– Хочу угостить тебя ланчем. Когда у тебя следующее занятие?
– Все в порядке? Что случилось? Ты беременна?
– Если бы. Мне нужна твоя помощь, малыш.
Ноэль отвезла их в Вестсайд, в кафе с разноцветными окнами и маленькими круглыми столиками. Заказали яичницу, кофе для Инес и бокал вина для Ноэль.
– Боже, сколько же мы не виделись. Я уж думала, ты совсем застряла в своем лесу. Как он называется, Золотая Лощина?
– Это пригород, а не деревня.
– Одно и то же. Нельсон уехал? Куда теперь?
– В Париж.
– Куда же еще.
Инес улыбнулась и покачала головой. Как и четырнадцать лет назад, она была самым красивым человеком в жизни Ноэль. Когда Ноэль приезжала домой из колледжа на День благодарения, Лэйси-Мэй даже как-то сказала про нее: “эта красивая черная девочка”. Она не темнее моей сестры Дианы, стала спорить Ноэль. Потом ее мучило, почему ей так важно было подчеркнуть, что у любимой подруги не такая уж темная кожа.
Ноэль отпивала вино большими глотками, а Инес наблюдала. Было одиннадцать утра.
– Ты не скучаешь по городу, Нелли? Ты там, наверное, сходишь с ума от скуки без работы и друзей. Ты хоть с кем-нибудь видишься? Или только с продавцом в магазине, когда выбираешь самую свежую курицу на ужин?
Какое мучительно точное изображение ее жизни.
– Если бы эти месяцы прошли так, как я хотела, я была бы только рада тишине, свежему воздуху, обилию зелени.
– Обилию зелени? Ты сама себя слышишь?
– Мне хотелось перемен.
– Вот тебе и перемены. – Инес капнула кленового сиропа себе в кофе и изящно помешала ложечкой. – Ну, давай рассказывай. Мне через полчаса возвращаться.
– Мы теперь состоим в ассоциации домовладельцев.
– Естественно.
– И сегодня будет прием. Если я не пойду, это воспримут неправильно, но я ненавижу эти их сборища, особенно без Нельсона.
– Нельсон ведь тоже не большой любитель вечеринок? Сидит хмурый в углу на диване, пока кто-нибудь не спросит его о фотографии, и тогда его не заткнуть. Или напивается, веселеет, а через час уже трезвеет и превращается в мрачного зануду. Только не обижайся.
Ноэль знала, что в какой-то момент их отношений мнение подруги о Нельсоне изменилось. Сперва Инес, как и все их одноклассники, восхищалась его спокойствием. Но в конце концов ей надоело, что его ничем не проберешь, как будто у него всегда одинаковое настроение. Все хорошо, ничто не нарушает ход жизни, но и восторга ничего не вызывает. Ей и не надо было, чтобы Инес его любила, пусть просто оставит в покое. После такой жизни чего все от него хотят? Песен и плясок? Он и так достаточно сделал.
– Пожалуйста, Инес. Каждый раз, когда я где-нибудь без Нельсона, меня по сто раз спрашивают: “А где ваш муж? Он так часто уезжает? Вам, наверное, одиноко?” И выходит, будто мы с ним все неправильно делаем.
Инес так на нее посмотрела, как будто хотела сказать: “Может, и неправильно”.
– Какая разница, что они думают?
– Мы и так тут себя чувствуем какой-то аномалией.
– Потому что он черный, а ты белая?
Ноэль поразило, что подруга назвала ее белой – она же знала про ее семью, про ее отца, Робби. Но решила не цепляться.
– Нет, потому что у нас нет детей.
На Инес это не произвело никакого впечатления.
– Пожалуйста, с тобой будет гораздо веселее. Напьемся, поедим всякой модной еды, останешься ночевать. А утром я отвезу тебя в город.
– Надеюсь, выпивка у них дорогая.
– Можешь не сомневаться, – заверила ее Ноэль.
– Ладно, но только потому, что я тебя люблю. Будем считать это небольшим социальным экспериментом.
– Такая у меня жизнь. – Ноэль перегнулась было через столик, чтобы поцеловать подругу.
– Знаю, – сказала Инес, отмахнулась от Ноэль и допила остатки кофе.
Ноэль провела день в городе, ожидая, когда у Инес закончится последний урок. Она припарковалась в их старом районе. Раньше они с Нельсоном ходили гулять вдоль таунхаусов с розами и гортензиями в палисадниках. Вместо того чтобы идти в воскресенье в церковь, как положено хорошим южанам, они шли на фермерский рынок, а потом готовили замысловатые завтраки, слушая подкасты. Пили кофе, потом занимались любовью в гостиной, по очереди лаская друг друга. Потом Ноэль уходила на работу в театр, а Нельсон шел в ботанический сад на традиционную долгую пробежку. Секс и пробежка по выходным успокаивали его и поддерживали. Он не мог без этих десяти-двенадцати миль. А она никогда не смеялась над его ритуалами, не лишала его того, без чего он не мог жить.
