Поездка обошлась в пятьдесят крон.
Когда он выехал на дорогу, я пересчитал оставшиеся деньги. Не густо, но на месте наверняка можно будет получить аванс, они же понимают, что пока я не начну работать, денег у меня не будет?
Финнснес с его единственной главной улицей и множеством незамысловатых, построенных, по всей видимости, на скорую руку, зданий, с суровой горной грядой вдали, походил на небольшой городок на Аляске или в Канаде – это сравнение пришло ко мне спустя несколько часов, когда я пил в кондитерской кофе в ожидании автобуса. Ни о каком центре города говорить не приходилось – городок был такой крошечный, что целиком мог считаться центром. Атмосфера тоже отличалась от знакомых мне городов: во-первых, оттого что Финнснес был намного меньше, а во-вторых, потому что здесь никто и не пытался навести красоту или уют. У большинства городов имеются фасад и задворки, а тут никакой разницы не наблюдалось.
Я пролистал купленные в ближайшем магазинчике книжки. Одна называлась «Чистая вода» авторства неизвестного мне Роя Якобсена, а другая – «Горчичный легион» Мортена Йоргенсена. Он еще играл в разных музыкальных группах из тех, которые я слушал пару лет назад. Тратить на них деньги было, пожалуй, недальновидно, но я готовился стать писателем: куда ж без чтения; надо, например, знать, на кого ориентироваться; смогу ли я написать так же? – крутилось у меня в голове, пока я листал книги.
Пора было спешить на автобус, я покурил напоследок, положил чемоданы в багажник, заплатил водителю и попросил его предупредить, когда приедем в Хофьорд. В автобусе я прошел назад и сел на предпоследнее сиденье слева – сколько себя помню, я всегда любил это место.
По диагонали от меня, через проход, сидела симпатичная блондинка, на год или на два младше меня. На сиденье у нее лежал ранец, и я решил, что она учится в гимназии в Финнснесе и вот возвращается домой. Она посмотрела на меня, когда я вошел в автобус, а когда водитель завел автобус и тот, подпрыгивая на колдобинах, покатил прочь с остановки, она обернулась и снова взглянула на меня. Смотрела она недолго, бросила лишь стремительный взгляд, но этого оказалось достаточно, чтобы у меня случился стояк.
Я надел наушники и вставил в плеер кассету. The Smiths, «The Queen is Dead». Чтобы не казаться назойливым, следующие километры я упорно пялился в окно и подавлял в себе малейшее желание взглянуть в ее сторону. Центр остался позади, и за окном на несколько километров потянулся жилой массив, где вышла половина пассажиров, а затем начался совершенно прямой участок шоссе, длинный и пустынный.
Если небо над Финнснесом было бесцветным и заливало город под ним равнодушным бледным светом, то здесь небесная синева была ярче и глубже, а солнце, висевшее на юго-западе, над горами, чьи невысокие, но крутые склоны на всем пути загораживали раскинувшееся за ними море, золотило красноватые, кое-где почти лиловые кустики вереска. Росли здесь лишь кривоватые сосны и карликовые березы. Горы с моей стороны, низкие и зеленоватые, к которым льнула долина, больше походили на холмы, зато с другой, несмотря на скромную высоту, выглядели дикими, крутыми и отвесными.
Вокруг не было ни одной живой души, ни единого дома.
Но я приехал сюда не для того, чтобы смотреть на людей, – я приехал, чтобы обрести покой и заняться писательским трудом.
При мысли об этом меня пронзила радость.
Я двигался к цели, двигался к цели.
Спустя пару часов, по-прежнему в коконе музыки, я разглядел далеко впереди дорожный указатель. По длине слова я предположил, что на нем написано «Хофьорд». Указатель упирался прямо в гору с прорубленной в ней сквозной пещерой, лишь отчасти похожей на туннель. Стены в нем остались в том же виде, в каком были, когда взрывали породу, а освещения внутри не имелось. Сверху капала вода, да в таких количествах, что водитель включил «дворники». Когда мы выехали с противоположной стороны, я ахнул. Между двумя длинными рваными грядами гор, голых и крутых, вился узенький фьорд, а за ним плоской равниной синело море.
Ох ты!
Дорога, по которой ехал автобус, шла вдоль горы. Чтобы лучше рассмотреть пейзаж, я встал и перешел на другой ряд. Краем глаза я заметил, как блондинка обернулась и, увидев, как я стою, прижавшись лицом к стеклу, заулыбалась. Внизу, возле скал, с противоположной стороны фьорда, виднелся маленький остров, застроенный домами с внутренней стороны и пустынный с внешней, – по крайней мере, так казалось с моего места. Я разглядел пирс и гавань с рыбацкими лодочками. Горы уходили дальше в море примерно на километр. Склоны кое-где поросли зеленью, но ближе к устью фьорда были голыми и серыми и обрывались прямо в море.
Автобус нырнул в следующий пещероподобный туннель. По другую сторону туннеля, в долине с относительно пологими, напоминающими чашу склонами, раскинулась деревня, где мне предстояло провести следующий год.
Господи.
Как же потрясающе!
