– Это не навсегда, – сказала Элис. – Все устаканится после книжной ярмарки.
Она разложила плавающее в подливке тушеное мясо и клецки по тарелкам, и я принялся жадно уплетать, но сама Элис только рассеянно клевала. Когда мы сменили тему и заговорили о Призыве, я рассказал о Подобиях, которые видел по дороге домой. Элис отложила ложку и перестала есть совсем, только слушала. Мы вспомнили старика и его куклу-мальчика, глаза Элис затуманились, и я подумал, не напишет ли она историю о старике, мастерившем Подобие, чтобы побеседовать с самим собой в детстве. Придумывая своих персонажей, она часто брала за основу людей из реальной жизни, если что-то в них казалось ей интересным.
– Ты в этом году будешь делать куклу? – спросил я.
– Подобие? – Элис неопределенно покачала головой. – Мне нужно заняться другими делами.
Я почувствовал облегчение пополам с разочарованием. Облегчение, потому что, раз Элис не станет это делать, значит, и мне необязательно. И разочарование – потому что она всегда выбирала кого-то интересного, например своих любимых писателей или даже действующих лиц из их книг. Как-то ее учитель дал задание, посвященное этой традиции, и раскритиковал Элис перед всем классом за то, что она для своего Подобия выбрала книжного героя. Элис ответила: «Книжные герои для меня реальны».
Мне нравилось это в ней.
Позже мы ели рисовый пудинг перед камином. Около девяти Элис вышла во двор, чтобы принести еще угля, холодный воздух проник через заднюю дверь, и меня зазнобило, когда его ледяные пальцы дотянулись до моей шеи. Элис поворошила кочергой в камине, подбросила угля и устроилась в кресле.
Я отложил домашнее задание по математике и зевнул. Элис не так строго, как мама, следила, вовремя ли я иду спать, главным образом потому, что частенько не замечала, который уже час.
Я прилег на ковре рядом с Твич и наблюдал за сестрой. Она сидела, поджав ноги, на коленях – открытая тетрадь, в длинных тонких пальцах – любимая ручка. Ее рука застыла, Элис смотрела на огонь, хотя я догадывался, что на самом деле она его сейчас и не видит. Я знал, что лучше не спрашивать, о чем она думает. Мою, обычно спокойную, сестру мало что могло вывести из себя, но, когда она витала в своих фантазиях, прерывать ее было нельзя. Фантазируя, она сочиняла истории и от любого вмешательства теряла нить мысли.
Судя по тому, как она покусывала верхнюю губу, c историей что-то не ладилось. Раз или два Элис принималась писать, но выдирала страницы и бросала их в огонь. Потом вдруг схватила ручку и начала стремительно, безостановочно строчить. Сделав паузу, снова стала напевать странную мелодию, ту самую, которую я слышал, когда она готовила ужин. Время от времени она что-то вычеркивала, но продолжала писать, пока не закончила страницу. Проглядела написанное с легкой улыбкой. Поэтому я удивился, когда она снова вырвала лист, смяла в комок и, как и раньше, кинула в огонь. Скомканная бумага стукнулась о заднюю стенку, пониже дымохода, отскочила и выпала перед камином. Элис наклонилась, чтобы поднять, но отвлеклась на звук: по телевизору начались девятичасовые новости.
Она захлопнула тетрадь.
– Я и не думала, что уже так поздно. Иди-ка прими ванну. Тебе пора в постель. – Элис поднялась, закрыла заслонку в камине и пошла на кухню ставить чайник. Ее настроение поменялось – она снова выглядела обеспокоенной.
Вместо того чтобы подняться наверх, я пошел за сестрой и остановился в дверях кухни. Плитка на полу холодила ноги даже через носки. Элис была босиком, но то ли не мерзла, то ли просто не замечала этого. В руке она держала пакетик с чаем, но даже не поднесла его к чашке, похоже, погрузившись в свои мысли.
– Все в порядке? – спросил я. – Ты почти не ела за ужином.
– Мне не очень хотелось. Когда сам готовишь, есть не так вкусно.
– А что ты писала? – Я переступал с ноги на ногу, чтобы пальцы не сводило судорогой.
– Просто историю, – тихо сказала Элис.
– Почитаешь мне?
Она покачала головой:
– Еще не готово. Никому, кроме меня, пока не понять, в чем там дело.
– А о чем она?
– Секрет. – Элис наконец опустила чайный пакетик в чашку. – Это вертелось у меня в голове месяцами. А теперь я… ну, застопорилась. Не могу придумать, как все будет разворачиваться дальше и чем закончится. – Она вздохнула и пробормотала: – Может, вообще никак…
– Тогда придется сочинить какой-нибудь несерьезный финал, как ты умеешь, – сказал я. – У каждой истории должен быть конец, правильно?
