– Ч-черт!..
Он покатился, желтый луч описал широкую дугу и замер за ножкой продавленного кресла. Из кресла прямо в этот луч свисали лоскуты порвавшейся обивки, как внутренности выпотрошенного трупа.
– Анфиса, что случилось?! Вы где?!
– Там… там…
Она показывала рукой туда, где только что кто-то стоял, и Юра быстро посветил в ту сторону.
Там никого не было.
Совсем никого.
Но она же ясно видела, что секунду назад там кто-то стоял! И это явно не было галлюцинацией!
– Что такое?! Что вы там увидели, Анфиса?!
– Там был… человек!
– Там никого не было.
– Там точно кто-то стоял!..
Он поводил фонарем по стене, и луч уперся в старую фотографию. Анфиса схватила Юру за рукав.
– Что это такое?! – с ужасом спросила она.
Он посмотрел на нее, смутно сожалея, что не может посветить ей в лицо.
– Это фотография, Анфиса. Просто фотография. Очень старая. Видите, ретушь?
Анфиса отцепилась от его локтя и подошла поближе. Тени ползали по фотографии, словно портрет гримасничал.
– Господи, как это он такую ужасную фотографию в спальне повесил?
– Может, она ему нравилась?
– Как она может нравиться, если это…
Тут она вдруг замолчала, словно какая-то мысль вдруг пришла ей в голову.
Юра Латышев молчал, давал ей прийти в себя.
– Юр, а что здесь было раньше?
– Раньше – это когда?
– Раньше – до того, как построили этот дом? Он же не такой старый, как наш, да?
– Видимо, нет, не такой.
– Значит, тут что-то должно было быть до него. Что тут было?
Он улыбнулся, и в темноте она услышала, что он улыбнулся.
– Я не знаю, – сказал он весело, – меня тогда здесь не было. Надо у бабушки вашей спросить или у Клавдии.
– Извините. Я забыла, что вы…
«Она забыла, что я никто? Она забыла, что я садовник, телохранитель, водитель и мусорщик, как в одноименном концептуальном кино про возвышенных людей? Она забыла, что это не я вырос в бабушкином доме, а она сама? Она забыла, что я… просто прислуга?»
– Какая странная фотография. Очень странная.
– Почему? Обыкновенная фотография времен Первой мировой войны.
Анфиса взяла у него фонарь, подошла и посветила в упор.
– Юра, – сказала она сердито. – Вы как все, ей-богу! Смотрите и видите только то, что хотите увидеть! Какой еще Первой мировой войны?! Поглядите внимательно!
Он взглянул – просто потому, что она его об этом просила. Что там можно высмотреть и при чем тут фотография?!
Человек на фотографии был в фуражке и шинели, нафабренные усики лихо закручены вверх. Глаза, густо подведенные щедрым ретушером, казались очень яркими на бледном лице. Фон был расплывчатый и какой-то не слишком понятный, не разберешь. Погоны тоже были не очень отчетливые, и Юра Латышев придвинулся поближе, чтобы рассмотреть.
Вот черт побери!..
– Ну что? – спросила Анфиса и покосилась на него. Его подбородок почти лежал у нее на плече. – Увидели?
Он увидел, но… как-то не поверил своим глазам, что ли.
Изображенный на фотографии человек был в фашистской форме.
– А это, часом, не наш сосед, Юра? Может, он служил немцам?
– Нет, – сказал он сердито и сунул нос почти в стекло. – Ее надо отсюда забрать. Посмотреть. Странно…
Он приподнял портрет и заглянул за него. Приподнял еще чуть-чуть и снял с гвоздя. Осталось квадратное темное пятно и несколько колыхающихся, как водоросли, нитей мягкой домашней паутины. Юра еще посмотрел на фотографию и сунул ее за ремень, на спину, как пистолет в кино.
Анфиса проводила фотографию глазами. Юра одернул свитер.
– А почему вы думаете, что это не наш сосед?
– Анфиса, во-первых, если бы он и служил, вряд ли стал этим гордиться и вывешивать себя на стену. Предателей родины нигде не жалуют, а в нашей стране особенно. И потом, ну сколько лет было соседу? Ну, лет шестьдесят пять от силы. Человеку на фотографии… сколько? Сорок пять – сорок восемь. Война кончилась шестьдесят лет назад. Считайте.
Можно было и не считать, на самом деле.
– А вдруг это его отец?
– Немецкий офицер – отец Петра Мартыновича?!
– А может, он разведчик.
– Так, – сказал Юра. – Давайте посмотрим, что вы хотели тут увидеть, и вернемся домой. Мне здесь не нравится.
– Вы боитесь? – томным голосом американской дурочки из кино осведомилась Анфиса.
Она обожала американское кино и никогда не могла взять в толк, откуда в нем берутся такие идиотки – героини?! Зачем сценаристы выдумывают их такими дурочками?!
Если в американском кино действует маньяк, значит, героине непременно приспичит среди ночи прогуливаться по парку, хотя по телевизору и радио день и ночь говорят о кошмарных преступлениях, которые этот самый маньяк уже совершил!
