Она не двинулась с места, но больше не язвила.
– Может, откуда-то с Менкидока? – предположил Талал. – О том континенте нам практически ничего не известно.
– Мы в Костистых горах, – напомнил Валин. – Менкидок тысячами миль южнее.
– Антера ближе, – заметил Каден.
– В Антере предпочитают широкие клинки, – мотнул головой Валин. – И еще почему-то палицы.
– Он не антеранский.
Но на этот раз говорила не Пирр.
Обернувшись, Каден увидел перед кента Тана – тень в широком балахоне на фоне более глубокой тени и мерцающий в правой руке накцаль. Могучий монах двигался бесшумно, так что никто не услышал его возвращения. Он шагнул вперед:
– Клинок кшештримский.
Комнату наполнила холодная, напряженная тишина.
– Ты, как я вижу, не погиб за вратами, – выговорила наконец Гвенна.
– Да, – подтвердил Тан, – не погиб.
– Расскажешь, что там?
– Нет, не расскажу. Где вы нашли этот клинок?
Валин показал на дверь зала, а Каден тем временем поспешно складывал в уме все, что успел узнать.
Тан сказал, что надпись над дверью сделана людьми, только древними. И это здание, этот город выстроены людьми, но кента созданы кшештрим и установлены здесь, посреди заваленного костями поселения. Меч как новенький, но накцаль Тана выглядит так же, а ему, может быть, тысячи лет, этим оружием бились, когда…
– Их всех убили кшештрим, – медленно заговорил Каден. – Открыли врата прямо в город, минуя стены и оборону.
Он мысленно вышел из себя и переместился в бесстрастные умы нападавших. Из бешра-ан все выглядело так ясно и разумно.
– Они явились ночью и первыми убили детей, потому что дети были самым страшным для них людским оружием. Начали отсюда, сверху… – В памяти вспыхнули маленькие скелеты на лестнице. – По крайней мере, некоторые. Расставили ловушки и погнали детей вниз. Убивали на ходу, резали на лестницах и в коридорах, потом вернулись за теми, кто попрятался за дверями или под кроватями.
Теперь из разума охотников он скользнул в сознание жертв:
– Почти все дети слишком перепугались, чтобы защищаться, но даже те, кто пытался бежать… – Он безнадежно махнул рукой. – Куда им было деваться? Прыгать со скалы?
Каден обернулся к окнам, слыша вопли, видя смерть.
– Кое-кто прыгнул, – проговорил он под тяжелые удары сердца. – Без шанса спастись, но все равно выпрыгивали.
Дрожа от ужаса погибавших тысячи лет назад детей, он выскользнул из бешра-ан навстречу уставившимся на него глазам.
– Что это за место? – спросил наконец Талал, обводя комнату взглядом.
– Я уже говорил, – откликнулся Тан, – это Ассар.
Валин покачал головой:
– Почему мы о нем ничего не слышали?
– С тех пор как здесь дышал последний человек, реки сменили русла.
– Почему он здесь? – спросил Каден, припоминая подслушанные в детстве, в Рассветном дворце, разговоры о градостроительстве. – Здесь ни порта, ни дорог.
– Именно поэтому, – ответил Тан и уселся, скрестив ноги, рядом с мечом.
Несколько мгновений он осматривал оружие, но руки к нему не протянул. Каден ждал продолжения, но монах уже закрыл глаза.
Лейт уставился на него, перевел взгляд на Кадена, снова на Тана и развел руками:
– И что дальше? Пришли кшештрим, всех убили. Обронили меч… Вот и сказочке конец, а кто слушал молодец?
Тан ничем не показал, что слова пилота его задели. Он не открывал глаз, грудь равномерно опускалась и поднималась.
Молчание, к удивлению Кадена, нарушила Тристе.
– Ассар, – выговорила она, и слово в ее устах прозвучало чуть иначе, чем у Тана.
Она тоже опустилась на пол рядом с клинком и смотрела на фонарь круглыми глазами, словно созерцая что-то, невидимое другим.
– Убежище.
– Тоже лейны научили? – спросила Пирр.
Тристе не отозвалась, даже не взглянула в ее сторону.
– Ассар, – повторила она и добавила: – Ни кохомелунен, тандриа. На свиата, лаэма. На киена-эккодомидрион, акш.
Тан распахнул глаза. Он даже не вздрогнул, но положение тела как будто изменилось, появилась в нем… Каден поискал слова. Настороженность? Готовность?
