И все-таки во мне еще есть место на обратную ненависть, на это мне хватает сил и если бы могла, плюнула бы похитителю в лицо. Но вода, что секунду назад попала в пересохший рот, впиталась слишком быстро, а я наконец поняла, до какой степени хочу пить, эта жажда сильнее всего на свете, она пересиливает даже собственную гордость… Буквально ломает меня. Потребность жить еще слишком реальная. Проклятье. Моя голодовка оборачивается против меня…
– У меня нет времени на твое воспитание, ясно?! А если оно появится, ты не обрадуешься.
Моргаю. И злюсь, что перед глазами все еще мутная картина, лишь фактурный голос позволяет мне понять настроение своего мучителя.
– А сейчас ты сядешь и поешь, поняла? – его рука перемещается мне на затылок и медленно наматывает мои уже грязные волосы на кулак, прежде чем он снова подносит их к своему красивому и жестокому лицу. Именно в этот момент я понимаю, насколько близко он ко мне, а царапающие льдом глаза исследуют мои губы в опасной близости. И почему-то в таком интимном диапазоне я начинаю чувствовать себя грязной. Ущербной. Ничтожной. От него пахнет дорогим парфюмом, обжигающей мятой и терпким табаком, а от меня? Потом, пылью и слабостью…
На моем фоне он само совершенство, а я лишь грязь под его ботинками. Только вот почему этот мужчина не брезгует трогать подобную грязь…
Однако, несмотря на свое подавленное состояние, внутри все противится. Я не стану его подстилкой и рычагом против собственного отца. Я выживу. Но для этого мне нужно усыпить бдительность ублюдка, державшего меня взаперти. Мне нужно выйти отсюда любыми путями. Даже если придется сломать саму себя.
– Я поем, если вы дадите мне принять душ, – едва шевелю потрескавшимися губами, – и чистую одежду.
Бес испускает раздраженный вздох, а хватка на моих волосах усиливается и причиняет мне боль.
– Послушай меня внимательно, девочка Ася, мои приказы не обсуждаются. Если я сказал есть, ты берешь и делаешь. А будешь рыпаться и выставлять условия, лишишься последнего комфорта под своей задницей.
Я заглядываю в его холодные глаза со всей своей ненавистью, но она разбивается о его презрительное безразличие. Ему наплевать на меня. От его ледяной человечности все внутри покрывается инеем, и страх по новой охватывает каждый клочок моей души…
– Зачем вы это делаете? – выходит из взволнованной груди слишком робко, и я кусаю себя за язык, будто ругая за оплошность.
А потом повисает пауза, после которой Бес бросает на меня предупреждающий взгляд и качает головой:
– Я делаю то, что должен.
Молчу. Выдерживаю его уничтожающую близость и острое жжение на затылке, едва не рассыпаясь по крупицам. Но отводить глаза и прятаться больше не буду. Позволю ему запугать себя, и от меня точно ничего не останется. А главное, это принесет боль моему отцу. Я не должна давать им повод сделать родителя слабым.
– Я перенервничала, извините, могу я поесть? – наконец хриплю я шепотом, позволяя своим большим глазам достучаться до его железной души, но, не увидев и толики трещины милосердия в его льдах, сглатываю деревянным ком засухи.
Мужчина еще несколько секунд пристально наблюдает за мной, будто думает, как ему поступить, однако вскоре отпускает волосы и произносит, все еще нависая мрачной тенью:
– Открой рот.
Я немного ошарашена его командой, поэтому несколько долгих секунд лишь моргаю широко распахнутыми глазами, мечтая, что прямо сейчас потолок рассечет молния и испепелит это бездушное чудовище. Превратит в горстку пепла, которую я оставлю под своей ногой… Но, как бы это ни было печально, скорее всего, эта участь ожидает меня, ведь его взгляд прекрасно имитирует безжалостные молнии, поражающие меня в самую душу. Рот сам по себе раскрывается, пока я, не взирая ни на что, изучаю нависающего надо мной Беса. Наверное, радуюсь тому, что глаза привыкли к свету, и я могу в полной мере использовать их. Глупо испытывать интерес к своему похитителю, но из-за недостатка какого-либо другого общества невольно рассматриваю его.