Большинство домов выстроились вдоль дороги, крутой дугой обходившей деревню. Внизу, возле причала, располагалось индустриального облика строение – видимо, рыбоприемник. Перед ним теснились лодки. В конце дуги стояла часовня. Сверху я разглядел ряд домов, а за ними – кусты, и вереск, и карликовые березы, а дальше долина заканчивалась, с обеих сторон упираясь в горы.
А больше ничего не было.
Хотя нет – там, где верхняя часть дуги встречалась с нижней, рядом с туннелем, стояли два больших здания. Судя по всему, школа.
– Хофьорд! – объявил водитель. Спрятав в карман наушники, я направился к выходу. Водитель спустился за мной и открыл дверцу багажника. Я поблагодарил за поездку, он, не улыбнувшись, ответил, что не стоит благодарности, запрыгнул обратно, и вскоре автобус уже развернулся и скрылся в туннеле.
С чемоданами в руках и рюкзаком за спиной я поглядел сперва на дорогу, ведущую наверх, потом – на другую, вниз, высматривая завхоза и втягивая носом прохладный, полный соли воздух.
В доме возле автобусной остановки открылась дверь, и на крыльце показался невысокий человечек в футболке и спортивных штанах. Судя по тому, что он направился ко мне, это и был тот, кто мне нужен.
Не считая жиденького венка волос за ушами, он был совершенно лысым. Лицо казалось добрым, черты – крупные, какие бывают у людей за пятьдесят, но глаза за стеклами очков были маленькими и колючими. Его взгляд словно не вязался с остальной внешностью – это я понял, когда он подошел.
– Кнаусгор? – отводя взгляд, он протянул мне руку.
– Да. – Я пожал ему руку. Маленькую, сухую и напоминающую лапку животного. – А вы, как понимаю, Корнелиуссен?
– Так и есть. – Он улыбнулся, опустил руки и обвел взглядом окрестности. – Как тебе?
– Вы про Хофьорд? – уточнил я.
– Хорошо у нас тут? – спросил он.
– Потрясающе, – ответил я.
Он повернулся и показал наверх.
– Ты вон там жить будешь, – сказал он, – мы теперь с тобой соседи. Я вот тут живу, видишь? Пойдем посмотрим?
– Пойдемте, – согласился я. – Вы не знаете, мои вещи уже привезли?
Он покачал головой:
– Насколько я знаю, нет.
– Ну, значит, в понедельник привезут. – Я пошел за ним вверх по дороге.
– Я так понял, ты у моего сына учителем будешь, – сказал он, – его Стиг зовут. Так я понял. Он в четвертом классе учится.
– У вас много детей? – спросил я.
– Четверо, – ответил он, – двое дома живут. Юханнес и Стиг. А Туне и Рубен – эти в Тромсё.
Пока мы шли, я смотрел по сторонам. Возле похожего на магазин здания топтались несколько человек. Там же стояла пара машин. А у ведущей наверх дороги, возле ларька, я увидел еще несколько человек – с велосипедами.
Далеко внизу во фьорд зашла шхуна.
Возле гавани кричали чайки.
Больше тишину ничего не нарушало.
– Много здесь народа живет? – спросил я.
– Человек двести пятьдесят, – ответил он, – смотря по тому, считать ли школьников.
Мы остановились перед крашенным черной морилкой домом постройки семидесятых, возле утопленной в стену дверью на первый этаж.
– Вот и пришли, – объявил он, – давай, заходи, там открыто. А ключи я тебе сейчас отдам.
Я открыл дверь, вошел в прихожую, поставил чемоданы и взял у завхоза ключ. Пахло тут так, как в домах, где давно никто не живет. Слабо, почти по-уличному, тянуло сыростью и плесенью. Я толкнул попуприкрытую дверь и оказался в гостиной. Пол там покрывал оранжевый ковролин. Из мебели был темно-коричневый письменный стол и такой же журнальный столик, а еще обитые коричневым и оранжевым кресла и диван, тоже темного дерева. Два больших окна без переплета выходили на север.
– Замечательно, – похвалил я.
– Кухня вон там, – он показал на дверь с противоположной стороны маленькой гостиной, и повернулся: – а там спальня.
Обои на кухне были с рисунком, популярным в семидесятых, – золотым, коричневым и белым. У окна стоял небольшой стол. Рядом – холодильник с маленькой морозилкой. Пластиковая столешница с раковиной сбоку. Серый линолеум на полу.
– Ну и, наконец, спальня, – сказал он и остановился на пороге, а я вошел в комнату. Ковер на полу был темнее, чем в гостиной, обои – светлые, а из мебели имелась лишь низкая, очень широкая кровать из того же материала, что и остальная мебель в квартире. Тиковая или крашенная под тик.
– Отлично! – сказал я.
– Ты постельное белье с собой привез?
Я покачал головой:
– Нет, отправил почтой.
– Мы тебе одолжим, если хочешь.
– Было бы неплохо, – согласился я.
– Схожу тогда сейчас принесу, – сказал он, – а если вопросы будут, хоть какие, так ты заходи. Мы тут гостей не боимся!)
– Хорошо, – ответил я, – спасибо большое.
