Потом он выбрался из укрытия. Идти было трудно, потому что ноги не держали его, и, скуля и перебирая руками по грязным бортам фуры, он выбрался на освещенную площадку. Свет бил прямо в глаза, и человек щурился, силясь разглядеть, что там, за светом.
Там стояла машина, двигатель в ней работал и, кажется, кто-то сидел.
Ужас, которому не было названия, обжег так, что стало нечем дышать.
Все. Это конец. Его схватят и… и…
Из машины никто не выходил. Человек помедлил, а потом осторожно приблизился. В машине сидели двое. Один, кажется, спал, уткнувшись головой в руль.
Второй тоже был неподвижен.
Человек сделал еще шаг, готовый ринуться в сторону и бежать, пока не кончатся силы, но ничего не происходило.
И тут он увидел.
В боку второго, кажется, с той стороны, где сердце, торчал нож. В свете фонарей была отлично видна полированная пластмассовая ручка с длинной загогулиной.
Хуже всего оказалось то, что человек, выбравшийся из-за фуры, отлично знал этот нож.
Медленно, как в кино, человек поднял руку в грязной перчатке и зажал себе рот.
– Тише, Юра, ну что вы топаете, как слон?!
– Я стараюсь.
– Вы топаете.
– Просто я тяжелый.
Она оглянулась на него и посмотрела сердито.
Она была похожа на Одри Хепберн из старого фильма, хотя он ни за что не смог бы объяснить, что именно похоже. Глаза?.. Волосы?..
Ему очень не нравилось, что она так похожа, и, чтобы прогнать Одри, он сказал громко:
– А почему мы шепчем? Мы надеемся здесь кого-то застать?
Она зашикала на него, и он послушно замолчал.
В доме соседа было тихо и тревожно, как будто дом знал, что случилось нечто страшное, прислушивался к звукам, не спал.
Бедный дом, подумал Юра Латышев. Скоро здесь все изменится, и ничего и никогда не вернется.
Неизвестно почему, он всегда испытывал нежность к старикам и старым домам.
– А свет? – все тем же театральным шепотом спросила Анфиса. – Вы думаете, мы можем зажечь свет?
– Я бы не советовал, – сказал он быстро, вспомнив хрустнувшую в саду ветку. – У меня есть фонарь, я могу посветить, если вы скажете куда.
– Пока никуда не надо, – отозвалась она сердито. – А откуда вы знали, что в кухне можно влезть в окно?
Они влезли в соседский дом через форточку. То есть первым влез Юра и открыл Анфисе окно. Ей даже вспоминать было страшно, что она испытывала, когда лезла в чужой дом, где произошло убийство, через форточку.
Юре не хотелось объяснять, но он знал, что все равно придется.
– А я уже лазил, – прошептал он и улыбнулся в темноте, представив, какое у нее теперь, должно быть, выражение лица. – В прошлом году. Вы не пугайтесь, Анфиса.
– Да я и не пугаюсь, с чего вы взяли, что я…
– Чш-ш-ш. Меня сосед тогда попросил, Петр Мартынович. Он дверь захлопнул, а ключи забыл. И он же мне сказал, что влезть можно только в кухне, через форточку. Там грузовик впору протащить, не то что человека!.. Я влез, открыл ему, и он мне потом сказал, что теперь всегда форточку будет на задвижку запирать.
Кажется, соседу тогда не понравилось, что Юрий так легко и просто забрался в его дом. С одной стороны, он был ему благодарен, конечно, что не пришлось тащиться в Аксаково, искать там местного умельца дядю Жору с его набором инструментов и ругательств времен Первой мировой войны. А с другой стороны, Юра тоже не вызывал у Петра Мартыновича никакого доверия. Кроме того, Юра был… как бы это сказать… перебежчиком из чужого, враждебного лагеря, где не признавали гуано и не сажали помидоров, а барствовали на лужайке!
– Так если она все время была открыта… – начала Анфиса и прикусила язык. Ей не хотелось до времени посвящать Юру в свои догадки, он бы счел их смехотворными, или, что еще хуже, он мог оказаться замешанным во все это.
Анфисе не хотелось, чтобы он оказался замешанным. Не хотелось, разумеется, из соображений бабушкиной безопасности, из-за чего же еще!..
– Что? – спросил Юра. – Если форточка все время была открыта, то что?..
– Ничего.
Он решил, что должен объяснить.
– Анфиса, – зашептал он быстро, – она была не все время открыта. Утром, когда мы приехали и нашли… труп, форточка была закрыта. На задвижку. Я сам ее открыл.
Она обернулась и посмотрела на него. В полутьме старого дома ее глаза казались очень темными, и рот казался очень темным.
Интересно, какова она на вкус?
На вкус и цвет товарищей нет. Добавить липового цвету и настаивать три часа. На каждый роток не накинешь платок.
Нет, это про другое, кажется.
Одри Хепберн!..
– Зачем вы ее открыли?
– Я собирался сюда вернуться.
– Зачем?!
– Чтобы… кое-что посмотреть.
– Что именно?
– Сейчас… в комнате я вам покажу.
«А вдруг он меня убьет?» – стремительно пронеслось в голове. В доме никого нет, и здесь уже было убийство. Магия места, которую придумал Петр Вайль совсем по другому поводу, ощущалась повсюду.