Мужчина в том же черном длинном пальто, только сегодня оно расстегнуто, а его руки убраны в карманы брюк. Так полы распахнуты еще больше, что позволяет мне свободно скользнуть взглядом по плотно облегающему крепкое мужское тело бадлону в цвет пальто. Ткань доходит до самого горла, заканчиваясь практически у подбородка. Уверена, и душа у него как непроглядная тьма, которой за последние несколько суток стало слишком много в моей жизни. Внезапно я с испугом замечаю, как Бес что-то достает из кармана и пальцами свободной руки подцепляет меня за подбородок.
– Мне повторить? – сверху гремит строгий голос, и я бросаю на него взгляд исподлобья, чтобы придать себе хоть малейшую значимость. Естественно, моя реакция не нравится мужчине, и тогда его пальцы причиняют мне новую порцию боли, после чего я быстро качаю головой и неуверенно открываю рот шире. Бес вынимает шпатель из какой-то колбы и неаккуратно проводит им по внутренним сторонам моих щек, невольно вызывая у меня рвотный рефлекс, вместо которого выходит лишь надрывной кашель. Желудок пуст, а горло переживает времена засухи и кажется, кашель раздирает слизистую до крови.
– Теперь можешь поесть, – равнодушно бросает он и, закрыв колбу, убирает ее обратно в карман пальто.
Пошел ты! Пошел ты! Пошел ты! Хочется заорать ему прямо в лицо, но у меня нет сил ни на крик, ни на возможность приблизиться к его лицу.
Несмотря на колючую злость под кожей и желание рвать и метать за такое отношение к себе, мои дрожащие руки едва помогают удерживать слабое тело в полусидячем положении.
Слабая тряпка.
Хотя, с другой стороны, сейчас эта слабость только мне на пользу. Если бы мой язык работал в привычном режиме, то есть быстрее мозга, наверняка меня бы уже вернули отцу по кусочкам. От подобной мысли внутри все сжимается…
– Это что, соскоб для анализа? – выходит сипло, и мне приходится прочистить горло, что причиняет дискомфорт. – Зачем вы это сделали?
– Не хочу ничего подцепить, когда твой рот будет занят более полезным делом, – мужчина говорит это таким обыденным тоном, что каждая клеточка во мне готова воспротивиться. Ведь я прекрасно понимаю, в какую сторону клонит этот подонок… Но моя беспомощная ярость и мысли улетучиваются, когда на кровати появляется бутылка воды и коробка с китайскими иероглифами, в таких обычно бывает вкусная и ароматная лапша.
И пусть я покажусь уязвимой, но позволяю голодной слюне затопить пустой желудок, когда аромат теплой еды затуманивает мой мозг. Даже мираж члена Беса в моем рту не помогает затмить ярое желание наброситься на жалкую подачку от своего похитителя. Господи, я такая голодная, что в животе все болезненно посасывает и урчит… чувствую себя самым настоящим животным, которому бросили окровавленный кусок мяса, и все инстинкты подавляют любую возможность сопротивляться этому.
Сглотнув вязкую слюну, я принимаю попытку оторвать руки от матраса и приблизиться к еде, но тут же, пошатнувшись, упираюсь ими в кровать.
Зажмуриваюсь до белых мушек перед глазами, чертово головокружение. Чертовы оковы. Чертова жизнь!
Делаю глубокий вдох, как вдруг мрачная тень, стоявшая надо мной, двигается и снова позволяет ощутить сладкую свободу, когда Бес снимает наручники, с бряканьем приземляющиеся рядом.
Не собираясь его благодарить, с трудом усаживаюсь, скрещивая ноги по-турецки, и беру дрожащими пальцами палочки, торчащие из коробки, однако запястья настолько затекли, что кажется, руки совершенно меня не слушаются.
Попытка за попыткой не дают никаких результатов, еда ускользает от меня, как по закону подлости, но вдруг матрас проминается, а палочки исчезают из моих рук, прежде чем я успеваю осознать это.
– Повторюсь еще раз. Ты в моих руках, моя пленница, вещь, моя игрушка. Ты никто, ясно? Поэтому не становись моей обузой. Не вынуждай меня избавляться от тебя раньше времени. Еще раз доведешь себя до такого состояния… – Хватит меня пугать! – резко выпаливаю, до боли сжимая в кулаках покрывало. – Хотел бы убить, убил бы! – огрызаюсь, ведомая жутким раздражением, беспомощностью и голодом. Я готова наброситься на него, лишь бы он уже заткнулся и просто помог еде попасть в мой рот.