Теперь Ноэль некуда было идти – ни квартиры, ни кабинета в театре, – и она ходила по магазинам. Купила себе чай, потом подвеску из платинового золота и еще заколку для волос. Нельсону она не звонила, потому что стыдилась своей мелочной скучной жизни. Она занимала время покупками и пережидала, когда день кончится и рядом снова кто-то будет.
Казалось, быть женой в основном значит ждать. Ждать звонка, ждать благодарности, ждать доставки, сантехника, возвращения мужа, вопроса, как она, его руки в ее трусах. Ждать с задранными ногами. Ждать, потому что так она проявляла любовь. Когда она работала в городе, ее это не слишком беспокоило. Если он замыкался в себе, она знала, что это не потому, что он ее не любит. Просто он такой. Но теперь, без театра, у нее было ощущение, что все, чем она занимается, бессмысленно; если что, Нельсон сам справится. Если одна рубашка помнется, он наденет другую. Если ужин так и не появится, он сделает сэндвич. Он может сам выжить и обеспечить себя; в Париже вон прекрасно справляется. Может, поэтому она и хотела ребенка. Чтобы хотя бы какое-то время быть нужной, незаменимой. Нельсон всегда, всегда казался абсолютно независимым. Она привыкла к этому, как и к тому, как одиноко иногда чувствовать себя лишь придатком к мужчине. Она знала, что материнство – только временное спасение. Однажды ребенок оставит ее; это уж точно. Но разве ради нескольких упоительных лет оно того не стоит? Мягкая головка утыкается ей в шею, десны потягивают грудь, дом наполнен ни с чем не сравнимым младенческим запахом присыпки и молока. Она знала, что это не современно. Университетский диплом и годы городской жизни должны были ее исцелить, но не смогли.
По дороге они попали в пробку. Инес опустила окно, чтобы покурить, и предложила Ноэль сигарету.
Ноэль покачала головой.
– Я бросила, забыла?
– Да, но ты ведь не беременна. Да ладно тебе. Я же видела, как ты хлестала вино за обедом. Сколько ты уже пытаешься забеременеть?
– Не помню. – Ноэль уставилась на дорогу.
– В этом нет ничего постыдного, Нелл. Поэтому ты перестала заходить? Чтобы не обсуждать эту тему?
– Не в этом дело. Просто я теперь далеко.
Какое-то время они сидели молча под гудки машин и шум моторов.
– Так легко ты не отделаешься. Неправильно это – так исчезать. – Инес повернулась к ней всем телом, уперев лоб в ладонь и закусив губу.
– Ты вообще заходила в “Электрик хаус” с тех пор? Они только что поставили “Орландо”. В ролях только женщины, в том числе квир, костюмы прекрасные – несколько спектаклей полностью распродали.
– Я переросла это место, Инес. Ты же знаешь.
– И прямиком вросла в Золотую Лощину?
Ноэль нажала на тормоза жестче, чем надо.
– Я знаю, вы считаете, что это падение – повторять все, что делали наши матери, когда я вольна делать что угодно.
– Говори за себя, – вставила Инес. – Моя мама всю жизнь работала.
Ноэль не видела смысла защищать Лэйси-Мэй. Та тоже работала, но не гордилась этим. Она жила так, как будто все в жизни ей навязали. Этого Ноэль не собиралась повторять.
– Я хочу ребенка. Что в этом плохого? Разве суть феминизма не в том, чтобы решать, чего ты хочешь?
– Не совсем.
– Ты бы тоже могла меня иногда навещать. Или Атланта – пуп земли?
– Мне сама идея пригорода отвратительна. А беременность… – Инес передернуло. – Мне всегда казалось, что кормить грудью – это как… стать дойной коровой. И что такого особенного в этом материнстве? У меня есть все, что мне нужно.
– Я хочу испытать материнство, хочу им заниматься. Не могу объяснить.
– Заниматься материнством? Так теперь говорят?
– Если не говорят, то должны бы.
– А Нельсон? Он тоже помешался на занимательном отцовстве?
– Оставь его в покое.
– Это почему?
– Если мне придется выбирать между мужем и тобой, я знаю, кого выберу.
Наступило неловкое молчание. У Ноэль мучительно застучало в висках. Она стала нервно постукивать по рулю кулаком. Инес схватила ее руку и поцеловала костяшки.
– Прости, – сказала она. – Но я тоже в ярости.
– Потому что я переехала?
– Потому что ты забыла меня и себя.
Ноэль не знала, как ей ответить. Инес говорила так, как будто эту “себя” нельзя изменить, как будто бы “я” – константа. Но “я” Ноэль ничего не утратит из-за ее выбора. Стать матерью значит преумножиться.