Убийственная магия места.
Бабушка знает, что она пошла с Юрой «на дело». Клава тоже знает. Если с ней что-то случится, они позвонят всесильному Ивану Ивановичу, и он приедет, и Юре тогда несдобровать.
Может, имеет смысл сказать ему об этом?..
– Юра, – начала она, чувствуя себя последней идиоткой, – я все понимаю, конечно, но вы должны помнить, что если тут… – она хотела сказать «со мной», но сказала: – …если тут с нами что-то случится, бабушка позвонит Ивану Ивановичу и…
Юра Латышев вдруг захохотал во все горло.
То они все шептали, а то он вдруг захохотал так, что задрожали старые канделябры на полке и, кажется, даже шторы зашевелились.
– Что вы! Замолчите!
– Так как же? – спросил он и снова засмеялся. – Иван Иванович-то, собственно, мой главный заступник и есть. Это он меня пристроил на работу к вашей бабушке, если вы запамятовали! Сто лет назад!.. А если мы с ним в преступном сговоре?
Анфиса молчала. Он так говорил, что становилось как-то совсем не страшно и понятно, что все ее опасения – чепуха.
Бабушка любила это слово.
«Чепуха!» – говорила она, и казавшееся сложным дело вдруг теряло не то что сложность, но и всякий смысл.
– Мотивы, мотивы, – продолжал Юра, – у нас с Иваном Ивановичем в таком случае должны быть мотивы. Это, между прочим, на первом курсе проходят.
– На первом курсе чего?
На этот вопрос он предпочел не ответить, как никогда не отвечал на вопросы, связанные с ним самим.
– Какие у нас с Иваном Ивановичем могут быть мотивы? Подождите! – прикрикнул он, обнаружив, что она собирается двигаться дальше по коридору. – Давайте выясним наши запутанные отношения.
Волшебство, вдруг вспомнилось ему. Прямое и обратное, как математическая функция. Он еще не разобрался хорошенько, какое именно волшебство было во всем этом, но оно определенно было и осуществлялось по своим законам.
– Какие еще отношения, Юра?!
– Мы не можем идти на дело, если не доверяем друг другу, – сказал он совершенно серьезно. – Значит, так. Мотивов для убийства соседа у меня нет. Кроме того, оно мне очень неудобно, потому что оно заботит мою хозяйку, даму во всех отношениях самостоятельную, и я теперь должен воплощать в жизнь ее замыслы, провожать ее внучку на место событий и так далее.
– Могли бы не провожать!
– Это я к тому, что мотивов нет, Анфиса! У Ивана Ивановича вообще никаких нет. Кроме того, он обожает вашу бабушку, квохчет над ней…
– Что он делает?!
– А вы никогда не замечали?
– Нет, я замечала, но…
– И у него тоже проблемы, потому что проблемы вашей бабушки немедленно начинают волновать и его. Странно, что он сегодня не примчался. Видимо, ей удалось все от него утаить, когда он звонил.
О да. Бабушка могла утаить все, что угодно, от кого угодно!
– Если бы я хотел вас ограбить, я мог бы сделать это уже сто или двести раз, и, кроме того, мне не надо было бы вначале убивать соседа, привлекая сюда милицию, «Скорую» и профсоюзы!
– Какие… профсоюзы?
– Успокойтесь, – сказал он сердито, вдруг устав от своего монолога, – я не убийца и к соседу никакого отношения не имею. Все будет хорошо, мы благополучно вернемся домой, обещаю вам.
– Юра, – фальшиво сказала Анфиса, – вовсе ничего такого я не имела в виду!
– Имели, имели! Идемте. Сейчас по коридору направо.
– И что там?..
– Как раз спальня.
– Где он… умер?
Юра промолчал.
Анфиса заправила за ухо короткие волосы. Ей не хотелось туда идти. Все это оказалось намного серьезнее, чем ее обычные «детективные» приключения вроде украденных пятисот рублей и пропавших договоров.
Но не останавливаться же на полдороге! Она пошла «на дело» и доведет его до конца.
Значит, что там было, такого важного?..
Капли воска, открытая дверь и подушка.
К этому только что добавилась кухонная форточка, которая совершенно точно была закрыта, – Юра проверял ее, когда обнаружил мертвого Петра Мартыновича.
Но самое, самое главное – воск. Откуда взялся воск на руке покойного, если он был найден в своей постели как бы умершим во сне, а электричество точно не отключали?!
– Сюда.
Дверь тихонько проскрипела, открываясь. За дверью была лунная комната с темными бревенчатыми дачными стенами, фотографиями в латунных рамках – размытый свет равнодушно скользил по ним и скатывался, не задерживаясь. Раскрытая постель под этим светом казалась неестественной, синей, как остывший труп. За окнами лежал скучный растаявший огородик – ни одного деревца, только взрытая земля с островками залежавшегося снега.
Беда, беда…
– Юра, дайте мне фонарь.
– У вас в руке фонарь.
Ах ты господи, как же это она забыла! И правда фонарь у нее!
Желтый луч, показавшийся неожиданно ярким, проткнул темноту и уперся в бревенчатую стену.
Там кто-то стоял, наклонив голову, словно приготовившись прыгнуть.
Анфиса вскрикнула и уронила фонарь.