Только вместо этого я получаю надменный смешок и убийственный взгляд из-под густых черных ресниц, который снова показывает мне, какая я жалкая.
Высокомерный ублюдок!
Даже без слов он способен заставить меня почувствовать себя ничтожеством. И мне отчаянно хочется вцепиться ему в глотку, огрызнуться, показать, что я не достойна такого отношения.
Но ведь сейчас сама нарываюсь, а Бес не откажет себе в этом удовольствии. Вижу, что не откажет. В звериных глазах появляется огонь, который с каждой встречей становится жарче. Азартнее. Опаснее.
– Ты думаешь, смерть это самое страшное, что может с тобой случиться? – звучит угрожающе и многообещающе, но даже сейчас его голос не кажется мерзким, какая бы грязь не лилась из его рта, слова выходят до абсурда благородными и… честными. – Ты еще не поняла? Ты в моей власти, Стрекоза. Твои прихоти здесь исполнять никто не будет. А я без каких-либо последствий могу сделать с тобой все что угодно.
– Но почему-то не делаешь? А я знаю, почему, потому что я нужна тебе живой, – выпаливаю слишком резко, черт возьми, я позволила себе завестись… вот только больше не собираюсь заискиваться перед этим козлом, поэтому продолжаю в той же манере, может так мои мучения действительно быстрее закончатся? – И ты не просто так выгнал тех ублюдков! Ты не хочешь, чтобы ко мне прикасался кто-то кроме тебя! Я не дура и вижу, как ты смотришь на меня! Так мужчина смотрит на женщину! – Господи, что я несу? – Женщину, которая сводит его с ума! Ты сам хочешь меня, но делаешь вид, что это не так! Переубеждаешь, боясь того, как я действую на…
– Закрой рот, пока я не вставил в него свой член, – он произносит это так непринужденно, что моя бравада тухнет как фитиль, а дыхание ломается. От услышанного даже желудок превращается в камень. – А теперь займись делом, раз такая говорливая. – Бес протягивает руку и подносит к моим губам еду, у меня же даже не получается сделать вид, что я не хочу есть, потому что настолько нуждаюсь в еде, что слишком быстро заглатываю лапшу с палок, едва не давясь ею.
Слышу тихую усмешку, и почему-то получаю укор униженного смущения. Чувствую себя его собачонкой, которую он кормит ради забавы.
– Но ты права, я не люблю, когда к моим вещам притрагиваются другие.
Вещам? Внутри что-то щелкает и волна злости молниеносно бьет прямо в мозг.
– Я не вещь! – кричу и выбиваю из его рук палки, которые в полной тишине звучно приземляются на бетонный пол вместе с лапшой.
Твою мать…
Так и замираю, с ужасом глядя на застывшего мужчину в два раза больше меня и страшнее, чем кто-либо, кого я видела в живую…
Вот сейчас мне действительно становится страшно. Он даже не смотрит на меня. Я не вижу его колючих и режущих, словно лезвие, холодных глаз, но чувствую это по одной исходящей дикой энергетике, отравляющей последние атомы воздуха.
А потом Бес просто встает и, не обращая на меня никакого внимания, вываливает еду на пол у подножия кровати, бросая сверху лапши и саму коробку.
Уже через мгновение он по новой нависает надо мной, вынуждая сердце разбиться о непроглядную тьму его глаз.
Похититель молча хватает меня за руки, поднимает наручники, но тут же останавливается, сосредоточенно разглядывая гематомы и следы от железных оков вокруг моих запястий, и свежею ранку на косточке.
Смотрит секунду, две, три, кажется, даже слышу, как скрепят его зубы, а дыхание жаром валит из носа, прежде чем он отбрасывает наручники и отпускает меня, оставляя колючие обручи от прикосновений жестоких пальцев.
Слишком поздно я понимаю, что он уйдет, а я опять буду задыхаться в одиночестве, ни на шаг не приблизившись к возможности выйти за пределы темницы. Поэтому даже не понимаю, как подрываюсь с кровати и пускаюсь следом, успев зацепиться за край мужского пальто, но тут же падаю, теряя с губ молящий крик, тонущий в болезненном стоне:
– Пожалуйста, остановись… Можно мне хотя бы помыться?
