– Так-то лучше, – кивает Дэвид. – Мы можем заплатить за аренду, но на ежедневные расходы будешь зарабатывать сама.
– Ой, спасибо! – восклицает Кирби.
Кейт вскидывает руки.
Кирби и ее лучшая подруга из Симмонса, Раджани Патель, едут в Вудз Хоул на темно-бордовом MG[10 - MG Cars – британская автомобилестроительная фирма.] Раджани с опущенным верхом. Кирби сняла на лето комнату в доме на Наррагансетт-авеню. Она дала родителям номер телефона и имя хозяйки дома, мисс Элис О’Рурк.
«Думаю, хозяйка – ирландская католичка, – заметил Дэвид. – Будем надеяться, она всех держит в ежовых рукавицах».
Когда подруги съезжают на MG с парома в Оук-Блаффс, Кирби в знак благодарности складывает руки перед грудью в молитвенном жесте. Она начинает жизнь с чистого листа в совершенно новом месте.
Ну ладно, может быть, не в совершенно новом. Она все еще на острове у побережья Кейп-Код; от Нантакета ее отделяет всего одиннадцать миль по прямой. Она могла бы уехать в бедный район Филадельфии, чтобы работать с неблагополучной молодежью. Или кататься по сельской Алабаме, регистрируя избирателей. Так что это только первый шаг, но он пойдет ей на пользу.
Раджани с удовольствием изображает гида.
– Это – Оушен-парк, – кивает она на огромную зеленую поляну с белой беседкой в самом центре. – А слева – карусель «Летающие лошади» и кинотеатр «Стрэнд».
Кирби вертит головой, пытаясь все ухватить. В городе царит карнавальная атмосфера, чуть больше ожидаемого отдающая дешевым балаганом. Кирби рассматривает карусель – это, по словам Раджани, самая старая действующая платформенная карусель в стране, – а затем переводит взгляд на тротуары, кишащие людьми, которые едят жареных моллюсков из пестрых красно-белых картонных лодочек и облизывают рожки с мягким мороженым. В городе действительно царит обещанное Раджани разнообразие, и это как глоток свежего воздуха. Мимо проезжает чернокожий подросток на одноколесном велосипеде. Где-то по радио играет песня группы Fifth Dimension «The Age of Aquarius». Кирби покачивает головой в такт музыке. Это рассвет чего-то и для нее. Но чего?
– Мы живем в методистском кемпинге, – сообщает Раджани, и Кирби сдерживает гримасу. Ей приходит в голову, что хуже, чем жить в кемпинге, – только жить в религиозном кемпинге. Но кемпинг оказывается районом, дома в котором выкрашены в цвета пасхальных яиц и украшены искусной пряничной отделкой.
– Вон тот мой, – указывает Раджани на особняк цвета лаванды с острым треугольным фронтоном над входной дверью; белая лепнина стекает с карниза, как глазурь с шикарного торта. Это сказочный домик, особенно по сравнению с архитектурой центра Нантакета, где каждое здание напоминает квакерскую вдову.
– Посмотри на тот, голубой, – ахает Кирби.
Здание голубого цвета вниз по улице просто восхитительно. Оно в два раза больше дома Раджани, над изящным крыльцом с качелями и рядом папоротников в подвесных корзинах – два фронтона. По обеим сторонам ведущей к дому дорожки растут кусты голубой гортензии, а пряничная отделка напоминает сосульки, – по крайней мере, так кажется Кирби.
– Это дом моего друга Даррена, – объясняет Раджани. – Он скоро выпустится из Гарварда. Хочешь, заглянем – вдруг он дома?
– Не стоит, – смущается Кирби.
– Идем, – зовет Раджани. – Ты же хочешь познакомиться с местными? Автомобиля не видно, но он мог загнать его в гараж. У Даррена отличные родители. Мать – доктор, а отец – судья.
Доктор и судья. Гарвард. Кирби представляет, как обрадуются бабуля и мама. Она знакомится с правильными людьми, совсем как на Нантакете, где буквально каждый – судья, или доктор, или гуру по идеальным манерам и непринужденной снисходительности.
– Ладно, – соглашается Кирби. Открытку маме можно отправить и позже, заодно упомянув всех уважаемых людей, с которыми она познакомилась на Винограднике Марты. – Идем поздороваемся.