Девушка все смотрела на клинок своими дивными глазами – рассеянным, открытым взглядом. Она и не заметила, что говорит вслух.
– Где ты это слышала? – спросил Тан.
Тристе вздрогнула и обернулась к монаху:
– Я не… Может, в храме учили?
– Что это означает? – заговорил Каден.
Что-то в прозвучавшей фразе пробило самообладание старого монаха, а Каден не привык видеть Тана вне себя.
– Нет, – сказал Тан, не заметив вопроса Кадена. – Не в храме. Храмов не осталось.
– Язык надписи внизу она узнала, – напомнил Валин.
– Она прочла надпись, – поправил Тан, плавным движением поднявшись на ноги. – Маловероятно, но возможно. Многие знатоки еще умеют читать записи кшештрим.
– Так в чем дело? – не унимался Валин.
– Этого она не прочла. Сказала по памяти.
– Ну и умничка, – пожал плечами Лейт. – Красотка – рот разинешь, да еще и с мозгами…
– Где?.. – Тан сверлил девушку взглядом. – Где тебе встречалась эта фраза?
– Может быть, в книге, – покачала головой Тристе.
– Она не из книг.
– Все это очень впечатляет, – вмешалась Пирр со своего поста под окном, – но драма была бы увлекательней, знай я, что означают эти таинственные слова.
Тристе покусала губу.
– В растущей… – неуверенно произнесла она, – в подступающей тьме…
Девушка поморщилась, досадливо мотнула головой и начала заново, на этот раз с певучестью молитвы или заклинания:
– Свет в густеющей тьме. Кров для усталых. Кузнечный горн для клинка отмщения.
7
Благословение паломников больше походило на зачтение смертного приговора, чем на празднество.
Начать с того, что Лехав чуть ли не походным маршем гнал Адер в храм Света – лишь с одной короткой остановкой на дороге Богов, чтобы купить у торговцев маленький дорожный мешок, смену одежды, немного сушеных плодов и солонины и, конечно, золотой плащ пилигрима Интарры. Все, как она и задумывала, но Адер рассчитывала осуществить замысел свободной, а не под испытующим взглядом, не дающим времени обдумать следующий шаг. А тут ей чудилось, будто она снова свалилась в Желобок и ее несет неудержимым течением – силой, которая убьет ее при первом же промахе.
Не то чтобы Лехав был груб или невоспитан. Если не считать угрозы в начале пути, он, шагая по долгой пыльной дороге к храму Света, ограничивался вежливым разговором и расспрашивал Адер о том о сем, но к этому она подготовилась и отвечала заученными словами. Зовут ее Дореллин. Дочь преуспевающего купца. Повязка? Спасает от последствий речной слепоты, постигшей ее год назад. Да, кое-что видит, но с каждым месяцем зрение слабеет. Сперва глаза болели на солнце, а в последнее время приходится защищать их от света пламени, даже от огоньков свечей. Нет, родители не знают, где она. Твердили, что она дура, но она верит богине и убеждена, что паломничество в Олон, к святейшему алтарю Интарры, вернет ей зрение. Нет, всех трудностей пути она не предвидела. Да, готова неделю за неделей идти пешком. Нет, дальше Олона она не собирается и сама не знает, вернется ли в Аннур, совершив поклонение богине света.
Солдат на ее ответы только кивал, но временами она ловила его взгляд, взвешивающий и оценивающий. И не знала, жалеть или радоваться, что повязка мешает точнее рассмотреть выражение его лица. Оказавшись на широкой площади перед храмом Света, Адер вздохнула с облегчением.
Храм считался одним из чудес империи – огромное блистающее здание, в котором стекла было больше, чем камня, – и походил на граненый самоцвет, вставленный в землю у дороги Богов, со сверкающими в полуденном свете витражами. Дорога Богов тянулась мимо на восток и на запад, по ней в ряд могли проехать, не сбив выстроившихся по сторонам лотков и лавок, полсотни всадников. Широкий проспект, как ударом меча, рассекал город. Но и храм, и дорога Богов меркли рядом с Копьем Интарры. Башня даже за милю представлялась грозной и невероятной. Жрецы Интарры рады были бы выстроить храм вне ее тени, да только тень эта накрывала весь Аннур, и Адер поймала себя на том, что не сводит с Копья взгляда, что его величие не укладывается у нее в голове. Изнутри Рассветного дворца трудно было оценить его размеры, а глядя на вершину башни с середины дороги Богов, девушка пошатнулась: закружилась голова, словно она падала вверх, в открытое небо. Адер с трудом опустила взгляд на плиты мостовой, потом оглянулась на пристально наблюдавшего за ней Лехава.