– Правильно. – Элис чуть заметно улыбнулась. – Но несерьезный не подойдет. Эта история другая…
Я посмотрел на тетрадь, торчащую из ее кармана.
– А что ты еще пишешь? Какие-нибудь детективные рассказы?
– Только эту историю, – ответила она. – Больше ничего.
– Ничего, даже совсем крошечного?
– Ничего, даже с бобовое зернышко.
– Бобовые зернышки нельзя недооценивать, ты же знаешь, – сказал я. – Взять хотя бы то, что случилось с Джеком и бобовым стеблем.
– Ты прав. Но у меня кончились бобы – и волшебные, и печеные, и вообще любые. – Элис потерла лоб. – Эта история… она отнимает у меня все. Все полностью.
В ее взгляде было что-то непривычное. Она и раньше сталкивалась с трудностями, когда писала, но нынешним вечером имела в виду другое. Только однажды я видел сестру такой.
Прошлым летом.
Никто, кроме нее, не знал, о чем была та история, и она поклялась, что никто никогда и не узнает. Она уничтожила все, не закончив. Но прежде сказала мне кое-что, и я очень испугался, потому что видел: сама Элис в ужасе.
Чайник забурлил. Она налила кипяток в чашку с пакетиком:
– Если бы историю было так же легко приготовить, как чай…
– У тебя все получится, – сказал я. – У тебя всегда получается.
– Не всегда.
Мы взглянули друг на друга и неловко замолчали. Я догадался, что она тоже думает о прошлом лете. О незаконченной истории… и о том, что мне рассказала.
Элис вернулась в гостиную. Я пошел следом, и мы бок о бок сели у камина, ничего не говоря. Она отхлебнула чай, поставила чашку на камин и уткнулась взглядом в огонь. Я понимал, что она обдумывает сюжетные линии, размышляет о персонажах. К чашке она больше не притронулась, и я не напоминал. Хотя с самого начала знал, что чай остынет, пока она о нем вспомнит.
А еще я знал, что эта история – о чем бы она ни была – не приведет ни к чему хорошему.
Cорочье гнездо
Среди ночи я проснулся, дрожа от холода. Одеяла съехали, и, когда я накрылся снова, комикс, который я читал перед сном, соскользнул с кровати и упал на ковер. Заметив под дверью спальни слабое пятно света, я повернулся. Лампа на лестнице была выключена, желтый свет просачивался с чердака, из комнаты Элис.
Я прислушался. Сначала не доносилось ни звука, потом я уловил тихий шелест бумаги. Элис все еще не спала.
Я вылез из кровати и незаметно вышел на лестничную площадку. Прямоугольный люк в потолке был открыт, с чердака спускалась складная лестница. Держась за перекладины, я стал взбираться по ней. Лестница чуть поскрипывала под моим весом.
Я просунул голову в комнату Элис. Сестра склонилась над столом, на котором лежали ее записи, на ней был пушистый халат, тапочки и синие перчатки без пальцев. Она опять напевала ту мелодию, снова и снова, прерываясь только на вдох. Я позвал ее, очень тихо, но она все равно подскочила.
– Мидж, – повернувшись, она потерла глаза, – почему ты не спишь?
– Я спал. Что-то меня разбудило. – Выбравшись из люка, я все еще стоял на коленках на толстом ковре. – А что за мелодию ты все время напеваешь? Ты сама ее придумала?
– Не совсем… Ну, вроде того.
– Вроде того?
– Ее сочинил один из моих персонажей. Это его мелодия, не моя.
Я ничего не сказал. Я привык к таким ответам. Чаще всего они мне очень даже нравились, но иногда, как сегодня, тревожили.
– Который час? – спросила она.
Я пожал плечами:
– Почему ты до сих пор не спишь?
– Не могу уснуть.
– Ты выглядишь так, будто тебе давно пора.
– Здесь, наверху, холодновато. – Элис подула на руки, встала и подошла к кровати, стиснув в руке тетрадь. – Давай укладываться.
Мы забрались в кровать, ее подушка у изголовья, а моя в ногах, как обычно.
– Ты забыла, – сказал я.
– Забыла что?
– Загадать загадку.
У нас с Элис была игра. Каждый раз, чтобы зайти друг к другу в комнату, требовалось разгадать загадку. Мы придумывали их и отгадывали часами, и я неплохо наловчился.