Если в американском кино действует мерзавец, значит, героине взбредет в голову непременно полюбить его чистой любовью, выйти за него замуж, перевести на него все состояние ее папочки и смирно ждать, пока он не подстроит ловушку с целью засадить ее в тюрьму, сумасшедший дом или на электрический стул.
Если в американском кино действует бравый полицейский, который спасает героиню от двух предыдущих категорий негодяев и строгим голосом приказывает ей не покидать укрытия, значит, в разгар перестрелки ее непременно понесет выяснить, отчего это так мяукает кошка. В результате выяснений она непременно попадет в ловушку, ее возьмут в заложницы, будут бить и унижать до тех пор, пока полицейский не спохватится и не вызволит ее – ценой ужасных потерь.
Анфиса искренне считала, что после таких вот «разумных действий» любой разумный мужчина вместо поцелуя наградит любимую пинком под зад, и, собственно, именно этим пинком, а не поцелуем, фильм и должен закончиться.
А что?.. Находка. Финальные титры на фоне женской задницы с отпечатком мужского ботинка – это фурор. Впрочем, вряд ли прогрессивная женская общественность это допустит.
– Я не боюсь, но эта фотография… странная. Нам нужно срочно выяснить, что здесь было до войны.
– Нам нужно срочно выяснить, откуда у него на руке воск и почему дверь была открыта, когда вы приехали с бабушкой! Вот что нам нужно.
– И «пионеры», – не слушая ее, продолжал Юра, – которых видела Клавдия. Что это за ребята и откуда они взялись? Зачем они приходили?
– Ну, если он учитель истории, может, он репетиторством подрабатывал!
– Вот это нам и нужно выяснить.
– Посветите мне! – приказала Анфиса. – Давайте по порядку, одно за другим.
Она подошла к белевшей в темноте кровати, наклонилась и стала рассматривать. Юра вздохнул. Сколько раз все это было в прошлой жизни – осмотр места происшествия, протокол, эксперты!.. Все повторяется на следующем витке, только чуть-чуть по-другому.
Нет, не так. Совсем по-другому.
– Юр, а свет точно нельзя зажечь?
– Лучше пока не зажигать.
– Тогда светите, светите мне!
Он поднял фонарь над ее плечом и нацелил его на постель.
– Что вы хотите здесь увидеть?
– Капли воска. Я хочу понять, есть ли воск на постели.
– Вряд ли он лежал в кровати со свечой в руке.
– Очень смешно, – сердито сказала Анфиса. – А то я без вас не понимаю, что вряд ли! Только воск откуда-то взялся!
– Он мог быть со свечой в каком-то месте, где нет электричества.
– Вот именно. Где в доме может быть такое место?
– Сарай? – предположил Юра. – Погреб?
– Это не в доме, – отрезала Анфиса. – Он ни за что не стал бы выходить из дому, он был напуган привидением до полусмерти!
– Но мы с Марфой Васильевной встретили его на улице! Помните? После чего ваша бабушка решила, что должна все выяснить и угостить его пирогами.
– Но тогда было светло, – зашептала она в ответ, – а ночью темно! Когда светло, силы зла не действуют! Вы что? Ничего не знаете о привидениях?
– Почти ничего, – покаялся Юра. – Вам видней.
Анфиса сделала решительное лицо и, как в воду, запустила в постель руки. Переложила одеяла и подушку, осмотрела их со всех сторон. Юра светил.
– Ничего нет, – констатировала она. – Надо искать. И именно в доме. Где в доме может не быть света?
– Например, в ванной?
– Там есть свет!
– Откуда вы знаете? Может, там лампочка перегорела! Надо посмотреть, – предложил разумный и приземленный Юра. Вот кто точно не стал бы целовать бестолковую героиню взасос, а по заднице надавал бы! Не выйдет из него романтический герой!
Паровозиком, он впереди, она позади, дошли до ванной. Окна в ней не было, и, протиснувшись в крохотное помещение, они оказались к кромешной темноте, потому что фонарь Юра погасил, да еще очень близко друг к другу.
Одри Хепберн и Питер О’Тул в чуланчике!
Как назывался фильм? Кажется, «Как украсть миллион», и там все было не так, как у них, – весело, красиво и с надеждой на лучшее будущее.
Он раздраженно зашарил по стене – искал выключатель, а Одри Хепберн выразительно сопела рядом.
– Нашел!
Свет коротким ударом хлестнул по глазам и погас.
– Что такое?!
– Все в порядке. Свет есть.
Анфиса ничего не могла рассмотреть. Теперь перед глазами плавали фиолетовые круги с оранжевым ободком по краям. В центре каждого круга была старенькая раковина и водонагревательная колонка над ней. И еще Юрина рука, протянутая к выключателю.
Анфиса все терла глаза.
– Значит, в ванной свет есть, а из дома он не выходил. Юра, пойдемте на кухню.
– Зачем?
– Там должен быть подпол. Не может быть, чтобы у Петра Мартыновича не было подпола!
