Она бросает взгляд на Лесли, затем на Дорис, которая все еще держится за живот с воображаемой болью, а затем срывает оберточную бумагу. Это альбом «Clouds» Джони Митчелл, как Джесси и мечтала. Она одержима песней «Both Sides, Now». Это самая прекрасная песня в мире. Джесси готова слушать ее каждую секунду каждого дня до самой смерти, и ей не надоест.
Она обнимает Лесли, а за ней Дорис, которая говорит:
– Мы купили его в складчину.
Это заявление предполагает вторую благодарность, Джесси высказывает ее непосредственно Дорис. Она рада, что подруги по-честному купили альбом, потому что за две недели, которые минули с окончания школы, все трое совершили несколько краж в магазинах.
Лесли стащила два розовых ластика и коробку мелков в «Ирвинге», Дорис украла вчерашний яичный рогалик в кошерной пекарне, а Джесси, поддавшись невероятному натиску подруг, стянула тушь «Мейбеллин» из «Вулвортса» на Кулидж-Корнер, и это был крайне рискованный поступок, ведь в «Вулвортсе», по слухам, установлены скрытые камеры. Джесси знает, воровать плохо, но Лесли взяла ее на слабо, и Джесси почувствовала, что на карту поставлена ее честь. В день, когда настала ее очередь, Джесси вошла в «Вулвортс» напуганной, жутко напуганной, уже придумывала извинения для родителей, решила свалить вину за проступок на стресс, вызванный призывом брата на службу. Но, выйдя из магазина с тушью, надежно запрятанной в карман оранжевой ветровки, ощутила прилив адреналина, который, по ее мнению, напоминал наркотический кайф. Она чувствовала себя великолепно! Она чувствовала себя сильной! Она была так опьянена, что остановилась на заправке на углу Бикон и Гарвард, зашла в дамскую комнату и нанесла тушь прямо там, у тусклого зеркала.
Менее захватывающая часть истории заключалась в следующем: как только Джесси вошла в дом, Кейт обнаружила тушь, и за этим последовал допрос испанской инквизиции. Что это на глазах Джесси? Неужели тушь? Где она взяла тушь? Джесси придумала единственный правдоподобный ответ: это косметика Лесли. Джесси изо всех сил молилась, чтобы Кейт не позвонила матери Лесли, ведь если та спросит об этом дочь, то пятьдесят на пятьдесят, что подруга не станет покрывать Джесси.
В общем, Джесси ощущает облегчение от того, что ей не вручили ворованную пластинку. Если мама узнает о магазинных кражах, то навсегда лишит Джесси общества Лесли.
– Когда вернешься? – спрашивает та.
– На День труда, – отвечает Джесси. А до него будто еще целая вечность. – Пишите мне. У вас же есть адрес?
– Угу, – подтверждает Дорис. – Я уже отправила тебе открытку.
– Уже? – удивляется Джесси. Она тронута этим неожиданным проявлением доброты от ворчуньи Дорис.
– Мы будем скучать, – говорит Лесли.
Джесси прижимает пластинку к груди и машет на прощание, а потом возвращается в дом. И пусть она не первая, у кого начались месячные, а может, даже не вторая, но это неважно.
Подруги любят ее – купили то, что она очень хотела, – и, что важнее, брат до сих пор жив. В этот краткий миг, в самом конце своего двенадцатого года жизни, Джесси Левин счастлива.
Рано утром в дверь спальни Джесси негромко стучат. Отец заглядывает внутрь.
– Уже проснулась? – спрашивает он.
– Нет, – отвечает Джесси и натягивает одеяло на голову. Вчерашнее чувство легкости исчезло. Джесси не хочет ехать на Нантакет. И даже не хочет рассматривать ситуацию «с другой стороны».
Есть только одна сторона, а именно: без брата, сестер, а в перспективе и без мамы Нантакет станет сущим адом.
