Но откуда взялось чувство окончательности, порождающее столько авторитарного упрямства со всех сторон?
Я не могу объяснить это иначе, как тем, что каждая ступень покоится на одной окончательной истине, и поэтому снова и снова возникают случаи, которые с наибольшей убедительностью доказывают ту или иную истину. Истина является такой высокой ценностью в нашем переполненном ложью мире, что никто не желает с нею расставаться ради одного-двух так называемых исключений, которые не согласуются с данной теорией. Тот же, кто посмеет усомниться в истине, неизбежно воспринимается как вероломный вредитель, отчего ко всем дискуссиям примешивается нотка фанатизма и нетерпимости.
Но каждый несет свет знания лишь до тех пор, пока его не отнимет кто-то другой. Если бы мы могли воспринимать этот процесс не как нечто личностное, если бы смогли, например, принять, что мы не являемся самостоятельными творцами наших истин, но выступаем лишь их носителями, простыми выразителями современных психических потребностей, то насколько меньше стало бы яда и горечи; наш взор сделался бы незамутненным, и мы смогли бы разглядеть в душе человечества глубокие надличностные связи.
Вообще люди не отдают себе отчет в том, что катарсис не является некой абстрактной идеей, которая автоматически не производит ничего кроме катарсиса. Но последователь метода катарсиса – это человек, который мыслит достаточно ограниченно, а в своих поступках действует все же как цельный человек. Не называя вещи своими именами, не сознавая даже того, что он делает, такой человек непроизвольно выполняет и разъяснение, и воспитание, так же как другие прибегают к катарсису, принципиально этого не подчеркивая.
Все живое имеет живую историю, даже внутри нас неприметно живет древнее холоднокровное существо. Так и три рассмотренные нами ступени аналитической психологии ни в коей мере не являются истинами, из которых последняя непременно должна пожрать и заменить обе предыдущие; это всего лишь важнейшие проявления одной и той же проблемы, которые противоречат друг другу столь же мало, как отпущение грехов противоречит исповеди.
То же самое относится и к четвертой ступени, к метаморфозе. Но и ей не следует предъявлять притязания на то, что она якобы открыла единственную подлинную истину. Понятно, что метаморфоза проникает в пробел, оставленный тремя предыдущими ступенями: она просто удовлетворяет еще одну потребность, превосходящую возможности более ранних ступеней.
Чтобы уяснить, какие цели преследует ступень метаморфозы и что вообще означает довольно странный термин «метаморфоза», нам придется признаться себе в том, какая потребность человеческой души не была уловлена предыдущими ступенями, или, иными словами, какие еще притязания могут быть шире и выше, чем притязания нормального социально адаптированного человеческого существа. Нормальность человека – это самое полезное и целесообразное, о чем мы вообще можем подумать. Но уже в самом понятии «нормальный человек», как и в понятии «приспособление», содержится ограничение средним уровнем, которое представляется желательным улучшением только тому, кто и без того испытывает трудности в налаживании отношений с обычным миром, кто вследствие своего невроза просто неспособен вести нормальное существование. Стать «нормальным человеком» – идеальная цель для неудачников, для всех тех, кто не достиг среднего уровня адаптации. Однако, для людей, способных на нечто выше среднего уровня, для кого не составляет большого труда достигать успехов и добиваться отличных, а не удовлетворительных результатов, такая идея или моральное принуждение быть всего лишь нормальным, и не более того, становится воплощением прокрустова ложа, невыносимой смертельной скуки, стерильного и безнадежного ада. Также имеется немалое число невротиков, которые заболевают только оттого, что они нормальны, как есть и те, кто болен, потому что не смог стать нормальным. Мысль о том, что кому-то может прийти в голову идея о воспитании нормальности, означает для таких людей страшный сон, ибо их самая глубокая необходимость фактически состоит в том, чтобы вести аномальную жизнь.
Человек всегда может найти удовлетворение в том, чего у него еще нет; нельзя насытиться тем, что и так присутствует в избытке. Бытие в качестве социального и приспособленного существа не привлекает того, кто может добиться его играючи. Праведнику скучно долго быть праведным, в то время как вечно неправый тайно и страстно стремится к праведности как к далекой цели.
