца для верных ему людей.
Народ, то ли храбрый до дурости, то ли дурной до храбрости, противился, заявлял, что ничего не страшится, у нас-де амулеты и даже талисманы, защищающие от всего на свете, но я взял с собой пятерых самых рослых стражей и поторапливал, угрожая остриями копий и обнаженными мечами. Мол, кто противится указу короля, тот враг, а с врагом церемониться нечего.
К счастью, операцию провели быстро, застигнув всех врасплох, не дав опомниться. Точно так, как проделал со мной архиепископ. Уже потом, на площади, собралась галдящая толпа вельмож и придворных, обсуждали, что же произошло на самом деле. Надо отдать должное, догадки в большинстве случаев оказывались верными.
К вечеру в столицу прибыли еще конные рыцари. Перед дворцом образовалась уже не просто галдящая толпа, а вельможи начали формулировать требования к королю.
Я быстро сказал Стефэну:
– Собери всех верных людей. Расставь арбалетчиков. Командование принимаю я, а то ты слишком мягкий.
– Я мягкий?
– Ты, – сказал я. – Знаешь ли, этих декабристов нужно сразу… Потом крови прольется намного больше.
– Сэр Ричард, – вскрикнул он шокированно. – Как можно?
– Можно, можно, – уверил я. – Человек – такая скотина, что может все.
В дворцовой страже, как я настоял еще сразу после Каталаунского турнира, только простолюдины, ими управлять легче, меньше гонора и рассказов о своих привилегиях, потому я собрал их и сказал без обиняков:
– Противники короля вывели народ на площадь. Нужно ударить со всей жестокостью. Не щадить, в плен не брать. Ясно?
– Ясно… – прогудели в ответил нерешительные голоса.
Я пояснил:
– Потом с этими пленными нахлебаемся. Это поняли?
Наконец у всех заблестели глаза, все взыграли, а я видел, что обращаюсь по адресу. Это рыцари стараются щадить друг друга даже в кровопролитных вроде бы войнах, они члены одного рыцарского клуба: сегодня служат одному королю, завтра – другому, так прилично ли убивать друг друга? А вот брать в плен, чтобы затем получить выкуп, – другое дело.
А вот простолюдинам брать в плен рыцарей смысла нет, все равно выкупа не получат. А как приятно сбить с коня надменного вельможу, втоптать в грязь, а потом перерезать глотку! И вообще эти сволочи, что смотрят свысока, должны получить по заслугам.
– Они должны получить по заслугам, – повторил я их мысли вслух. – Всю ответственность беру на себя я, граф Ричард Длинные Руки. Вы только выполняете мои команды. Как хорошо быть ни в чем не виноватым, совсем простым, совсем простым солдатом!
Они вышли через боковые входы, арбалетчики скрыто заняли позиции на крышах и стенах, а я вывел небольшой отряд прямо из центрального входа.
– Господа, – сказал я громко еще со ступеней. – Прошу вас разойтись и приступить к своим обязанностям. Вы мешаете королю мыслить над картой о судьбах цивилизации и всеобщей победе барбароссизма во всем мире.
На меня смотрели с изумлением и гневом, наконец один из вельмож выступил вперед, лицо багровое, отдувается, ответил еще громче:
– Мы не знаем, что творится в этом королевстве!.. Король должен выслушать наши требования и принять их немедленно…
– Король выслушивает просьбы, – отпарировал я. – А если требования, это уже бунт, мятеж, фронда, оранжизм или даже оранжевизм…
За спиной вельможи закричали, заблистало обнаженное оружие. Вельможа еще больше возвысил голос:
– Требуют самые знатные люди!
– Перед Богом нет ни знати, ни черного люда, – ответил я громко, чтобы хорошо расслышали арбалетчики и дворцовая стража. – Мы все просто люди. Но люди есть хорошие и есть плохие… Залп!
На площади все еще оторопело смотрели на меня, а воздух наполнился злым вжиканьем. Короткие стальные болты пробивали доспехи, как бумагу. Толпа заволновалась, я вскинул меч и крикнул снова:
– Очистить площадь!.. Кто не подчиняется королевскому приказу, да будет убит!
Сэр Стефэн, увидев взмах моего меча, повел своих в атаку. Второй отряд ударил с другой стороны, а я повел десяток воинов, что со мной, прямо в центр.
Арбалетные стрелы прекратили зловещий свист, но дворцовые ребята ударили с таким пылом и яростью, что мятежники и просто фрондирующие качнулись и начали в беспорядке отступать.
Их били и гнали, пока не очистили площадь, а потом преследовали в переулках и улицах. Я остался, оглядывая площадь. Ее очистили от живых, но трупов немерено, я подозвал своих людей и велел жестко:
– Если эти выживут, королю придется долго оправдываться. Вы поняли?