Раджани поднимается по дорожке и звонит в дверь. Кирби размышляет о Даррене из Гарварда. Было бы здорово завести летний роман, роман, в котором она, Кирби, командует парадом, а не приходит в себя после нервного срыва. Хорошо бы перестать думать об офицере Скотти Турбо с его губительными зелеными глазами, татуировкой гейши и сильными руками, которые могли прижать оба ее запястья над головой, пока он целовал местечко чуть ниже левого уха.
Дверь открывает черная женщина в белом теннисном платье. На ее руках рельефные мышцы, на лбу блестят капельки пота. Волосы собраны в хвост, в ушах блестят бриллиантовые серьги. Она смотрит на обеих девушек – женщин! – но узнает Раджани и улыбается.
– Раджани! Вот теперь официально началось лето.
Поначалу Кирби сконфужена. Она гадает: «Горничная? Экономка? В теннисном платье и бриллиантовых серьгах?» А затем, мгновением позже, поражается собственной тупости и – скажем прямо – ханжеству. Эта женщина, должно быть, мать Даррена, доктор.
Хозяйка дома распахивает дверь. Раджани заходит внутрь, Кирби следует за ней. Дом яркий, летний и современный.
В гостиной справа – диван в темно-синюю и белую полоску с ярко-желтыми подушками и белый журнальный столик в форме фасолины. Кирби это нравится. В доме бабули нет ни одного предмета обстановки, которому было бы меньше ста лет.
– Доктор Фрейзер, – говорит Раджани, – познакомьтесь с моей подругой Кирби Фоли.
Доктор Фрейзер протягивает руку.
– Приятно познакомиться, Кирби.
Хозяйка изучает гостью на секунду дольше обычного. Или Кирби просто параноит? Она выглядит респектабельно, на ней запахивающаяся юбка с клубничным принтом, белая футболка с круглым вырезом и туфли «Доктор Шольс». Она отказалась от привычных мини-платьев, крестьянских блузок и обрезанных джинсов в пользу этого наряда, потому что хотела произвести хорошее впечатление на хозяйку, мисс О’Рурк. Кирби замечает сомнение на лице доктора Фрейзер. Это из-за того, что Кирби белая?
Неужели ей следует сообщить, что она активистка движения за гражданские права и феминистка, маршировала с доктором Мартином Лютером Кингом – младшим плечом к плечу со своей любимой школьной учительницей обществознания мисс Карпентер и лично защищала последнюю от расовых оскорблений невежественных одноклассников? Должна ли она показать доктору Фрейзер членский билет Национальной организации женщин? Следует ли упомянуть, что читала Симону де Бовуар, Эме Сезера и Элдриджа Кливера?
Все это будет звучать как хвастовство, опасается Кирби, или, того хуже, как попытка присвоить себе борьбу афроамериканцев за права и уважение, ведь все видят, что сама она белая, словно свежая булочка. Кроме того, Кирби немного преувеличивает: она честно читала Эме Сезера, но едва ли поняла хоть одно слово. Кирби решает, что лучшая защита – это искреннее человеческое тепло. Она улыбается доктору Фрейзер и в этот момент понимает, что уже видела хозяйку дома раньше. Но где?
Доктор Фрейзер не работает в Симмонсе, но все же… Кирби где-то ее встречала.
– Ты приехала на пару дней или на все лето? – спрашивает доктор Фрейзер.
– На все лето, – отвечает Кирби, надеясь, что заработала очко в свою пользу. – Я снимаю комнату у Элис О’Рурк. Буду работать горничной в «Ширтаун Инн» в Эдгартауне.
– Горничной? – переспрашивает доктор Фрейзер. Она окидывает гостью недоверчивым взглядом. – Откуда ты, Кирби?
Та откашливается.
– Мои родители живут в Бруклине? – Она так нервничает, что ее реплика звучит как вопрос, а не как ответ.
– Обычно Кирби проводит лето на Нантакете, – объявляет Раджани, – но в этот раз решила сменить остров на Виноградник.
– Бруклин и Нантакет, – повторяет доктор Фрейзер. – И ты собираешься убирать номера в «Ширтаун Инн»? Да еще и поселилась у Элис О’Рурк? А твои родители знают?
В ее голосе звучит то ли неодобрение, то ли веселье, Кирби не может определить, что именно. Такое ощущение, что мать Даррена уже все поняла: богатая белая девушка решила ради прикола поиграть в работягу.