Людям свойственны разные потребности и необходимости. То, что для одного освобождение, для другого тюрьма. Так же обстоит дело с нормальностью и адаптацией. Если один из биологических постулатов гласит: человек – стадное животное и достигает полного здоровья лишь как социальное существо, – то уже следующий пациент ставит этот постулат с ног на голову, так как он полностью здоров только в том случае, если ведет аномальную и асоциальную жизнь. Можно прийти в отчаяние от того, что в реальной психологии не существует общепринятых рецептов и норм. Есть только индивидуальные пациенты с самыми разнообразными потребностями и притязаниями, разнообразными настолько, что вообще нельзя знать заранее, каким путем будут развиваться события, поэтому врач поступит наилучшим образом, если отвлечется от всех готовых мнений. Это не означает, что их надо вообще отбросить – нет, их нужно принимать как гипотезы, как возможные объяснения особенностей конкретного случая. Причем поступать так следует не для того, чтобы поучать или убеждать, а для того, чтобы в большей степени показать пациенту, как врач реагирует на его особый случай. Ибо, как ни поверни, отношения между врачом и пациентом суть личные отношения, включенные в рамки безличного врачебного подхода. Никаким искусным приемом не избежать того, что лечение является производным обоюдного влияния, в котором целиком, всем своим существом, участвуют как пациент, так и врач. В лечении имеет место встреча двух иррациональных сущностей, а именно, двух людей, каковые не являются ограниченными и определимыми величинами, но у которых, помимо их, возможно, определенного сознания, присутствует обширная и неопределяемая область бессознательного. Поэтому для результата лечения личность врача (как и пациента) часто бесконечно важнее, чем то, что врач говорит или имеет в виду, хотя не следует недооценивать ту пользу или вред, какие могут причинить слова. Встреча двух личностей напоминает смешение двух различных химических веществ: если соединение происходит, то изменяются оба вещества. В каждом случае психологического лечения врач неизбежно оказывает влияние на пациента. Это влияние, однако, может иметь место только тогда, когда пациент чем-то поражает врача. Влияние есть синоним удивления. Врачу не будет пользы оттого, что он станет скрывать влияние пациента на себя и окружать себя ореолом отечески-профессионального авторитета. Этим он только откажет себе в использовании наиболее существенного органа познания. Пациент воздействует бессознательно, чем вызывает изменения в подсознании врача; хорошо известные многим психотерапевтам, подлинные профессиональные душевные нарушения или настоящие заболевания превосходно объясняются так называемым химическим влиянием пациента. Одним из самых известных проявлений такого рода является возникающий под действием переноса контрперенос. Но зачастую влияние носит куда более тонкий и незаметный характер, и объяснить это влияние нельзя иначе, чем посредством старой идеи переноса болезни на здорового человека, который за счет своего здоровья должен победить демона болезни, что неизбежно вызывает негативные последствия для его самочувствия.
Между врачом и пациентом действуют иррациональные факторы отношений, каковые вызывают изменение в обоих участниках контакта. При этом окончательный вид отношениям придает более устойчивая, более сильная личность. Мне приходилось наблюдать множество случаев, когда пациент уподоблял себе врача вопреки всем теориям и профессиональным взглядам, причем, как правило, в ущерб врачу.
Ступень метаморфозы зиждется на фактах, для ясного понимания которых требуется нечто большее, нежели четверть века предшествующего всеобъемлющего практического опыта. Признав эти факты, сам Фрейд принял мое требование, что анализировать надо и врача.
Что означает это требование? Оно означает лишь то, что врач находится внутри анализа точно так же, как пациент. Подобно этому последнему, он предстает такой же составной частью психологического процесса лечения и, значит, в такой же степени подвержен преобразующим влияниям. В той мере, в какой врач остается недоступным для этих влияний, он лишает себя возможности воздействовать на пациента, а так как влияние пациента бессознательно, то в сознании врача возникает пробел, который делает невозможным правильное лечение. В обоих случаях качество лечения страдает.