Дэвид садится рядом на постель. Он одет в темно-синий легкий летний костюм, белую рубашку и галстук в широкую оранжевую и синюю полоску. Курчавые темные волосы уложены, а пахнет отец работой, то есть лосьоном после бритья «Олд Спайс».
– Эй, – окликает он, откидывая одеяло. – С днем рождения!
– Можно я просто останусь с тобой и буду приезжать на остров на выходные? – просит Джесси.
– Солнышко.
– Ну пожалуйста!
– Все будет хорошо. Просто здорово. Это особенное лето. Тебе тринадцать. Ты стала подростком, выйдешь из тени брата и сестер…
– Мне хорошо у них в тени.
Прошлым летом Кейт заставила сестер и брата по очереди развлекать Джесси. Блэр всегда водила ее на Клиффсайд-бич. Они покупали в «Камбузе» хот-доги и фраппе, а потом тщательно наносили автозагар «Копперстоун», Блэр листала страницы романа Джона Апдайка «Супружеские пары» про обмен женами, зачитывая Джесси вслух скандальные отрывки. Апдайк очень любил слово «возбуждение», и когда Блэр впервые прочитала его, то посмотрела на Джесси поверх страниц и спросила:
– Ты ведь знаешь, что это значит?
– Ну да, – ответила Джесси, хотя не имела ни малейшего представления.
Блэр отложила книгу и выдала:
– Не надо испытывать отвращение к сексу. Это совершенно естественно. Мы с Ангусом занимаемся сексом каждый день, иногда дважды.
Такая новость одновременно заинтриговала и оттолкнула Джесси, некоторое время она даже смотреть на Ангуса не могла. Тот был на десять лет старше Блэр и так погружен в науку, что не успевал расчесывать темную взлохмаченную шевелюру. Он всегда размышлял над математическими задачами. Бабуля обожала его до такой степени, что во время визитов в особняк «Все средства хороши»[8 - Название особняка – часть пословицы «В любви и на войне все средства хороши» (англ. All’s Fair in Love and War).] разрешала занять кожаное кресло дедули за антикварным столом. Ангус редко ходил на пляж, потому что ненавидел песок и мгновенно обгорал на солнце.
Джесси претила мысль о неуемном сексуальном аппетите Ангуса. Блэр была такой красивой и умной, что могла заполучить любого мужчину, какого пожелает, но вышла замуж за Ангуса и забросила преподавание английского в женской школе Уинсор, чтобы заняться домашним хозяйством. Теперь она поклонялась Джулии Чайлд и носила пышные платья от Лилли Пулитцер, но на пляже больше смахивала на дерзкую бебиситтершу, чем на почтенную старшую сестру. Блэр курила «Кент», прикуривая серебряной зажигалкой от Тиффани, на которой было выгравировано любовное послание от младшего брата Ангуса, Джоуи, с которым Блэр встречалась до мужа. Она подкрашивала губы каждый раз, выходя из воды, и бесстыдно флиртовала со спасателем Марко родом из Рио-де-Жанейро. Блэр знала несколько фраз на португальском. Она была гламурной.
Кирби тоже водила Джесси на пляж, но предпочитала южное побережье, где тусили серферы и хиппи. Сестра чуть-чуть спускала шины огненно-красного «Интернешенал-Харвестер-Скаут», который бабушка купила для поездок по острову, и они рулили прямо на Мадэквечем-бич, где любой солнечный день становился поводом для праздника. Люди играли в волейбол, выуживали банки пива из оцинкованных бочонков со льдом, а воздух пах марихуаной. Кто-нибудь непременно приносил транзисторный радиоприемник, и они слушали The Beatles, Creedence и любимую группу Кирби Steppenwolf.
