Он резко оборачивается, выронив кисть. На меня смотрит очень красивый грек, лет на пять старше меня, и на его лице застыло такое изумление, как будто он не может поверить своим глазам. Они у него, кстати, тоже очень красивые – большие, миндалевидные и черные, как маслины.
– А вы что тут делаете? – Он надменно заламывает бровь, как будто это он хозяин здесь, а я вломилась в его владения.
– Что я тут делаю? – Я задыхаюсь от возмущения и вскакиваю с кресла, сбросив плед. Да что этот красавчик себе позволяет? – Вообще-то, это мой отель!
Я шагаю к нему, уперев руки в боки. Мы с ним одного роста. И если я и надеялась его смутить, то извинений не дождалась. Незнакомец ослепительно улыбается, продемонстрировав голливудскую улыбку и реабилитировав мою веру в греческих стоматологов, которую удалось пошатнуть Яннису.
– А я думал, этот отель принадлежал старушке Афине. – Он говорит на чистом английском, хотя явно грек.
– Афина – моя бабушка.
Мне стоит огромных усилий не поддаться на его обаяние и не улыбнуться в ответ.
– Дай угадаю, как тебя зовут, – он улыбается еще шире. – Ты, должно быть, богиня Афродита?
Подкат дешевый, я чуть не закатываю глаза и запальчиво восклицаю:
– Я не богиня и не Афродита.
– Тогда Артемида? – усмехается он. – Такая воинственная!
Сердиться на смуглого красавца, который сам похож на греческого бога, совершенно невозможно. Я чувствую, как моя строгость сдувается, как воздушный шарик, а губы сами собой растягиваются в улыбке:
– Я Вероника.
– Ника? – Его черные глаза лукаво сверкают, и он обезоруживающе улыбается. – А говоришь, не богиня, крылатая богиня победы Ника.
– Может, наконец, ответишь, что ты делаешь на моей террасе?
– Рисую самый красивый закат на Санторини. – Он наклоняется и поднимает кисть, которую уронил. – Мне сказали, тут самый красивый вид.
А я шагаю ближе к мольберту и вижу на нем очертания соседних домов и синие купола церкви по соседству. Рисунок начат, но не закончен. Художник довольно талантливо прорисовал здания, но лист на месте неба еще девственно белый.
– И давно ты рисуешь тут? – спрашиваю я.
– Эту картину – два дня. И хотел бы закончить сегодня, – он косится на меня, давая понять, что я мешаю.
– Значит, уже два дня ты вламываешься в мою собственность? – Я хмурюсь, вспомнив о своей роли хозяйки, с которой еще толком не успела свыкнуться.
– На самом деле, неделю, если быть честным. Две картины я уже написал.
Ветер лохматит его отросшие черные волосы, и я улыбаюсь:
– Ладно, рисуй, если хочешь.
– А ты?… – Он вопросительно смотрит на меня.
– Я никуда не уйду, даже не надейся! – восклицаю я. – Это мой первый закат на Санторини, и я не собираюсь его пропускать.
– Вау, это большая ответственность, – он усмехается, окинув меня жарким взглядом.
Я вспыхиваю:
– Что?
– Разделить с тобой твой первый закат на Санторини, – серьезно отвечает он.
Смутившись от его взгляда и слов, я отворачиваюсь и сажусь обратно в кресло. Натягиваю плед по самые плечи – как броню. Но художник уже увлеченно склоняется над мольбертом и принимается рисовать. Ему нет до меня никакого дела.
Золотой шар солнца все ниже катится к морю. Небо над Санторини разгорается яркими оттенками розового и оранжевого и каждую минуту меняет краски – словно модница примеряет на себя палитру и никак не может остановиться на идеальном варианте.
Лимонно-желтый. Апельсиновый. Пылающий оранжевый для кульминации – когда солнце готовится нырнуть в море.