Из окна гостиной я наблюдал, как он идет к своему дому метрах в двадцати от моего.
Моего!
Охренеть, у меня есть квартира!
Я расхаживал по ней, выдвигал ящики и заглядывал в шкафы, а потом вернулся завхоз со стопкой постельного белья. Когда он ушел, я принялся распаковывать немудрящие пожитки, которые привез с собой. Одежда, полотенце, печатная машинка, несколько книг, бумага для печатной машинки. Я передвинул письменный стол к окну, водрузил на него печатную машинку, сдвинул в сторону торшер, положил на подоконник книги и один номер литературного журнала под названием «Окно» – я купил его в Осло и решил подписаться на него. Рядом составил пятнадцать-двадцать кассет, которые привез с собой, а возле стопки бумаги разместился плеер и запасные батарейки.
Обустроив рабочее место, я сложил одежду в шкаф в спальне, убрал пустые чемоданы на верхнюю полку и замер посреди комнаты, не зная, чем еще заняться.
Меня разбирало желание позвонить кому-нибудь, рассказать, как оно тут все, но телефона в квартире не было. Может, выйти поискать телефонную будку?
К тому же я проголодался.
Я видел на улице киоск – может, до него прогуляться?
Тут, по крайней мере, делать точно нечего.
Зайдя в крохотную ванную, куда вела дверь из прихожей, я надел перед зеркалом черный берет. На крыльце я на секунду остановился и посмотрел вниз, на деревню. Одного взгляда было достаточно, чтобы разглядеть здесь всех и вся. Да, тут особо не спрячешься. Шагая по дороге – сверху грунтовой, а внизу заасфальтированной – я ощущал себя прозрачным.
Возле киоска-закусочной топтались несколько подростков лет пятнадцати. Когда я подошел, они умолкли. Не глядя, я прошел мимо, поднялся по ступенькам под навес и подошел к окошку, ярко блестевшему в рассеянном, словно повисшем в воздухе свете позднего лета. Окно почти заросло жиром. За стойкой стоял парнишка примерно того же возраста, что и подростки у меня за спиной. На щеке его виднелось несколько длинных черных волосков. Глаза были карие, волосы темные.
– Гамбургер с картошкой и колу, – попросил я, прислушиваясь, не обо мне ли болтают сзади. Но нет. Я закурил и, дожидаясь, принялся расхаживать под навесом. Орудием, смахивающим на совок, паренек зачерпнул резаную соломкой сырую картошку и бросил ее в кипящее масло. Положил на противень гамбургер. До меня доносилось лишь тихое шипенье масла и оживленные голоса за спиной. В домах на острове, отделенном от берега фьордом, загорелись окна. Небо – низкое у берега и поднимающееся ввысь ближе к устью фьорда было сине-серым. Оно слегка подернулось дымкой, но не потемнело.
Тишина не давила, а дарила простор.
Но не нам, – почему-то подумал я. Тишина здесь была такой всегда, задолго до прихода людей, и такой же останется надолго после того, как они исчезнут. Она по-прежнему будет покоиться здесь, в этой горной чаше, обращенной к морю.
Где, интересно, оно заканчивается? В Америке?
Да, наверное. В Ньюфаундленде.
– Ваш гамбургер. – Парнишка поставил на стойку пенопластовый контейнер с гамбургером, парой салатных листьев, четвертинкой помидора и горкой картошки-фри.
Я расплатился и, подхватив поднос, повернулся к выходу.
– Ты чего, новый учитель? – спросил один из подростков, навалившись на велосипедный руль.
– Да, – ответил я.
– Ты у нас будешь учителем. – Сказав это, он сплюнул и сдвинул бейсболку чуть на затылок.
– Мы в девятом учимся. А вот он – в восьмом.
– Вон оно что, – сказал я.
– Ага. А ты южак, что ли?
– Я с юга, да, – ответил я.
– Ага, понятно. – Он кивнул так, словно я побывал у него на приеме, а теперь прием окончен и мне разрешается уйти.
– Как вас зовут? – поинтересовался я.
– Поживешь – узнаешь, – ответил он.
Это их рассмешило. Я, как ни в чем не бывало, улыбнулся, но, проходя мимо, показался себе глупым. Он вышел победителем.
– А тебя-то как звать? Крикнул он мне вслед.
Я повернул голову, однако останавливаться не стал.
– Микки, – проговорил я, – Микки Маус.
– Да он еще и шутила! – крикнул он.
Съев гамбургер, я разделся и улегся в постель. Было не больше девяти вечера, комнату наполнял свет, какой бывает в пасмурный полдень, и проникающая повсюду тишина усиливала звуки при любом моем движении, поэтому даже несмотря на усталость тем вечером я опять пролежал несколько часов без сна.
Проснулся я посреди ночи оттого, что где-то хлопнула дверь. Сразу после этого в квартире этажом выше послышались шаги. Спросонок я почему-то решил, будто лежу в папином кабинете в нашем доме в Тюбаккене и что это папа ходит там, надо мной. Как меня сюда занесло? – успел подумать я, а после снова провалился в темноту.
Когда я проснулся в следующий раз, то меня охватила тревога.
Где я?