– Ну, ты ведь уже здесь, теперь вроде и незачем.
– Все равно загадай.
Элис вздохнула.
– Хорошо, вот: в моем запасе не кончаются слова, моя острота известна всем, как и то, что я не люблю быть тупым. И все же я никогда не скажу ни слова. Кто я?
– Ух. Это очень заковыристо. Словарь? Нет, не может быть. Хм… Дай подумать. – Я свернулся калачиком под одеялом, даже нос засунул под него.
Кончики ушей все равно зябли. На чердаке всегда стоял холод. Здесь не было отопления, как в остальном доме, только пара масляных обогревателей, которые не давали совсем замерзнуть. Но Элис никогда не жаловалась; она любила свою чердачную каморку. А я, наверное, еще больше.
О человеке многое можно рассказать по его комнате.
Элис всегда говорила, что писатели – как сороки блестящее – тащат к себе все приглянувшиеся им идеи. Вот и у Элис комната была гнездом. Битком набитая всякой всячиной, которая обычному человеку показалась бы совершенно бесполезной, как простая деревянная бусина. Но Элис умела нанизывать деревянные бусины на одну нить, превращая их в драгоценное ожерелье.
Над ее столом была, как она ее называла, «стена вдохновения». Сюда она прикрепляла самое разное: газетные статьи, открытки, фотографии. Все, что когда-нибудь может натолкнуть на идею сюжета. Тетради складывались аккуратными стопками или валялись по всему столу. Это зависело от того, как шла работа: чем больше беспорядка, тем лучше. Элис сначала писала от руки, а потом уже переносила написанное в ноутбук, занимавший на столе почетное место. Рядом с ним стояла старая пишущая машинка «Вудсток», которую папа нашел на барахолке всего за несколько фунтов. Весила она, наверное, больше, чем стол, и клавиши с буквой «А» не хватало, но Элис считала, что это лучший подарок на свете.
В углу стоял столик поменьше, с чайником, чашками и открытой упаковкой долго хранящегося молока. Использованные чайные пакетики громоздились в лужице на блюдце, впрочем, это смотрелось вполне уютно, ничего неряшливого. Крана здесь не было, но Элис не спускалась в кухню, а наливала чайник в ванной на моем этаже.
Вдоль стен выстроились книги, между ними, где хватало места, – всякие затейливые штучки: старый ключ, вставленная в рамку открытка с оленем, украшенная разноцветными стеклышками лягушка с секретным механизмом – нажмешь, и у нее открывается рот, а там тайничок, где можно спрятать что-нибудь ценное или важное. Элис всегда любила разные безделушки, они будили воображение и вдохновляли ее. Даже лоскутное одеяло казалось волшебным. Так и в сказках – чего только не было: хрустальная туфелька, прялка, часы, бьющие полночь. В сказках, которые Элис рассказывала мне, когда я был маленьким, в сказках, на которых выросли почти все.
Пусто в комнате было только на полу. Мама строго-настрого велела Элис не оставлять на полу ничего. Вообще ничего. Ни книг, ни крошек от печенья.
Правило было введено через несколько недель после того, как Элис перебралась в чердачную комнату. Она споткнулась о чашку с остывшим чаем, оставленную у кровати. Чашка полетела в люк, и Элис чуть не рухнула туда же. Мама пригрозила запереть чердак и снова водворить ее в одну комнату со мной, если правило хоть раз будет нарушено.
Я услышал, как Элис что-то написала в тетради, вздохнула и снова перечеркнула написанное.
– Тебе бы поспать, – мой голос из-под одеяла звучал приглушенно. Я согрелся, глаза уже закрывались.
– Тебе бы последовать собственному совету, – мрачно ответила сестра. – В твоей собственной постели.
– Там, внизу, холодно.
– Здесь, наверху, холоднее.
– Мне сейчас уютно, – пробормотал я. Я знал, что она не заставит меня уйти в мою комнату. Я часто пробирался сюда, когда не мог заснуть или просыпался после плохого сна.
Я выглянул из-под одеяла. Элис откинулась на подушку, прикрыв лицо рукой так, что виден был только рот. В другой руке она все еще сжимала тетрадь.
– Тебе пора спать, – повторил я.
– Нет, пока я не придумаю, как быть c этим.
– Может, придумаешь утром.
– Я так себе говорю уже неделю.
У меня в животе что-то сжалось, и я прошептал:
– Не надо.
– Не надо что?
– Ты знаешь что. Не надо как тогда… когда ты тоже так… когда ты в прошлый раз была такой и все случилось…
– Ничего не случилось.
– Не ври.