Мне хочется сохранить мой первый закат на Санторини, и я вытаскиваю телефон, чтобы сделать фото, но тот разрядился.
Солнце уже касается краешком моря, и я задерживаю дыхание. Еще несколько бесконечно прекрасных мгновений – и золотой шар ныряет в море. Откуда-то сверху доносятся аплодисменты. Я читала, что туристы так провожают закат на Санторини.
Небо продолжает менять краски. Розовый, лиловый, сиреневый, цикламеновый, как цветы на бабушкиной бугенвиллее, огненно-пурпурный… Наверное, такой закат, как сегодня, – подарок для художника. Если он хоть в десятой мере сможет передать эти волшебные краски, эту первозданную гармонию природы и покой, который витает в воздухе, то он уже очень талантлив.
Темный силуэт художника у мольберта маячит на фоне пылающего неба. Мне очень хочется подкрасться ближе и заглянуть ему за плечо, чтобы увидеть, что он рисует. Но я остаюсь в кресле, чтобы ему не мешать.
Мой первый закат на Санторини получился не одиноким. А забавным и даже романтичным. Интересно, что будет дальше?
Начинает смеркаться, но парень продолжает рисовать, торопясь закончить картину. Ветер становится все холодней, пробирается под мой плед, заставляя ежиться, а художнику ерошит волосы, но, увлеченный работой, тот этого не замечает.
Если продолжу сидеть на веранде, могу заболеть. К тому же мне все сильней хочется есть, ведь обед я пропустила.
– Слушай, – подаю голос я. – Мне надо уйти, соседи позвали меня в гости.
Художник оборачивается с изумлением, как будто напрочь забыл о моем существовании. Он полностью увлечен своей картиной.
– И что? – нетерпеливо спрашивает он, явно желая скорее вернуться к работе. На его щеке я замечаю розовую краску и ловлю себя на мысли, что мне хочется ее стереть. Что за наваждение такое! Он, конечно, красив, но не настолько, чтобы я совсем потеряла голову.
– Я ухожу, – повторяю я. Он мрачнеет, решив, что я прогоняю его, и я быстро добавляю: – Но ты оставайся, если тебе нужно закончить картину.
– Правда? – Он радостно сияет. – Спасибо.
Я киваю на прощание и направляюсь к двери.
– Ника! – окликает он. – Когда ты вернешься?
Его вопрос удивляет, и я выпаливаю:
– Это не твое дело.
С какой стати мне отчитываться перед незнакомцем? Я даже имени его не знаю! Он не представился, а я не спросила. Да и стоит ли? Вряд ли я увижу его снова.
– Может, оставишь ключи? Я закрою и занесу тебе, – предлагает он.
Этого еще не хватало! Вот будет пересудов у Янниса и его семьи!
– Обойдешься. Я сама закрою дверь на ключ. А ты, как зашел, так и выйди. Тебе же не впервые.
Я подмигиваю ему и выхожу. На губах расплывается довольная улыбка, когда я представляю, как художник будет лезть обратно через стену с мольбертом и треногой. «Жаль, что я не увижу его картину законченной», – думаю я, запирая дверь отеля на ключ. «Но еще больше жаль, что я не увижу его самого», – приходит внезапная мысль.
Глава 9
Я толкаю дверь рецепции и из запустения и тишины отеля попадаю на оживленную улицу, освещенную фонарями и полную туристов. От неожиданности останавливаюсь на пороге, глядя на людскую реку, которая течет по главной улочке – от мыса с мельницей, где удобнее всего любоваться на закат, в сторону автовокзала. Ледяной ветер подгоняет туристов в спину. Весело переговариваясь, они кутаются в ветровки и легкие пуховики. Кто-то наматывает на голову шарф. Я тоже плотнее запахиваю джинсовку и перебегаю на другую сторону – всего пара шагов, и я в таверне Янниса.