Кирби не нужна работа горничной. Фактически она отбирает место у девушки, которой оно действительно требуется. Может, доктор Фрейзер считает, что Кирби выгнали из дома за какой-то проступок.
И тут она вспоминает, откуда знает доктора Фрейзер. Ее лицо жарко вспыхивает, словно от сильного солнечного ожога, а горло перехватывает. Ей нужно срочно убираться отсюда. Но прежде чем Кирби успевает придумать предлог, Раджани произносит:
– Мы зашли поздороваться с Дарреном. Он дома?
– Пошел с отцом в «Ларсенс» выбрать омаров к ужину, – отвечает доктор Фрейзер. – На острове пробки, так что не знаю, когда они вернутся.
– Ну ладно, – говорит Раджани, – зайдем в другой раз.
– Хорошо, – отвечает доктор Фрейзер. Она колеблется. Кирби уверена, что мать Даррена раздумывает, пригласить их остаться подождать сына или не стоит. Если так, Кирби решает отказаться. – Рада была видеть тебя, Раджани. И приятно познакомиться, Кирби. Надеюсь, остров тебе понравится. – Она держит входную дверь открытой, как будто ей не терпится, чтобы Кирби убралась.
«Она знает, кто я», – понимает Кирби, и ее мечта начать сначала, с чистого листа здесь, на Винограднике Марты, испаряется в мгновение ока.
Fly Me to the Moon
[11 - «Fly Me to the Moon» (1954) – традиционная джаз-песня, написанная Бартом Ховардом.]
«Люди так легко бросаются словами “замужем, есть дети”, будто мелочью швыряются», – думает Блэр. Никто и не заикнется о драме, следующей за супружеством и родительством. Так стоит ли удивляться, что Блэр оказалась застигнута врасплох?
Она познакомилась с Ангусом Уэйленом, профессором МТИ, потому что встречалась с его младшим братом Джоуи. Блэр только выпустилась из Уэлсли, а Джоуи – из Бостонского колледжа. Она преподавала продвинутый курс английского и литературоведение старшеклассницам школы Уинсор. Джоуи мечтал переехать в Нью-Йорк и «заняться бизнесом», а пока работал капитаном одной из лодок-лебедей в Бостонском общественном саду и жил с Ангусом в Кембридже.
– Мой брат – чокнутый гений, – рассказывал он Блэр. – Сотрудничает с НАСА, работает над высадкой на Луну.
Блэр навострила уши:
– Он астронавт?
Блэр была одержима астронавтами. Пробковую доску на стене своей комнаты в общежитии она обклеила фотографиями Джима Лавелла, Пита Конрада и самого красивого астронавта, Гордона Купера.
– Не совсем, – разочаровал ее Джоуи. – В смысле сам не полетит в ракете. Он делает расчеты, благодаря которым ракета взлетает.
«Ну почти», – подумала Блэр. Если они с Джоуи в конце концов поженятся, у нее будет деверь – почти астронавт!
Хотя Блэр считала себя современной женщиной, мысль о замужестве не выходила у нее из головы. Почти все ее одноклассницы из Уэлсли к моменту окончания учебы были помолвлены. Исключением стала лучшая подруга Блэр, Салли, которая тоже хотела сделать карьеру.
По-настоящему современная женщина, считала Блэр, может иметь и то и другое.
Ей нравился Джоуи. Веселый красавчик, с которым так легко. Разве что слишком уж поверхностен, но, рассуждала Блэр, ее искушенности хватит на обоих.
Джоуи был по уши влюблен в нее, и его энтузиазма хватало на двоих. Однажды он послал ей охапку алых роз в Уинсор, и администрация решила доставить букет прямо посреди лекции о писательнице Карсон Маккаллерс. Ученицы Блэр просто попадали в обморок, о героине романа «Участницы свадьбы», Френки, все позабыли, девушки зарывались носами в цветы и вдыхали то, что, как они наивно полагали, было ароматом настоящей любви.
На следующие выходные после такого отвлекающего вручения роз Джоуи пригласил Блэр на прогулку вдвоем на лодке-лебеде. Было начало октября, листья в Бостонском общественном саду ярко пылали. Джоуи доехал до середины пруда, достал бутылку игристого и разлил вино в стаканчики из вощеной бумаги. Они с Блэр пили, болтали и смеялись, пока не опустились сумерки. В какой-то момент начали целоваться, по-настоящему целоваться, лодка-лебедь накренилась сначала в одну сторону, потом в другую. Джоуи отстранился, задыхаясь.