По мнению Джесси, красотой Кирби даже превосходила Блэр. Волосы у нее были длинные и прямые, Блэр обладала роскошными формами, а Кирби была тонкой, как стрела. Серферы в мокрых гидрокостюмах, которые сползали с их торсов подобно облезающей коже, закидывали Кирби на плечи и бросали в волны. Она протестующе вопила, но Джесси знала: на самом деле сестре это нравилось и, в отличие от Блэр, Кирби не волновало, как она выглядит, вылезая из воды. Сестра не красилась и сушила на солнце блондинистые волосы, не расчесывая. Вместо сигарет Кирби курила траву, но, когда присматривала за Джесси, позволяла себе только две затяжки; таково было ее правило. По ее словам, две затяжки расслабляли и эффект всегда проходил к моменту возвращения во «Все средства хороши».
Дни, которые Джесси проводила с Тигром, были полны приключениями. Они ездили на мотоциклах к пруду Мэкомет ловить рыбу, взбирались на Алтарь-Рок, самую высокую гору Нантакета, и стреляли из картофельной пневмопушки Тигра. Но больше всего они любили боулинг. Тигр с двенадцати лет слыл легендой боулинга «Мид-Айленд». Его знали все завсегдатаи, приходили посмотреть на игру и покупали Джесси безалкогольное березовое пиво, которое она с удовольствием смаковала, потому что Экзальта не признавала никакой газировки, кроме имбирного эля с гренадином в клубе, и даже тогда Джесси разрешалась только одна порция.
Мастерство Тигра в боулинге было удивительным, потому что играли они только на Нантакете и только во время дождя. Экзальта категорически отказывалась оставлять детей в помещении в прекрасные летние дни. Когда Тигр стал достаточно взрослым, чтобы водить машину, он, конечно, мог играть в боулинг в любое время. В те дни, когда Тигр отвечал за Джесси, он брал ее с собой в клуб тайком от Экзальты, что приводило обоих в еще больший восторг. Брат выстраивал шар в одну линию с кеглями, а затем позволял тому вылететь из пальцев, поднимая отставленную назад ногу, словно в танце. Тигр был грациозен, силен и точен. Чаще всего он сметал все кегли одним махом, словно крошки со стола. Джесси надеялась и молилась, что данный брату богом талант окажется наследственным и ей тоже перепадет, но не повезло: шары Джесси отклонялись то вправо, то влево и по крайней мере в половине случаев сваливались в желоб.
Джесси пытается вообразить себе лето на Нантакете без брата и сестер.
Она будет слоняться вокруг «Все средства хороши» с заданной на летнее чтение книгой «Дневник Анны Франк» – и все. Ну еще уроки тенниса, на которых настаивает бабушка, хотя Джесси теннис не интересует от слова «совсем». Она не настолько избалована, чтобы назвать перспективу провести лето на Нантакете тоскливой, но почему, ох, почему нельзя просто остаться дома?
Ее отец, сидя на постели, вытаскивает из кармана пиджака маленькую коробочку.
– В еврейской традиции тринадцатилетие – особый праздник, – говорит он. – У меня была бар-мицва, но так как мы не растили тебя иудейкой, то не будем проводить эту церемонию. – Он делает паузу и на мгновение отводит взгляд. – Но я хочу отметить важность этой даты.
Джесси садится и открывает коробочку. Внутри серебряная цепочка с круглым медальоном размером с четвертак. На нем выгравировано дерево.
– Древо жизни, – объясняет Дэвид. – В каббале древо жизни – символ ответственности и зрелости.
Ожерелье чудесно. И Джесси любит отца больше всех на свете, даже больше Тигра, хотя и знает, что любовь нельзя измерить. Она питает к отцу несколько покровительственные чувства, ведь у Джесси есть кровная связь со всеми членами семьи, а у Дэвида – только с ней самой. Ей интересно, думает ли папа иногда об этом, чувствует ли себя чужаком. Она в восторге, что он решил особо отметить связующие их узы. Джесси слышала: для того чтобы считаться «настоящей» еврейкой, надо, чтобы еврейкой была мать, и если все так, то Джесси не проходит этот тест. Однако она ощущает родство с отцом – нечто духовное, нечто большее, нежели обычная любовь, – пока застегивает замочек и опускает прохладный тяжелый медальон на грудь. Интересно, думает она, у Анны Франк был медальон с древом жизни? Если и был, Анна, наверное, спрятала его с остальными семейными ценностями, чтобы не достался нацистам.