Столики заняты на треть – холодный ветер гонит людей с открытой террасы, поднимает в воздух бумажные салфетки. Из колонки на окне звучит жизнерадостная греческая музыка. Между столами снуют две молоденькие официантки в белых блузках и черных юбках. Я оглядываюсь и замечаю Янниса у одного из столиков – он ставит на стол графин с красным вином. Зову его, и он спешит ко мне.
– Я рано?
– Нет, – бурно возражает он. – Как раз вовремя. Идем. Девочки справятся. – Он с гордостью кивает на проходящую официантку, – это моя племянница, Аспасия. – А потом представляет ей меня: – А это Вероника, внучка Афины.
Черноокая девушка с греческим профилем окидывает меня любопытным взглядом, а Яннис проводит меня мимо столиков и открытых окон кухни, откуда долетают дразнящие ароматы мяса на гриле и греческих специй. В незаметную дверцу за углом мы входим в дом, из глубины которого доносятся оживленные голоса. Из небольшой прихожей мы попадаем в гостиную, где у стены высится темный комод, наподобие того, что я видела через окно в доме бабушки. Он накрыт вышитой салфеткой и тоже уставлен фотографиями семьи, еще одна большая фотография висит на стене. Но разглядеть их толком я не успеваю; сквозь раскрытые двери пустой гостиной Яннис выводит меня во внутренний дворик, где на свежем воздухе за накрытым столом сидит его семья.
– А вот и Вероника, – объявляет он, произнося мое имя все так же, с ударением на «о». Но я уже привыкла. Мне даже кажется, что Вероника (с ударением на «и») осталась в Москве, а сюда приехала уже другая я – наполовину гречанка, которой больше подходит это иностранное имя.
Люди за столом радостно галдят. Я обвожу их взглядом и приветствую:
– Калиспэра!
– Калиспэра! – восклицают они.
Голова идет кругом – сколько же их тут! Больше пятнадцати точно – взрослые, дети разных возрастов от малышей до подростков. С края стола поднимается миловидная блондинка лет тридцати, пухленькая и голубоглазая.
– Добро пожаловать, Вероника, – по-русски говорит она. – Я Ирина.
Я с интересом разглядываю жену Янниса. Она довольно симпатичная, славянского типа, и выделяется на фоне черноглазых и темноволосых родственников мужа.
– Не представляешь, как я рада встретить здесь того, кто говорит по-русски, – признаюсь я.
– А я-то как рада! Кстати, не удивляйся, что тебя не пригласили в дом. Греки большую часть жизни проводят на улице, – кутаясь в плед, накинутый на плечи, поясняет Ирина.
Мне очень хочется узнать ее историю – как она оказалась на Санторини и познакомилась с Яннисом, но тут меня окликает сухонькая старушка лет семидесяти пяти, которая выходит во двор из другой двери дома. На ней черное вдовье платье и косынка на голове. Ее морщинистое загорелое лицо сияет при виде меня, она что-то восторженно восклицает по-гречески, и я слышу имя Афины. Вряд ли она вспоминает греческую богиню. Мое сердце начинает колотиться чаще.
– Ты очень похожа на свою бабушку Афину, – переводит Ирина.
А старушка, доковыляв до нас, заключает меня в объятия и прижимает к мягкой груди. У меня перехватывает дыхание – как будто меня обнимает моя родная бабушка. Отстранившись, она заглядывает мне в глаза и называет свое имя:
– Филомена.
– Очень рада познакомиться, Филомена, – говорю я по-русски. И пока Ирина переводит, я жадно разглядываю ее сухую смуглую кожу южанки, выросшей у моря, и глубокие морщинки, похожие на трещины в сухой земле. У моей бабушки могли бы быть такие же. – Яннис сказал, вы с моей бабушкой были подругами?
Филомена кивает и отвечает на греческом.
– Мы были лучшими подругами. Но она никогда не говорила мне о тебе. – Филомена вопросительно заглядывает мне в лицо, и в ее выцветших карих глазах блестят слезы.
– Я не уверена, что бабушка знала обо мне, – признаюсь я. – Я сама узнала только на днях.
Ирина переводит мои слова на греческий, и я понимаю, что во внутреннем дворике повисла тишина. Шумная греческая семья за столом примолкла, и теперь все взрослые с интересом прислушиваются к нашему разговору. Это покруче вечернего телешоу на ТВ. Правда, сомневаюсь, что в Греции есть передачи «Найди меня» или «Пусть говорят».
Яннис выходит из дома с кувшином вина и подталкивает нас к столу.
– Садись со мной! – Ирина указывает на место рядом. – Я буду переводить.
Яннис щедро наполняет мой бокал гранатово-красным вином.
– Домашнее! Сам делал!
Перед моим взором мелькает картина, как он, подвернув брюки, грязными ногами месит виноградные гроздья под музыку сиртаки, и сразу пропадает аппетит. Ирина словно читает мои мысли, потому что хихикает и толкает меня в бок:
– Не бойся, Яннис не топчет виноград ногами. Я его отучила.
Филомена садится напротив и не сводит с меня влажных карих глаз. На ее лице такое странное выражение, как будто она видит не меня, а свою подругу в моем возрасте. Неужели мы с бабушкой так сильно похожи? Мне хочется спросить, есть ли у Филомены фотография моей бабушки. Но тут Яннис на правах хозяина во главе стола произносит тост в мою честь. Он разглагольствует долго, получая явное удовольствие от своей речи, Ирина переводит избирательно и шутливо:
– Дорогая Вероника, мы рады приветствовать тебя на Санторини… Бла-бла-бла… Ты всегда можешь обратиться к нам за помощью… Бла-бла-бла… Соседи на Санторини – почти как родственники. Бла-бла-бла… Надеемся, что этот остров станет тебе домом, где ты будешь счастлива.
Тост заканчивается словом «Йаммас!», которое подхватывают все собравшиеся.
– Это по-гречески «на здоровье», – переводит Ирина.
Мы скрещиваем бокалы с вином, ко мне тянутся все за столом, как будто мы одна большая семья. Я подношу бокал к губам и замечаю, что Ирина пьет воду. Может, все-таки не стоит рисковать с домашним вином, раз даже жена его избегает? Но спросить я стесняюсь и из вежливости отпиваю глоточек.
– Вкусно? – Яннис не сводит с меня глаз и повторяет по-английски: – Тейсти?
– Очень! – хвалю я.
Яннис довольно улыбается и подливает вина кому-то из родных. Они тараторят на греческом.
– Угощайся! – Ирина показывает мне на традиционные греческие блюда на столе. – Рекомендую попробовать кольца кальмара, это сегодняшний улов. Такие в Москве не найдешь.
Загорелый усатый мужчина лет шестидесяти, сидящий рядом с Яннисом, что-то громко говорит, обращаясь ко мне по-гречески, и тычет пальцем себе в грудь, явно довольный собой.
– Дядюшка Йоргос сам ловил, – объясняет Ирина. – Он рыбак и поставляет рыбу и морепродукты для нашей таверны. Самое лучшее – нам, остальное продает в другие таверны и на рынок.
Я отвечаю улыбкой рыбаку и накладываю себе несколько колец кальмара.
– Еще мусака, – Ирина подвигает ко мне глиняную миску. – Это запеканка из картошки, фарша, баклажанов и соуса бешамель. По рецепту бабушки Филомены.
Услышав свое имя, старушка оживляется. Чтобы ее не обижать, кладу немножко мусаки. Кто-то протягивает мне греческий салат с крупно нарезанными огурцами, помидорами, оливками и сыром фета, беру и его тоже. Сидящая наискосок от нас женщина лет пятидесяти что-то говорит, указывая на салат.
– Сыр фета домашний, тетя Василики делала, – комментирует Ирина.