С минуту спина, напоминающая суровую скалу, стоит неподвижно, а потом двигается с места, унося с собой мятный запах мучителя и крошечную надежду на то, что моя просьба смогла доползти до его сердца.
Оно ведь должно быть у каждого человека, верно?
3
МИША
Вылетаю во двор и резко останавливаюсь, быстрыми движениями прикуривая сигарету. Затем достаю телефон, чтобы отправить сообщение Мирзоеву, парню, которому приказал следить за Стрекозой и кормить ее в мое отсутствие. Пусть отведет девчонку в душ. Никто не посмеет ему помешать, потому что теперь каждый кусок дерьма в штабе знает – она неприкосновенна.
Треклятая девчонка!
Она не заслуживала и крошки хлеба за такую дерзость, хотя я солгу, если не скажу, что вместо палок в ее рту мне виделась более полезная вещь. Чертовка определенно нарывалась на мой член. Уверен, сделай я подобное, Ягумнов сломался бы пополам, выпустив наружу кровавые позвонки.
Вот только какого хера я не выполняю и трети того, что планировал изначально? Почему позволяю дерзить? Кусаться? Почему только за это не свернул малолетке хрупкую шею? Не хочется, сам не знаю, почему, а самое главное, не понимаю, что вообще мне надо от нее. Но точно не лишить жизни. Пока нет.
А ведь я уже должен был сломать девчонку, заставить Ягумнова выть от беспомощности, боли, которую ничем не выдрать из груди. Так же как выл я сам, находясь в клетке, когда узнал о смерти матери и не имел возможности попрощаться с ней, потому что, блядь, погибал в каменных джунглях колонии строго режима. Из-за гребаных братьев.
Раненый волк среди шакалов, дважды находившийся на грани жизни и смерти, волк, ждавший обещанной свободы, в итоге под пылью многолетнего обмана превратившийся в такого же шакала, которые меня окружали.
Выживал, как зверь среди зверья. Дикого. Безумного и безжалостного. Пятнадцать лет гнил в месте, где никому не известно о человечности и доброте. Там эти понятия звучали как пустой звук, раздражая душу каждого обманутого шакала. Месть. Единственное, чем мы кормили своих внутренних демонов.
Месть, единственное, что имело для меня смысл и давало стимул жить.
Так о какой человечности идет речь? И какого черта, пусть даже мысленно, я произношу это слово? Во мне нет места для подобного дерьма.
Тогда, блядь, почему эта избалованная девица до сих пор даже и не подозревает, что я намеревался сделать с ней? Твою мать, каждый раз она останавливает меня, посылая своими глазами разряд молний прямо мне в грудь, маленький громовержец.
Знаю, что пожалею о собственном попустительстве, и, возможно, очень скоро, ведь даже закованной в наручники, грязной, в поношенной одежде, ей удается смотреть на меня с вызовом, словно она гребаная королева.
Скорее всего, она сама не осознавала этого, потому что ее буквально колотило от эмоций. Кажется, вот она, со слезами на глазах трясется в моей руке от страха и непомерного ужаса, но сколько бы я не пытался, просто-напросто не мог получить от этого удовольствие, которого желал и должен был испытывать. Потому что в то же время я видел в этих же глазах мужество и решительность. Ведьма всегда смотрит мне прямо в лицо. Что пытается разглядеть в нем? Или может достучаться до меня? Зря тратит время. Отпускать я ее точно не собираюсь. А наказать всегда успею.
Такими темпами долго ждать не придется, доведет, и заставлю по-плебейски опускать голову вниз, как только учует мой запах. Вот только пока ее поведение абсолютно не соответствует поведению классической жертвы. Пленницы. Запуганной вещи. Неужели мало этой мажорке, привыкшей к тепличным условиям, уже созданных мною жестких мер? А еще эти огромные глазища, их цвет продирал слой за слоем моей мертвой души. И всякий раз, когда я находился близко к девчонке, всегда видел в них малейшие волны ярости и ненависти, отчаяния и боли, безразличия и принятия. И каждая проклятая эмоция обладает своим цветом.
Ярость пылает злыми зелеными языками, отчаяние – золотым песком боли, а безразличие – зеркалит серым аквамарином.