– Пойдем ко мне? – попросил он. – Пожалуйста?
Блэр не хотела показаться легкодоступной, но игристое ударило ей в голову.
– Хорошо, – ответила она, – но ничего не обещаю.
Жилище Джоуи занимало весь первый этаж одного из роскошных особняков на Маунт-Оберн-стрит. Блэр ожидала увидеть холостяцкую берлогу – постеры Джейн Мэнсфилд и Мэрилин Монро, кучи грязного белья, пустые банки из-под пива, – но, когда Джоуи открыл дверь и провел Блэр внутрь, она была приятно удивлена. В прихожей висела картина Эдуарда Мане «Бар в “Фоли-Бержер”» в рамке, а где-то в доме играл Рахманинов.
«Искусство? – изумилась Блэр. – Классическая музыка?»
– Черт, – выругался Джоуи, – мой брат дома.
Войдя в гостиную, Блэр быстро оценила обстановку: персидский ковер, кожаный диван, зеркальный сигарный столик и, что впечатляло более всего, стена с книжными полками от пола до потолка. В дальнем конце комнаты во главе длинного стола сидел мужчина и работал при свете трех массивных свечей. Это и был брат Джоуи, поняла Блэр, Ангус, почти астронавт. Он склонился над блокнотом и что-то яростно строчил. Казалось, Ангус даже не заметил, как они вошли.
Джоуи был заметно возмущен.
– Я думал, ты собираешься на факультетский обед.
Ангус не ответил. «Он работает! – подумала Блэр. – Оставь его в покое». Однако стало ясно, что удалиться в спальню для любовных утех будет невежливо.
– Ангус! – воскликнул Джоуи. – Уходи! Мы хотели бы уединиться.
Брат предупредительно поднял указательный палец, дописывая заметки.
– Все! – Он захлопнул блокнот и, похоже, только потом очнулся. – Кто это «мы»? – удивился Ангус, тут же заметил Блэр и вскочил: – Привет!
Он неуверенно двинулся к гостье, как будто та была экзотической птицей и в любой момент могла упорхнуть.
– Вы кто?
За стеклами очков Ангуса, как заметила Блэр, скрывались нежные карие глаза. Ее голова гудела от игристого.
– Блэр Фоли, – представилась она, протягивая руку. – Приятно познакомиться. У вас отличная квартира. На входе я заметила репродукцию Мане, мою любимую картину.
– Вы изучали историю искусств? – спросил Ангус.
– Я думал, ты собираешься на факультетский обед, – настаивал Джоуи.
– Вообще-то литературу, – сказала Блэр, – а именно женщин-романисток. Если быть точной, Эдит Уортон.
– Эдит Уортон, – эхом повторил Ангус.
Блэр приготовилась выложить стандартную краткую биографию Уортон – американская писательница, которая родилась в высших кругах нью-йоркского общества и стала первой женщиной, получившей Пулицеровскую премию по литературе, – ведь многие, особенно мужчины, понятия не имели, кто такая Эдит Уортон. Но внезапно Ангус сказал:
– Я прочитал все ее книги.
– Правда? – Блэр решила, что Ангус над ней смеется. – И какой ваш любимый роман?
Джоуи громко фыркнул – именно такого пренебрежения Блэр обычно и ожидала от мужчин, обсуждая Уортон. Она проигнорировала насмешку.
– «Эпоха невинности». Графиня Оленская противопоставляется незапятнанной лилейно-белой Мэй Велланд, – ответил Ангус.
– Вы действительно его читали! – поразилась Блэр.
– Да. Я же сказал, что прочитал все.
– Конечно. Просто… Джоуи сказал, вы астрофизик.
– Астрофизикам не разрешается наслаждаться Уортон? – язвительно усмехнулся Ангус.
Блэр была ошеломлена. Она почувствовала внезапное родство с ним, будто они оба посетили одну и ту же далекую страну.
Джоуи схватил блокнот брата и поднес к пламени свечей.
– Убирайся отсюда, Ангус, или от твоих трудов только дым останется!
– Джоуи! – возмутилась Блэр.