– Не знаю, как тебя и благодарить, – сказала она, протянув ему руку.
– Благодари не меня, а богиню.
Адер благочестиво покивала:
– Наверняка тебя послала сама Интарра. Я вечно благодарна, Лехав.
Солдат не улыбнулся и не принял ее руки:
– Ты говоришь так, будто наши дороги расходятся.
Она поспешно замотала головой:
– Нет! Нам и дальше идти одной дорогой. – Адер кивнула на толпившихся перед храмом паломников. – Надеюсь, у меня будет время лучше тебя узнать.
– И я, – отозвался Лехав.
От его прищура у нее озноб прошел по спине.
– И я надеюсь лучше тебя узнать, Дореллин.
В долгое странствие собирались целые толпы: и одинокие молодые люди, запасшиеся лишь легким заплечным мешком, и целые семьи вчетвером, а то и ввосьмером, с нагруженными телегами, где громоздилась шаткая деревянная мебель и съестные припасы, ящики с одеждой и всем, что нужно для новой жизни в Олоне, за сотни миль отсюда. Крестьяне привязывали к телегам свиней, набивали клетки орущими утками, ставили под ярмо двух, а то и четырех буйволов, чтобы тащить всю эту тяжесть. В толпе шныряли тощие псы, принюхивались, ворчали, огрызались друг на друга, не слыша в общем гаме окриков хозяев. Отбывающие и провожающие заполонили дорогу Богов на сотни шагов к востоку и западу от храма, не пропуская ни носильщиков, ни конных.
«И такое тут каждую неделю», – подумала Адер.
Смерть Уиниана привела к величайшему за десятилетия движению народа, и она, хоть и читала доклады, представить не могла, сколько уходило людей, пока не увидела огромные толпы. Собрание было задумано как праздничное, как радостные проводы уносящих свою веру в благодатные края – туда, где не будет на них гонений. Оно было задумано как дерзкий вызов, но Адер даже сквозь плотную повязку повсюду замечала отчаяние: в слишком громких шутках мужчин, в слишком частых и усердных хлопках по плечам соседей, в бестолковой бодренькой болтовне, которой люди пытались заглушить страхи и дурные предчувствия.
– Ты тут зимой будешь морозить свое хозяйство, а я – греться на солнышке у озера в Сиа, – перекрикивал шум молодой парень.
Рядом с ним другой юноша, наверное брат, уткнувшись лицом в плечо старика, вздрагивал от рыданий.
Конечно, не каждый мог выдержать такое путешествие: оставались старые и немощные, те, кому не хватало средств на переезд в новый город, и слишком робкие. Через час, после жреческого благословения, родители разлучатся со взрослыми детьми, братья распрощаются с сестрами, расстанутся друзья детства.
Это зрелище отрезвляло. Какой-то старик никак не мог запрячь упрямую лошадь – он со злостью ударил ее по носу, а потом спрятал в ладонях заплаканное лицо. Двое детей, бледные, с глазами как блюдца, мальчик и девочка, крепко держались за руки посреди столпотворения, разрываясь, как видно, между восторгом и страхом. Олон так далеко! Купеческие караваны добирались до него за несколько недель, лодки по каналам еще скорее, но эти люди – не купцы и не лодочники. Мало кто из них снова увидит столицу.
«Все из-за меня», – с благоговейным ужасом думала Адер.
Позорная измена Уиниана представлялась ей превосходным предлогом оскопить церковь Интарры, отобрать права и привилегии, необдуманно дарованные ей сотни лет назад Сантуном Третьим, вернуть уплывший из рук источник дохода и, главное, подрезать крылья воспарившим Сынам Пламени. Она, при поддержке ил Торньи, за пару дней и бессонных ночей набросала черновик Соглашения о союзе и провела закон через все министерства.
На беглый взгляд договор представлялся честным и даже великодушным со стороны Нетесаного трона: что ни говори, верховный жрец Интарры убил императора, – во всяком случае, все в это верили. Соглашение предлагало условия примирения верующих в Интарру с их империей, предусматривало богатые пожертвования церкви от государства – десять тысяч золотых солнц «во славу богини и ее служителей». Ил Торнья, как регент, сам возложил золотой омофор на сутулые плечи нового верховного жреца.