Врач нагружен той же задачей, какой он хочет нагрузить пациента, например, задачей быть социально адаптированным существом или, в других случаях, наоборот, избегать приспособления. Вполне естественно, что психотерапевтические требования могут рядиться в тысячу различных формул в зависимости от метода. Один верит в преодоление инфантилизма и потому должен сначала преодолеть собственный инфантилизм. Другой верит в выплескивание аффектов, а значит, должен выплеснуть все свои аффекты. Третий верит в полную осознанность и должен добиваться полной осознанности собственного «Я», или, по крайней мере, упорно стремиться к выполнению своих психотерапевтических требований, если хочет оказывать правильное влияние на пациента. Все эти ведущие психотерапевтические идеи подразумевают важные этические требования, которые в совокупности находят наивысшее выражение в простой истине: ты должен стать таким, каким ты хочешь казаться. Красноречие само по себе всегда считалось пустым занятием, и, безусловно, не существует никакого искусного приема, который позволил бы долго обходить эту простую истину. Убеждать надо не в чем, а чтобы, и это правило верно во все времена.
Четвертая ступень аналитической психологии требует встречного применения общепризнанной системы к самому врачу, причем с той же беспощадностью, теми же последствиями и тем же упорством, какие сам врач проявляет в отношении пациента.
Если оценить, с каким вниманием и критикой должен психолог следовать за своим пациентом, чтобы раскрыть все его заблуждения, неверные выводы и инфантильные тайны, то для врача будет немалым достижением приложить эту методику к самому себе. Люди обычно мало интересуются собой; нам, как говорится, не платят за интроспективные усилия. Сверх того, неуважение и пренебрежение истинами человеческой души до сих пор столь велико, что самонаблюдение и внимание к себе считают едва ли не болезнью. Очевидно, что люди не чувствуют здоровья в собственной душе, поэтому занятие ею пахнет для человека больничной палатой. Это сопротивление врач должен преодолеть в себе, ибо как может воспитывать тот, кто сам не воспитан, как может просвещать тот, кто сам бродит в темноте, как может контролировать других тот, кто сам необуздан?
Шаг от воспитания к самовоспитанию является логическим продолжением, которое дополняет и завершает все предыдущие ступени. Требование ступени метаморфозы, которая заключается в преображении врача ради обретения способности менять пациента, не является, как можно легко догадаться, популярным требованием: во-первых, потому, что оно кажется непрактичным и бесполезным; во-вторых, занятие собой подвержено неприятному предубеждению; и в-третьих, временами становится очень болезненно оправдывать самому все те ожидания, которые врач с такой легкостью возлагает на пациента. Последний пункт в особенности служит непопулярности этого требования, ибо тот, кто воспитывает себя и работает над собой, быстро обнаруживает, что в нем присутствует то, что противится нормализации, что, несмотря на длительное разъяснение и разрядку, подобно призраку продолжает оказывать свое вредоносное воздействие. Как тут быть? Верно, что врач всегда знает – к этому обязывает профессиональный долг, – что должен делать пациент. Но как поступать самому, да еще исходя из глубочайшего убеждения, когда речь идет о нем самом? Или, может быть, о его ближайших родственниках? В этих изысканиях он откроет в себе неполноценность, которая подозрительно тесно сблизит его с пациентами и, возможно, станет подрывать его авторитет. Как обойдется он с этим болезненным открытием? Эти, в известной мере «невротические», вопросы затрагивают глубины его существа, невзирая на то, каким нормальным он может казаться самому себе. Еще он обнаружит, что последние вопросы, которые угнетают его ничуть не меньше больных, не могут получить ответ никаким лечением, что другие решения всегда будут детскими и останутся таковыми, что без решения вопросы по необходимости снова окажутся вытесненными.
Я не стану дальше перечислять проблемы, возникающие при исследовании самого себя, ибо сегодня, при почти полном незнании души, они представляют очень небольшой интерес.
Напротив, мне хотелось бы подчеркнуть, что новейшие достижения аналитической психологии заставляют задаться общим вопросом об иррациональных факторах человеческой личности и выводят на первое место личность самого врача – как исцеляющий фактор или его противоположность, в результате чего главным требованием становится собственная метаморфоза врача, то есть самовоспитание воспитателя. Тем поднимается на субъектную ступень все, что было объективно присуще нашей психологии в ходе ее истории, признание, разъяснение и воспитание; иными словами, все то, что произошло с пациентом, должно произойти и с врачом, чтобы его личность не могла неблагоприятно повлиять на пациента. Врач не имеет права уклоняться от собственных трудностей за счет того, что он лечит трудности других так, как будто у него самого нет никаких душевных затруднений.