Они все поняли, быстро рассыпались по площади, осматривая раненых. В руках блистали короткие ножи, и, когда сэр Стефэн вернулся, на площади в тишине солдаты с моего разрешения стаскивали дорогие доспехи, забирали оружие, торопливо срывали с пальцев перстни и кольца.
Из моих людей никто не погиб, хотя трое ранены достаточно серьезно, и пятеро отделались разбитыми латами и царапинами. Я привычно опустил на одного ладони, сосредоточился, чтобы перелить своей жизни, такова жертвенная особенность паладинов… и, не успел вспомнить, что я уже не паладин, как глубокая рана закрылась, вытекающая кровь засохла и начала осыпаться коричневыми струпьями.
Раненый воспрянул, но глаза дикие, прошептал в восторге:
– Это что же… вы паладин?
– Похоже, – ответил я и перешел к другому.
Бывший раненый пошел следом, сказал уже громко:
– Дык в задницу такого архиепископа, который пытался вас лишить паладинства! Вы жизнь отдаете, чтобы простых солдат лечить!..
– Не всю, не всю, – сказал я и перелил жизни второму, третьему. Легко раненным я жестом напомнил, что можно лечиться вином, пивом и бабами. – Просто у архиепископа что-то не получилось…
Вдруг солдаты притихли, на площадь, звонко высекая искры по булыжной мостовой, вкатила повозка, обитая красным шелком, в такой ездит архиепископ.
Повозка остановилась, выскочили двое, поставили скамеечку. Архиепископ вышел, лицо гневное, с ужасом посмотрел на усеянную трупами площадь.
– Это что… это недопустимо!.. Такой король не может быть королем! Так поступать со своими подданными…
Солдаты поспешно обнажили головы, но архиепископ и не смотрел на них, грозный и низвергающий молнии. Солдаты начали опускаться на колени, власть и авторитет церкви велик, особенно среди простого люда, я ощутил огромную опасность, если сейчас промедлю…
– А, – сказал я громко, – прибыл еще один жулик!.. Но опоздал, опоздал… Признавайся, мужик, за сколько рясу купил?
Архиепископ посмотрел на меня остановившимися глазами.
– Что-о-о?
– Не купил, а украл? – поинтересовался я. – А крест тоже краденый?
Архиепископ побледнел, глаза полезли на лоб:
– Что?.. Этот человек сумасшедший!
Один из солдат поблизости пробормотал:
– Ваше Преосвященство… он излечил мои раны.
Второй израненный сказал, приободрившись:
– И мне излечил. А так бы я к вечеру помер.
– И мне, – сказал третий. – Он паладин, Ваше Преосвященство. Он все-таки паладин!
Архиепископ задохнулся, словно от удара под дых, а я сказал громко:
– Вот думаю, не арестовать ли тебя, мужик, за кражу такой красивой рясы, за ворованный крест. И воровал бы потихоньку, никто бы и не раскусил, а тебе понадобилось зачем-то лишать меня паладинства… Вот и попался.
Народ оживал, смелел, уже все на ногах, начали раздаваться крики, что я паладин, даже великий паладин, раз излечил сразу троих, да так излечил, что совсем здоровые…
Архиепископ побледнел, схватился за крест. В народе заговорили все громче и громче, голоса стали рассерженными. На архиепископа бросали злые взгляды, кое-кто снова взял в руки топор, меч, копье. Архиепископ побледнел, начал оглядываться затравленно.
– Прокол, – сказал я злорадно, – какой прокол!.. Вы думали, Ваше Преосвященство, что это только звание?..
Из дворца вышел в сопровождении двух рыцарей сэр Уильям Маршалл, великий знаток рыцарских законов, прислушался к гулу голосов и произнес гулким голосом, ни к кому не обращаясь:
– Насколько я помню этот свод, конклав не лишает паладинства. Конклав только утверждает в паладинстве… Паладином же рыцарь становится сам, своим благородством, своими поступками.
– Как это не лишает? – взвизгнул архиепископ. – Как возводит в паладины, так и низводит!
Сэр Маршалл покачал головой, старый мудрый лев, все еще величественный, могучий, которого слушают с великим почтением.
– Даже не возводит, – поправил он. – Утверждает! Паладином рыцарь становится сам. Только магистр рыцарского ордена может определить, кто из его лучших рыцарей может носить этот титул, потому что это не только титул… А конклав утверждает решение Великого магистра.
Архиепископ возразил быстро:
– Конклав не утверждал сэра Ричарда паладином!
Солдаты, которых я так возвысил, дал расправиться с заносчивыми рыцарями и даже позволил ограбить их трупы, грозно зашумели, готовые сражаться за меня с самим чертом. Маршалл вскинул руки, утихомиривая, сказал примирительно:
– Считаете, это важно? Или что-то в паладинстве сэра Ричарда изменится?
Архиепископ стиснул челюсти, молчал, но по его виду я понял, что не уступит. Разговор становился все горячее и бессвязнее, наконец я приблизился к архиепископу и сказал негромко:
