– Не страшно! Угоню чью-нибудь машину.
Я состроила дурашливую гримасу, пытаясь расшевелить его, но Коул только закатил глаза и достал с заднего сиденья джипа бумажный пакет со стопкой сложенных папок, перетянутых бечевкой.
– Что это? – спросила я, на что Коул отмахнулся:
– Нужно сдать в архив несколько позаимствованных документов.
– «Позаимствованных» – это в смысле украденных?
– Да. Пару лет назад Сэм вел одно очень мутное расследование… Чтобы ускорить дело, он влез в больницу и «одолжил» кое-что, но вернуть, как всегда, забыл. Миллер чуть с инфарктом не слег, когда узнал. В каком-то смысле Сэму повезло, что он сбежал как раз тогда, когда эта его авантюра вскрылась.
«Сбежал» все еще резало слух, но иначе это действительно было сложно назвать. Поморщившись, я взяла Коула за руку и вошла вместе с ним в больницу, стараясь дышать неглубоко: от запаха пыли и хлорпромазина першило в горле. Иногда мне начинало казаться, что я состарюсь раньше, чем успею решить все проблемы, которые накопились за последние несколько месяцев.
– Так он все-таки сбежал? – осторожно спросила я, пока мы проходили пункт досмотра, позволяя двум упитанным охранникам в серых рубашках обыскать нас с головы до ног и отнять у Коула его обожаемую кобуру.
Он не больше моего разделял мнение Диего о том, что Сэм и Зои просто зажили счастливой жизнью под задорную джазовую музыку, а потому не переставал копать и искать. Только если я использовала для этого магию, то Коул – базу данных и прочие штучки полиции. Однако и то и другое было без толку. До этого дня.
– Я хотел рассказать, когда приеду домой, но… Машину Сэма нашли брошенной в Эббивилле. Это почти в двухстах милях от Нового Орлеана, – хмуро сообщил Коул сквозь писк металлоискателя, и сердце у меня пропустило несколько ударов. – Послезавтра ее должны пригнать в Берлингтон. Надеюсь, в ней найдется хоть какая-нибудь зацепка. Ты была права: думаю, письмо Зои – фальшивка. С ними обоими что-то случилось.
– Один-ноль, Диего! – фыркнула я себе под нос, когда охранник все же пропустил нас. – Так и знала, Коул, так и знала! Все, хватит с меня интриг. Скажу Тюльпане, что мы едем в Новый Орлеан. Если Зои действительно была там, Рафаэль может что-то знать… Это наверняка его рук дело!
– Что насчет вторника? Я мог бы отпроситься и…
Коул вздохнул, но не выдохнул, смолкнув на полуслове. Один вид обветшалого зеленого коридора – и Коул был неспособен думать ни о чем, кроме того, что ждет его в конце этого пути. Похожий на гигантского червя, проевшего сердцевину яблока, коридор тянулся через всю больницу, облепленный палатами. Из каждой доносились звуки: несуразное чавканье, истеричный смех, детские песенки и невнятные диалоги, которые пациенты вели в абсолютной тишине, отвечая себе разными голосами. Проходя мимо, я заглянула в узкое окошко, где женщина расхаживала от стены к стене, активно жестикулируя, будто объясняла что-то невидимому собеседнику.
«О нет! Знаю, о чем ты думаешь. Ты не такая. Они – сумасшедшие, а ты просто… особенная».
От несуществующего голоса в голове это прозвучало неубедительно. Я покосилась на Коула, но он даже ухом не повел. Очевидно, этот голос по-прежнему звучал лишь для меня одной – тихий шелест, напоминающий осень с ее опадающими листьями. Как и воспоминания о пережитом в Башне, голос не давал знать о себе с тех самых пор, как сгинула Ферн…
«И все-таки я еще здесь».
Какая радость!
Я поджала губы, пытаясь затолкать эхо былых дней туда, откуда оно выползло, и осмотрела просторный зал, которым закончился зеленый холл. Оборудованный проигрывателем, диванами и стеллажом с настольными играми, он служил местом встречи для жителей данного заведения. Медсестры в белых халатах заботливо усаживали стариков за шахматные доски, а те, кого слишком щедро пичкали таблетками, сидели на ковре, уставившись в одну точку. Я едва поспевала за Коулом: он давно выучил расположение столиков и знал, что тот, кого мы навещаем каждое воскресение, всегда занимает место возле высокого окна рядом с узкой скамьей. Там было достаточно светло, чтобы рисовать без лампы, и достаточно безлюдно, чтобы не пришлось ни с кем делиться любимыми мелками.
– Здравствуй, Гидеон.
Он медленно поднял голову и, смерив нас неизменно стеклянным взглядом, так же медленно опустил ее обратно. На столике лежал альбом для рисования, а на коленях – открытая пачка с разноцветной пастелью, самой дорогой и яркой, какую Коул только смог добыть в художественной лавке. Одетый в синюю льняную рубашку, оттеняющую зелень его глаз, ныне спящую, как и зелень берлингтонского леса, Гидеон снова погрузился в кропотливую живопись.
Сглотнув сухость во рту, я подошла вместе с Коулом поближе.
Ребенок в теле взрослого мужчины – таким стал Гидеон в тот день, когда Морган вернула его с того света, и таким он оставался до сих пор. Мускулистый и широкий в плечах, крупнее Коула в полтора раза, с изящными чертами лица, тонкими губами и россыпью обворожительных веснушек… Но с абсолютно неживыми глазами. Глядя на Гидеона теперь, было сложно не думать о том, чего стоит такая жизнь. Не человек, а растение: ест пищу, но не чувствует вкус; перебирает мелки, рисует, но красоты не видит; смотрит на тебя и не узнает. Невзирая на все наши надежды, что в Берлингтоне ему станет лучше, что просто требуется время, Гидеон так и не оправился. У Коула ушел месяц на то, чтобы признать, что его брат не в порядке, и еще месяц на то, чтобы смириться с этим.
Хотя едва ли это можно было назвать смирением.
– Я привез тебе новый альбом, – улыбнулся Коул, протягивая Гидеону самую толстую папку из своей стопки, в которой, видимо, были не только документы для лечебницы. – И краски… И гуашь… Ну, если захочется разнообразия.
Но Гидеону не хотелось. Мельком взглянув на разложенные Коулом коробки, вытащенные из бумажного пакета, он проигнорировал их, взявшись за свои старые источенные мелки. Его альбом пестрел изображениями лошадей – грациозных и мощных, гнедых и вороных, скачущих через кавалетти[2 - Кавалетти – небольшие препятствия для обучения лошадей прыжкам.] и пасущихся на лугу. Среди них затесались норки, оцелоты, еноты и бурые медведи. Кажется, мне даже удалось разглядеть рыжего кота на внутренней стороне обложки, когда Гидеон, листая альбом, присматривал свободное местечко для очередного шедевра. Он хранил молчание с того самого дня, как ожил, и ничего не помогало: ни заклинания, ни эликсиры, ни повторное воздействие Морган, рассыпающейся в извинениях и суетливо пытающейся все исправить. Склеить по кусочкам рассудок, разбитый вдребезги самой смертью, оказалось сложнее, чем цветочную вазу, опрокинутую с комода Баксом. Смерть разбила даже иммунитет Гидеона к магии: недавно практическим путем мы выяснили, что теперь мое колдовство способно действовать на него, урожденного охотника на ведьм. Значило ли это, что Гидеон давно и не Гидеон вовсе?..
Коул пододвинул стул и устроился напротив брата, пока я ютилась за его спиной, борясь с чувством неловкости. Нет, не так… Это было чувство отвратительного бессилия.
– Вчера мне звонил доктор Айзек. Сказал, что готов попробовать новую терапию… – начал Коул, перегнувшись к брату через стол.
Что-то подсказывало мне, что Коул бывает в лечебнице чаще, чем говорит мне, но выяснять, так ли это, я не решилась. Отодвинувшись к подоконнику, я постаралась замаскироваться под фикус в горшке и оставить двух братьев наедине друг с другом. Болтовня Коула доносилась до меня обрывками: пересказ будничной рутины; обещания Гидеону забрать его домой на рождественские каникулы; рассуждения о новых лекарствах и смешные истории о том, как Бакс, гоняя Штруделя по всему дому, сиганул за ним с лестницы, свернул шею и умер. Снова.
– На следующих выходных в лавку обещают завезти новую пастель. Я обязательно куплю ее для тебя…
Коул воодушевленно притоптывал, когда рассказывал, и, потянувшись к Гидеону через стол, мягко взял того за руку.
Гидеон поднял голову, глядя на него сквозь кудрявую челку, и нахмурился. Это было единственным проявлением эмоций за долгие дни: светло-зеленые глаза же остались кукольными, возможно, просто неспособные выразить то, что творилось у него в голове. Или в душе, если Морган действительно удалось вытащить ее с того света. Как бы то ни было, теперь братские узы Гидеона не впечатляли: он просто вытянул свою руку из-под ладони Коула и взялся за следующий мелок.
Коул не проронил ни слова, но лицо его предательски дрогнуло.
– Хм, а у него талант, – попыталась разрядить обстановку я, наблюдая, как Гидеон задумчиво выбирает, какой цвет лучше подчеркнет изящество рыбьих чешуек – коралловый или индиго.
– Посидишь с ним? – попросил Коул, вставая и собирая папки. От фосфорных ламп на потолке под его ресницами пролегли чернильные тени, напоминая о том, сколько ночей он маялся от бессонницы, ища ответы на те вопросы, что прежде не приходили на ум даже закоренелым ведьмам. – Мне нужно найти главного врача и вернуть ему документы… Ой, все, кроме этих. Это надо отвезти в офис. – Коул вернул одну папку обратно на стол: в углу обложки стояла еще совсем свежая печать полицейского участка Берлингтона. – Скоро вернусь.
Когда бежевое пальто с зеленым шарфом скрылось за углом, я вздохнула и поставила локти на стол, сосредоточив все свое внимание на угрюмом творце.
– Мы найдем способ помочь тебе, – прошептала я, не оставляя надежды, что где-то там, глубоко внутри, Гидеон все-таки слышит нас и надеется на то же самое. – Мы с Коулом уже выработали несколько теорий на этот счет. Помнишь, как плохо он сам контролировал свои… социальные навыки? До того, как принял охотничий зов? Я думаю, с тобой могло случиться то же самое. Ведь зов крови – это ваш первобытный инстинкт… Он мог включиться первым, вот ты и растворился в нем без остатка. Но Коул научился управлять им, так? Значит, нужно лишь понять, как вернуть и тебе нужный рычаг.
Гидеон выводил на чистом листе аквамариновые круги и выглядел совсем незаинтересованным в разговоре. Задумчиво постучав каблуком сапога по полу и смирившись с тем, что делиться своими мыслями с Гидеоном – то же самое, что делиться ими со Штруделем, я открыла оставленную Коулом папку.
Та соблазнительно поблескивала металлическим корешком и была толщиной с мою ладонь, а потому будоражила воображение тем, что же могло скрываться внутри. Я вдруг узнала пятна от кофе и крошки от сахарной пастилы, присохшие к швам: эта папка уже бывала в Шамплейн, часто дожидаясь пробуждения Коула под его подушкой. Я знала лишь то, что над этим делом он бьется уже два месяца – и все безрезультатно. Слишком зацикленный на Гидеоне и тратящий на него не только все деньги, но и все свое свободное время, Коул вечно не успевал. Но категорически отказывался принимать мою помощь и подпускать к этому расследованию… Интересно, почему?
Заглянув внутрь, я быстро поняла причину.
«Томас Райт, 8 лет. Найден в канализационном люке бригадой рабочих. Отсутствуют тазобедренные суставы, малые берцовые кости, пять ребер, надколенник…»
В горле встал ком. Я уже и забыла, каково это – иметь дело с вопиющей человеческой жестокостью. Это навевало воспоминания о кожаном блокноте, исписанном вдоль и поперек заметками о ритуальном убийце, с которого и началась наша с Коулом история. Но на этот раз блокнота было бы явно маловато…
Я пробежалась взглядом по нижним строчкам: крупный безобразный почерк, напоминающий заостренные шпили забора, явно принадлежал Сэму, который вел это дело до своего исчезновения. Задумчиво пролистав несколько страниц так, чтобы не приглядываться к фотографиям с крошечными расчлененными телами, я прочитала одними губами:
«Ребекка Уивер, 10 лет. Реджина Голфид, 7 лет. Джейкоб Локвуд, 12 лет. Майя Силк, 8 лет. Улик не найдено».
Ни одной?..
«Он не оставляет следов. Теперь уж точно».
Что это значит?
Но голос не ответил. Я тряхнула головой и вдруг услышала шелест бумаги: стянув из конца папки один непришитый лист, Гидеон уже вовсю облагораживал его цветными мелками.
– Ох, твою мать! Гидеон, это же отчеты Коула! Миллер его за это…
Я уставилась на рисунок, что выходил из-под его пальцев, перемазанных пастелью. Черным заостренным брусочком он судорожно выводил длинные конечности странного существа, примостившегося в углу отчета. Постепенно они обросли крошечными ворсинками, такими натуральными, что казалось, коснешься – и действительно почувствуешь под пальцем пушистый покров. Я перегнулась через стол, пытаясь разобрать, кому именно они принадлежат: следом за восемью лапами появились восемь глаз, крупное грушеобразное тело и клешни, торчащие из разинутой пасти. Гидеон, не моргая, рисовал гигантское насекомое, заполнившее собою почти весь лист.
Нет, секунду, то было не насекомое…
– Паук? – нахмурилась я, и Гидеон поднял голову, пододвигая отчет ко мне.
Да, и впрямь паук: заштрихованный и будто скалящийся, он таил в себе угрозу. Я никогда не боялась пауков, но чувствовала страх в лихорадочных движениях Гидеона, пока он рисовал, и в том, как он сжимал грязные ладони в кулак, забывая моргать. Очертив плотный контур рисунка, я растерла черную пастель между пальцами.
– Почему ты нарисовал паука, Гидеон?
На миг мне показалось, что я вижу в его глазах давно знакомый мне упрек, но не прошло и мгновения, как они вновь утратили осмысленность. Я остановилась на том, что мне действительно просто показалось, и захлопнула папку, пока не вернулся Коул и не заметил, что Гидеон сотворил с документом.
Попрощались они до странного быстро. Вернувшись с выполненной миссией, Коул что-то прошептал брату на ухо и взлохматил его кудрявые волосы, как когда-то тот делал с ним. Нос Гидеона странно сморщился, но я уже была слишком близко к выходу, чтобы думать о чем-то, кроме долгожданного глотка свежего воздуха.
– Я убил своего брата.
Мы остановились на крыльце из серого камня перед капотом его джипа, и Коул вынул из кармана бронзовое зеркальце. Я и не заметила, как он стащил его из моих вещей, где то хранилось долгие месяцы нетронутым. Казалось, Коул даже забыл о его существовании… Но нет. То, что зеркальце вернулось к нему, не сулило ничего хорошего. Однако каждый справлялся с нервами, как мог: Диего курил ментоловые сигареты, Тюльпана проклинала официантов и ухаживала за садом, а Коул чем-то занимал беспокойные руки. Всяко лучше, чем сходить с ума внутри, будучи абсолютно спокойным внешне.
– Я убил своего брата, – повторил Коул, стиснув зеркальце до скрипа.
– Это не так… Мы ведь столького еще не попробовали! – принялась бормотать я, лишь бы не видеть, как снег тает на щеках Коула от соленых слез. – Морган первая Эхоидун за тысячу лет, но Завтра… Завтра ведь очень древний ковен! Чем, думаешь, она там занимается? Вместе они разберутся. А если нет, то разберусь я! Дар сотворения, помнишь? Я уже давно пытаюсь придумать заклинание, чтобы…
– Я убил своего брата, – повторял Коул вновь и вновь, совсем меня не слушая. Его спина сгорбилась под бежевым пальто, когда он шумно втягивал сквозь зубы морозный воздух, больно кусающий кожу даже под одеждой. – Гидеон был прав. Никто обо мне не заботился так, как это делал он. Когда родителей не стало, опеку над нами взяла бабушка… Но это Гидеон заменял мне и отца, и мать. Это он успокаивал меня в грозу, чтобы я не плакал, и защищал от старшеклассников, когда те отбирали у меня таблетки. Он был моей семьей, а я эту семью бросил.
Он позволил мне вытащить его обледеневшие руки из карманов, чтобы я могла поднести их к своим губам и поцеловать костяшки, согревая и дыханием, и словами.
– Послушай меня, Коул: мы вылечим Гидеона. Я даю тебе эту клятву как Верховная ковена Шамплейн, а такие клятвы никогда не нарушаются.
Коул выдавил вялый кивок вместе с такой же вялой улыбкой, прокладывающей на его щеке знакомую обворожительную ямочку, по которой я уже успела соскучиться. Мельком глянув на часы под рукавом пальто, Коул скривился:
– Поехали. Я уже опаздываю на доклад к Миллеру.
Мы оба запрыгнули в машину, попрощавшись с лечебницей «Этан Аллен» до следующих выходных, на которых Коул наверняка вновь попробует слинять сюда без меня. Всю дорогу до участка он лихорадочно сжимал мою ладонь в своей, управляя машиной одной рукой. Должно быть, его снедал стыд за минутную слабость у крыльца. Меня же съедала лишь тревога: перед глазами все еще стоял список из десятка детских имен, а с кончиков пальцев не стиралась черная пастель.
* * *
– Что я могу сделать, если все глухо?! Три несчастные улики за полгода…
– Раньше тебя это не останавливало. Ты вгрызался в расследования, как пес в лакомую кость. Что с тобой произошло, Коул? Сейчас на твою статистику без слез и не взглянешь. Это все после той травмы со зрением?
– Что? Нет-нет, это тут ни при чем, я давно оправился…
– Тогда почему ты подводишь меня?
Я втянула голову в плечи и съежилась за офисным столом Коула, нервно тарабаня пальцами, пока по ту сторону кабинета спорили мужские голоса. Едва мы с Коулом приехали в участок, как его тут же вызвал к себе начальник, причем таким тоном, что мне тут же захотелось начертить на полу соляной круг и спрятаться в нем. Манфред Миллер – тучный темнокожий мужчина, редко выходящий за пределы своего кабинета и вечно ругающийся с кем-то по телефону, – сейчас нависал над Коулом грозовой тучей. Я видела их размытые силуэты сквозь матовые стекла и пыталась рассортировать залежи документов на его столе, лишь бы принести Коулу хоть какую-то пользу.
– Я прощал тебе внеплановые отгулы, увольнение и незаконное восстановление, договорился о страховых выплатах… – снова раздалось из кабинета. – У тебя были все шансы дослужиться до звания лейтенанта к тридцати годам, но такими темпами ты вообще вылетишь со службы! Еще и эта бестолочь Сэм решил свинтить к луизианской подружке, когда мы здесь с этим психом совсем зашиваемся! Вот где, скажи мне на милость, новый отчет?!
– Скоро будет. Я вчера ездил к семьям жертв, чтобы…
– Мне не нужно, чтобы ФБР снова совало нос в наш городок, но оно определенно сделает это, если ребятишки так и продолжат исчезать прямо с детских площадок! Недавно в Ратленде и Монтпилиере были зафиксированы аналогичные инциденты – несколько школьников пропали после уроков. Их так и не нашли. Если это тоже дело рук нашего убийцы… Я даю тебе две недели на то, чтобы ты предоставил мне подозреваемого, слышишь? Или в этот раз твое увольнение будет окончательным!
Коул вышел из кабинета Миллера на удивление ровным шагом и с таким же отстраненным выражением на лице, с каким туда и зашел. Однако в пальцах его сверкало бронзовое зеркальце с геометрическим узором на поцарапанной крышке: Коул никогда бы не достал его на людях, не бейся его рассудок в агонии.
– Почему ты просто не расскажешь, что случилось с Гидеоном? – робко спросила я, пересаживаясь на край рабочего стола, чтобы освободить ему стул. Коул буквально упал на него, оттягивая шарф от вспотевшей шеи: впопыхах он даже забыл раздеться. – Ну не о том, что он умер, а потом воскрес, конечно… Можно было бы ограничиться словами «у меня семейные проблемы, шеф».
– Это не оправдание, – отрезал Коул, уже вовсю щелкая компьютерной мышкой. – Миллер прав. Я слишком долго торчу на месте. Не думал, что скажу это, но работать вдвоем с напарником было куда проще.
– Пока мы не съездили в Новый Орлеан и не нашли его… – начала я задумчиво. – Может, твоим напарником побудет ведьма?
– Опять? – вздохнул Коул. Он выглядел таким изможденным, что мне хотелось поскорее вернуться домой и сварить ему ландышевую настойку, которую уже давно надо было начать подливать ему в кружку с кофе по утрам.