Как раньше школа Фрейда, благодаря далеко идущему открытию теневой бессознательной стороны, внезапно оказалась в том положении, в котором ей пришлось разбираться даже с религиозно-психологическими вопросами, так новый поворот привел к тому, что этическая позиция врача неизбежно стала весьма проблематичной. Неразрывно связанные с этим вопросом самокритика и самопознание сделают необходимым совершенно иное, по сравнению с прежним, чисто биологическим, понимание души, ибо человеческая душа, безусловно, не является предметом естественнонаучно ориентированной медицины: здесь важен не только больной, но также и врач, не только объект, но и субъект, не только функция мозга, но и абсолютное условие нашего сознания.
Как случилось ранее с методами медицинского лечения, методы самовоспитания выступают на передний план, и горизонт нашей психологии раздвинулся до безграничных пределов. Авторитет определяется не врачебным дипломом, а человеческими качествами. Этот поворот крайне значим, ибо он ставит весь арсенал психиатрического искусства, каковое развивается в непрестанной работе с больными и становится более тонким и систематическим, на службу самовоспитанию, самосовершенствованию; тем самым аналитическая психология разрывает цепи, которыми она до сих пор была прикована к кабинету психотерапевта. Она воспаряет над собой и начинает заполнять тот огромный пробел, который до сих пор определял душевный недостаток Запада в сравнении с восточными культурами. Мы знали лишь подавление психики и смирительные рубашки, но не занимались методичным развитием души и ее функций. Наша культура еще молода, а юные культуры нуждаются в искусстве укротителей, чтобы привести в хотя бы относительную форму все отвратительное, варварское и дикое. Однако на высших ступенях культуры развитие должно заменить – и наверняка заменит – принуждение. Для этого нам нужны способы и методы, которых у нас до сих пор не было. Мне представляется, что знания и опыт аналитической психологии могут предоставить для этого, по меньшей мере, основу, ибо в тот миг, когда исходно медицинская психология превращает самого врача в обезличенный предмет, она перестает быть просто методом лечения больного. Сейчас она имеет дело со здоровыми – по крайней мере, с теми, кто предъявляет моральные притязания на душевное здоровье, с теми, болезнь которых, в самом предельном случае, может быть страданием, причиняющим муки всем. Поэтому наша психология притязает на то, чтобы стать всеобщим достоянием, причем в большей мере, чем предшествующие ступени, каждая из которых уже являлась носительницей всеобщей истины. Однако между этим притязанием и сегодняшней действительностью лежит пропасть, через которую нет моста. Строить его предстоит постепенно, камень за камнем.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/karl-ung/problemy-dushi-nashego-vremeni-67820777/?lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Перевод А. Анваера
2
Перевод А. Анваера
3
Опубликовано в «Schweizerischen Medizinischen Jahrbuch» в 1929, и в «Seelenprobleme der Gegenwart», 5 Aufl. 1950, p. 1 ff. [Psychologische Abhandlungen III].
Перевод А. Анваера
4
Отсылка к работе Ф. Ницше «Об истине и лжи во вненравственном смысле», где утверждается, что ложь является способом самосохранения наиболее хилых и слабых особей, «которые не могут отстаивать себя в борьбе за существование с помощью рогов или зубов». Перевод К. Свасьяна. – Примеч. ред.
5
Страх пустоты (лат.). – Примеч. ред.
6
Волей или неволей (лат.). – Примеч. ред.
7
Й. Брейер – австрийский психиатр, наставник Фрейда и основоположник психоанализа. В соавторстве Брейер и Фрейд выпустили статью «О психологическом механизме истерических феноменов» (1893) и книгу «Очерки об истерии» (1895). – Примеч. ред.
8
Также Рейнах – французский археолог, вел раскопки в Малой Азии, автор популярного сочинения «Орфей. Всеобщая история религии» (1910). – Примеч. ред.
9
Крайности сходятся (фр.). – Примеч. ред.