– Спасибо, папа.
Дэвид улыбается.
– Я буду скучать по тебе, малышка. Станем видеться на выходных.
– Думаю, раз уж я теперь должна быть ответственной и зрелой, хватит жаловаться на отъезд, – решает Джесси.
– Уж пожалуйста. И знаешь что? Когда я приеду на остров, мы пойдем в кафе «Свит Шоп», купим тебе два шарика «малахитовой крошки» и ты сможешь жаловаться на бабушку сколько захочешь. Идет?
– Идет, – кивает Джесси, и в этот краткий миг, в самом начале своего тринадцатилетия, Джесси Левин счастлива.
Born to Be Wild
[9 - «Born to Be Wild» (1968) – песня, вошедшая в дебютный альбом группы Steppenwolf, символ независимости и свободы.]
Разговор не клеится, но нет ничего удивительного в том, что летом шестьдесят девятого года беседа двадцатиоднолетней девушки с родителями идет наперекосяк.
– Но мне нужен простор! – восклицает Кирби. – Свобода! Я взрослая! Мне пора самой принимать решения!
– Ты сможешь называть себя взрослой и принимать решения, когда сама станешь оплачивать свои расходы, – говорит Дэвид.
– Я уже говорила, – парирует Кирби, – что нашла работу. И далеко не уеду: всего лишь на соседний остров.
– Об этом не может быть и речи, – обрывает ее Кейт. – Тебя дважды арестовывали. Арестовывали, Катарина!
Кирби вздрагивает. Мать употребляет ее полное имя, только если хочет, чтобы аргументы звучали по-настоящему сурово.
– Но ведь в тюрьму не посадили.
– Зато оштрафовали, – напоминает Дэвид.
– Без всякой причины! – восклицает Кирби. – Можно подумать, бостонская полиция в жизни не слышала о свободе собраний.
– Наверное, ты как-то спровоцировала офицера, – предполагает Дэвид. – Что-то сделала, о чем не рассказала нам.
«Ну, в общем, да, – думает Кирби. – Так и было».
– И нам пришлось соврать твоей бабушке, – добавляет Кейт. – Если Экзальта узнает, что тебя арестовывали – да еще дважды, – она…
– Отберет мой трастовый фонд? – перебивает Кирби. – Мы отлично знаем, что это невозможно.
Кирби получит контроль над своим трастовым фондом, когда окончит колледж или достигнет двадцатипятилетия, в зависимости от того, какое из событий наступит раньше. Только поэтому она и продолжает учиться в Симмонсе.
Дэвид вздыхает.
– Так что за работа?
Кирби одаривает родителей победной улыбкой.
– Я устроилась горничной в «Ширтаун Инн» в Эдгартауне.
– Горничной? – восклицает Кейт.
– Да ты свою комнату убрать не можешь, – вторит Дэвид.
– Ты преувеличиваешь, – возражает Кирби. Она говорит с горячностью и энтузиазмом, потому что знает: это убедительнее, чем гнев или возмущение. – Послушайте, да, я раньше не работала. Но только потому, что все свободное время была занята.
– Ты тратила на свои занятия все наше свободное время, – говорит Кейт, еле заметно закатывая глаза.
– Особенно папино, – раздражается Кирби. – Помнишь, когда я была в старших классах? Вы даже не хотели, чтобы я шла маршем с доктором Кингом. Сказали, будто я слишком маленькая!
– Ты и была слишком маленькой! – напоминает Кейт.
– На самом деле ты считала, что я слишком белая!
– Не надо приписывать мне мысли, юная леди!