– А почему нет? Я, конечно, не крутой коп, но, как помнишь, ритуального убийцу мы поймали…
– В этот раз все гораздо проще. Убийца – обычный человек, а рядовые детективные расследования – моя работа, Одри. Верховенство – твоя. Ты и так почти не спишь с этими сверхъестественными существами, а попутно ищешь способ вернуть Гидеону… себя. – Коул скривил губы. – Хоть с чем-то я должен справиться самостоятельно. К тому же как ты сможешь мне помочь? Ты сама говорила, что не в силах найти того, кого никогда не видела лично или если у тебя нет вещи этого человека. Так что дай мне…
Коул вдруг замолчал, и я буквально услышала тот лязг, с которым закрутились шестеренки у него в голове. Тигриные глаза расширились. Я наклонилась к нему со стола, полная любопытства, но он уже вскочил и принялся потрошить соседние шкафчики.
– Должно быть где-то тут! Где же?!
– Что ты ищешь? – не выдержала я, когда Коул перевернул все ящики и принялся наводить такой же беспредел на пустующем столе Сэма.
– Записку с места преступления! – Коул обернулся, и в груди у меня защемило от того блеска, что вернул его глазам ореховую теплоту. Наконец-то! – С почерком убийцы. Это ведь можно считать за личную вещь, да?
– Ну гипотетически…
– Как я мог забыть об этом?! Сэм дал мне ее еще в Мохаве! Неужели я… Неужели я потерял?
Сморщившись, он продолжил разорять ящики, гремя скрепками и дыроколами. Заметив, что на нас оборачиваются коллеги Коула, я смущенно откашлялась, привлекая его внимание.
– Может, записка в карманах той одежды, которую ты носил в Завтра? Где-нибудь дома…
Угнездившись в груде хлама на полу, он оперся о ножки стула и тяжело выдохнул, глядя на меня снизу вверх:
– Да, может быть.
– Тогда предоставь это мне, напарник! – бодро воскликнула я, вспрыгивая на ноги. – Надо же… Вот мы и снова работаем вместе, как в старые добрые времена. У-у! Я теперь тоже детектив!
Коул раздраженно повел плечом и кивнул с таким обреченным видом, будто я опять купила платье от кутюр стоимостью в его зарплату. Перспектива вновь делиться со мною всеми кровавыми подробностями и таскать по местам преступлений явно его не впечатляла. Погруженный в мысли, он даже не стал возражать, когда я зачаровала его коллегу Ричи и заставила подбросить меня до Шелберна, чтобы поскорее заняться делом.
– Разум освободи… Из плена волю отпусти… А в болоте растут камыши… Ой, нет, не то, – бормотала я себе под нос, ступая по лесной тропинке с раскрытым гримуаром. В сизой обложке с золотыми уголками, он уже потолстел на несколько страниц, исписанный моими сонатами. Однако я не оставляла попыток освоить дар сотворения и в других его ипостасях, ведь всюду таскать с собой скрипку было как минимум неудобно. Пытаясь на этот раз выстрадать стихи, а не музыку, я пнула камешек и представила перед собой Гидеона.
– И как только Тюльпана призывает это свое «колдовское вдохновение»? – пожаловалась я вслух деревьям, когда снова ничего не получилось.
С того дня, когда Ферн навсегда исчезла из моей жизни, я так и не придумала ничего толкового, не считая парочки простеньких заклинаний: одно лечило насморк, а второе пекло пирожки за три секунды (Исаак плакал от гордости). На все мои жалобы Тюльпана отвечала лишь: «Когда будет нужно, оно придет. Через самонасилие шедевр не родить». Но ждать я больше не могла, поэтому…
Перелистнув страницу, я обошла блуждающие огоньки, вымостившие мне дорогу к Ковену через зачарованный лес, возле которого меня высадил Ричи, и продолжила сочинять.
– Руку протяни в ответ – в сердце у тебя сияет свет…
Мое напевание бесцеремонно оборвал треск хвороста. В шесть часов становилось уже темно: деревья, подсвеченные болотными огнями, напоминали шерсть дикого волка, такие же непричесанные и дремучие. Но мне было вовсе не страшно: даже ночью я ориентировалась в окрестностях Шамплейн лучше, чем опытные путешественники днем, а уж чары Нимуэ не посмели бы так просто впустить сюда никого, кто желал бы мне зла. И все-таки по спине стек липкий мороз, пробуждая старые раны. Стараясь не думать об этих уродливых шрамах, я спрятала гримуар за пазуху, вслушиваясь в звук приближающихся шагов. Бояться чего-то в собственном доме было слишком унизительно для Верховной, но я все равно сорвала гроздь подмороженной брусники с куста и раздавила ягоды в пальцах, судорожно вспоминая защитные чары.
– Свиной чертополох!