Все это, разумеется, было для отвода глаз. Сумма в десять тысяч солнц ошеломит самого богатого купца, но министерство финансов и не заметит ее, округляя счета, – жалкие гроши от денег, на которые трон наложит руки, вернув ежегодный налог на доходы церкви от аренды и на ее земли. Прославление главного храма на дороге Богов отведет взгляды от принудительного сноса малых храмов по всему городу. А уж Имперское Благословение – новшество, требующее, чтобы верховный жрец назначался с санкции императора и в ходе обряда при всем дворе преклонял пред ним колени… Высшие чиновники Рассветного дворца понимали смысл Соглашения, но Адер не их пыталась задобрить: ей надо было убедить простых граждан Аннура, мелких торговцев и ремесленников, рыбаков и крестьян, что Нетесаный трон, как и прежде, поддерживает церковь Интарры, и тихо отпраздновать победу, не опасаясь протестов тех, кто вечно готов кричать о преследованиях за веру.
У нее почти получилось. Новый верховный жрец Черрел, третий из носивших это имя, был слабодушный книжник со слезящимися глазами. Твердый в вере, он ничего не смыслил в политике и напрочь был лишен честолюбия, делавшего таким опасным Уиниана. Он раз-другой попробовал оспорить вписанные Адер пункты договора, но быстро сдался и явно рад был, что церковь вовсе не вымели из города. Соглядатаи, отправленные Адер в храм, показывали, что Черрел наставляет паству хранить чистоту помыслов и покорность властям. И паства вполне могла бы внять его наставлениям, не замахнись сама Адер слишком высоко.
Камнем преткновения, как водится, стало особое церковное войско. Пока под рукой верховного жреца, кто бы им ни был, в границах империи – да в самой столице, Кент побери! – оставались тысячи обученных солдат на щедром довольствии, ни о какой покорности, сколько ни преклоняй колени, не могло быть и речи. Сынов Пламени надо было распустить, и Адер написала черновик эдикта о роспуске, оставив всего сотню для «непосредственной охраны храма и вящей славы Интарры». Этот шаг представлялся необходимой мерой предосторожности, вот только последствий его она не предугадала.
Солдатам нелегко дается возвращение к мирной жизни, и Сыны Пламени не стали исключением. Им было даже труднее, потому что их армейский опыт дополнялся религиозным рвением. Составляя Соглашение, Адер надеялась, что Сыны попросту расточатся – вольются в гильдию пекарей или в рыбацкий флот. Задним числом глупость этих надежд била в глаза. Отец предвидел бы проблему и обошел бы ее, но отца нет в живых, и, если она не исправит того, что натворила, дело скоро запахнет жареным.
Обошлось без открытого бунта. Поначалу и вправду казалось, что Сыны Пламени просто рассеялись, как дым на ветру. А потом к Адер начали поступать доклады сборщиков пошлины с дороги в Олон: солдаты двигались на юг. Нет, не единым войском, они не маршировали стройными рядами. В ответ на подобную дерзость она была бы вправе выслать легионеров, чтобы принудить их к исполнению условий Соглашения.
Нет, Сыны Пламени продвигались на юг как зыбкий туман: шестеро – здесь, двое-трое – там, сохранив оружие, но отказавшись от знамен и знаков различия. Сотни и сотни таких, как Лехав, покидали Аннур. Стоял за этим, по всей видимости, негодяй, о котором она прежде слыхом не слыхивала, – некий Вестан Амередад, призывавший людей тихо перебираться в Олон, к древнему престолу Интарры, где находился ее первый храм; призывавший сменить Аннур на святой город подальше от загребущих лап Малкенианов. Исход воинов разжег пыл самых твердых в вере горожан. Вот и двигались на юг караваны – неделя за неделей.
Катастрофа, думала Адер, вглядываясь в теснящуюся вокруг толпу. Катастрофа для тех, кто бросил свои дома, катастрофа для империи. Она спровоцировала нечто очень похожее на открытый бунт на каждой улице столицы.
«И какая ирония, – мрачно размышляла Адер, – без этого бунта, поцелуй его Кент, у меня бы против Рана на доске не осталось ни единой фигуры».