Саттоны жили на холме. Примыкавший к их дому гараж был размером с дом, в котором Ноэль выросла. Огромная магнолия вся в цветах на лужайке, гирлянды на крыльце, ставни распахнуты. Разносить закуски Саттоны наняли несколько человек. Ноэль с облегчением вздохнула, увидев, что это белые студенты в дешевых жилетах. Когда они поднимались к дому, Инес взяла ее под руку, и Ноэль решила, что она почти прощена.
В прихожей Ноэль быстро оглядела себя и Инес в отражении в большом зеркале. Рядом с Инес она казалась не такой живой, не такой молодой. У Инес было крепкое тело, а у нее – мягкое. Такая бледная, высокая, с растрепанными волосами. Зеленое платье, которое она считала довольно милым, теперь казалось безвкусным. Инес была в облегающем платье винного цвета, подчеркивающим талию, и как всегда в поблескивающих украшениях.
– Ты такая красивая, – сказала Инес, будто читая ее мысли.
– Кто бы говорил.
Они повернули в гостиную, рука об руку, и все стали здороваться. Как Ноэль и ожидала, пожимая ей руку, все спрашивали про Нельсона, но Инес ее спасла. Она очаровала всех своей богемной жизнью, и все пялились на нее, раскрыв рот. Танцовщица! Из города! Одинокая! Такая красивая! И, хотя они никогда не произнесли бы этого вслух, – черная! Ее жизнь была для них загадкой, и Инес не пыталась эту загадочность преуменьшать. При первой возможности они потихоньку сбежали, прихватив с ближайшего подноса бурбон и лимонад.
– Они такие старперы, – прошептала Инес. – Моя бабушка и то не так удивляется моей жизни.
– Добро пожаловать на золотую милю, детка, – сказала Ноэль, и они засмеялись.
Они пробрались на кухню, где на столах были разложены брускетты, оливки, пахучие сыры, мисочки с тапенадой и маслом, подносы с разными кишами, греческий пирог на серебряном блюде.
– Всегда так с белыми в этой стране, – сказала Инес. – Вечно хотят быть откуда-нибудь еще.
– Только не в Северной Каролине, – сказала Ноэль. Ей представился стол с сырным соусом, мармеладом из перца чили, крекерами и фаршированными яйцами.
Положив себе еды, они пошли искать, где бы сесть, где уединиться, чтобы поесть и выпить по второму стакану, но Саттоны их обнаружили, а с ними и Радлеры.
Джон Саттон, нарочито молчаливый, с волосами до плеч, слишком длинными для врача, больше слушал, чем говорил. По нему трудно было сказать, кто он, во что верит. Нельсону он не нравился – как не нравился любой белый, который не раскрывал карты сразу. Его рыжую жену Аву – приветливую, с безупречными манерами – тоже было не раскусить. Обе их дочки играли в лакросс. Радлеры были из Северной Каролины, и Ноэль чувствовала с ними связь, хотя они жили не в самом Райли, а на ферме в доме с витражными окнами, курами и сворой овчарок. Брент продавал какие-то компьютерные программы; Хелен сидела дома с близнецами. Богатое наследство – единственное объяснение, сказал как-то Нельсон. А потом поднял брови и добавил: “Откуда, по-твоему, у белых такие дома в Северной Каролине?” Зато Радлеры волонтерствовали в “Клубе мальчиков и девочек”[1 - Организация, предоставляющая детям и подросткам возможность бесплатного внешкольного обучения в США.]. Ноэль видела в этом какой-то прогресс.
– Джон и Ава. Брент и Хелен.
Инес повторила их имена, показывая на каждую пару сложенными домиком пальцами.
– Именно так, – сказала Ава. – Тут все только парами. Если кто-нибудь разводится, сразу переезжают. – Она засмеялась.
– Не обязательно, разумеется, – прозвенела Хелен.
Инес удивленно закинула руки за голову.
– Разумеется, – повторила она.
Инес стали вежливо расспрашивать про ее последнюю постановку, и пока она объясняла, как эта пьеса работала с темой патриотизма, все терпеливо, но немного ошарашенно кивали. Выручка с билетов шла на организацию, занимавшуюся правами избирателей.
– Вот проблема, которая может всех объединить, – сказал Джон Саттон и без тени иронии поднял бокал. Никто не чокнулся, но все выпили.
Когда вошла еще одна пара, Ава взглянула на дверь.
– Надеюсь, эта новая женщина с семьей придет сегодня? Как ее зовут, Патрисия?
– Я не стала бы ее винить, если она не появится, – сказала Хелен. – Слышали, что случилось у бассейна?
Ноэль потянулась за стаканом. Третьим, ну и что. Она знала, что никакой жизни в ней нет.
– А что случилось?