– Больше никто никогда не сможет пройти маршем с доктором Кингом, – выпаливает Кирби. – Так что это воспоминание по-настоящему бесценно, а вы чуть не оставили меня без такого опыта. Я все время держалась возле мисс Карпентер, ничего плохого не должно было случиться. Весь смысл в мирном протесте! А этой весной антивоенные акции стали другими, потому что страна сейчас другая. Такие студенты, как я, – враги истеблишмента, но вы оба должны радоваться, что я думаю самостоятельно, а не просто следую за толпой! – Кирби делает паузу. Она видит, что Дэвид немного смягчился, но мать остается непреклонной. – Я хочу этим летом поработать, а после выпуска заняться карьерой. Я хочу быть не только женой и матерью. Не желаю закончить, как… Блэр.
– Поаккуратнее, – предупреждает Кейт. – Материнство – это благословение.
– Но согласись…
Кирби обрывает себя, не успев высказать неприятное мнение о старшей сестре. Блэр и Кирби уже давно прозвали «отличницей» и «отстающей». (Окей, никто не высказывается подобным образом вслух, но Кирби знает, что мнение о них сложилось именно такое.) Блэр всю среднюю школу училась на одни пятерки и поступила в женский гуманитарный колледж Уэлсли, где каждый семестр за академические успехи попадала в список декана. Она получила награду за отличную учебу на факультете английского языка, а ее дипломная работа об Эдит Уортон была отмечена каким-то особым знаком отличия комиссией, состоящей из профессоров всех колледжей ассоциации «Семь сестер». Блэр получила работу преподавателя для девочек старших классов в школе Уинсор – такая вакансия открывалась примерно раз в пятьдесят лет. Оттуда было рукой подать до аспирантуры и должности профессора. Но что сделала Блэр? Вышла замуж за Ангуса, бросила работу и забеременела.
– Согласиться с чем? – переспрашивает Кейт.
«Что ты разочарована Блэр», – думает Кирби. Но это неправда.
Кирби – вот истинное разочарование.
Ее так и подмывает признаться родителям, рассказать, что пережила худшие три месяца своей жизни как физически, так и эмоционально. Ей нужно стереть из памяти протесты, аресты, роман с офицером Скотти Турбо, поездку на озеро Уиннипесоки. Она устала от страха, тревоги, разбитого сердца и стыда.
Ей нужно начать с чистого листа.
Она обращается к Дэвиду, который всегда более сочувственно относился к ней, нежели мать.
– Я бездельничаю на уроках в Симмонсе, потому что мне скучно. Я не хочу изучать библиотечное дело, и мне неинтересно работать воспитательницей в детском саду.
– А убирать гостиничные номера интересно? – спрашивает Дэвид.
– Я хочу работать, – восклицает Кирби. – И мне случайно попалась именно эта вакансия. – На этом месте она опускает взгляд, потому что не совсем честна.
– Но ты же никого не знаешь на острове Виноградник Марты, – замечает Кейт. – Мы все с Нантакета. Ты, я, бабуля, мама бабули, бабушка бабули. Ты пятое поколение Нантакета, Катарина.
– Вот этот подход «мы против них» и разрушает нашу страну! – горячится Кирби. Дэвид смеется, и она понимает, что добьется своего. – Если я проведу лето в новом месте, это будет познавательно. Помнишь мою школьную подругу Раджани? У ее родителей дом в городке Оук-Блаффс, они сказали, я могу пожить с ними.
– Все лето жить с семьей Раджани? Это уж как-то слишком. – Дэвид поворачивается к Кейт. – Разве нет? Семья Раджани не должна все лето привечать и кормить нашу дочь.
– Вот именно, – подтверждает Кейт. – Кирби должна отправиться на Нантакет, где ей и место.
– В паре кварталов от особняка Раджани есть дом, я нашла его по объявлению. Они сдают шесть спален, отдают предпочтение студенткам колледжа. Сто пятьдесят долларов за лето.