Блядь, целый калейдоскоп.
Кажется, до встречи с ней мои глаза были блеклыми, зато ее в действительности напоминают редкий дар природы.
Стрекоза.
Первое, что слетело с моего языка при виде них. Сам не знаю, зачем дал ей это прозвище, ни к чему это. Но слишком быстро эта девушка становится моей вредной привычкой. А с такими, как известно, одни проблемы.
Вот и я не смог от нее отмахнуться.
Слишком долго отказывал себе в этом. Слишком долго жрал как падальщик, снующий вокруг мусора. А сейчас в моей пасти самый что ни на есть элитный кусок мяса. А если он еще и с кровью, это будет вдвойне приятней для моего затравленного зверя.
Поэтому, когда Кабаев предложил раздеть девчонку, чтобы повеселиться и снять видео для будущего зрителя, я отказал. Не хотел делиться с кем-то своим лакомым куском. Уже на каком-то инстинктивном уровне я по-своему защищал ее, и пусть меня это чертовски злило, я не мог ничего с этим поделать.
От одной только мысли, что ее тело облизывала бы ни одна пара глаз, меня разрывало от ярости. Лихорадило так, что становилось душно. Тошно от самого себя. Мерзко от желания, которое было совсем неуместным. Однако это ни на унцию не приглушало порыва убить того, кто тронет ее. Своих. Чужих. Любого. Она моя. И только я буду ее палачом. Потом разберусь зачем и куда, главное, дать понять ублюдкам, что это моя работа. Целый месяц я рисковал шкурой и выслеживал ее. Достал то, что не готов делить ни с кем-либо. А Кабаеву и так привалило с того, что я перехватил ни одну поставку оружия Тихого.
Но самое опасное оружие оставил себе. Чертов кретин. Уверен, вскоре я пожалею о своем опрометчивом поступке, но не перестаю убеждать себя в том, что все это и есть месть.
Я заставлю Ягумнова ползти на коленях, стереть их до кровавого мяса, в то время как его мозг будет превращаться в фарш от догадок, что я делаю с его дочерью.
И я сделаю, несмотря ни на что.
Правда сначала поиграю с маленькой стервой, выпью ее, как оживляющий эликсир. Ломать ее будет слишком сладко, особенно когда она снова будет смотреть на меня своим высокомерным взглядом, будто я не достоин и сантиметра ее каблука. Такая же, как и ее папаша. Эта девчонка вообще в курсе, насколько может раздражать и провоцировать одновременно? А ее острый язык… острее ножа, ей-богу.
Делаю еще одну затяжку и выпускаю горький дым вместе с успокаивающим выдохом. Но потом матерюсь, бросая окурок под ботинок, и тут же возвращаюсь обратно. Сам не знаю, зачем. Попытки переубедить себя тщетны. Ноги предательски несут в подвал, только там уже никого нет, отчего гнев проносится горячей волной по венам.
– Твою мать, – рыкнув, громко хлопаю дверью и пускаюсь прямиком к душевым. Лестничный пролет быстро сменяется вторым, третьим, прежде чем я добираюсь до длинного коридора, в конце которого вижу своего человека и теперь стремительно двигаюсь к нему. – Свободен, – бросаю приказ, грубо сжав плечо парня, на что тот лишь испуганно смотрит на меня. – Иди, Вася, на сегодня ты свободен, – повторяю требовательней и, получив от него короткий кивок, захожу в душевые.
Я даже не понимаю, как все вышло из-под контроля, этот рефлекс не поддается даже мне, потому что все, о чем я могу думать, это о том, что Мирзоев мог… Последняя мысль обрывается, и я перестаю дышать…
Черт возьми, я совсем не готов к тому, что вижу.
Делаю глубокий вдох, изо всех сил стараясь не вести себя как одержимый извращенец, вот только глаза упрямо продолжают царапать стройное подтянутое тело, конкретно залипая на слегка округлых, сочных бедрах.
Стискиваю челюсть от неконтролируемой волны больного воображения и встряхиваю головой, пытаясь выбросить мысль о том, с каким шлепком моя ладонь коснется ее задницы. Но тщетно, пульс предательски ускоряется.
– Блядь, – выдавливаю сквозь зубы, прикрывая глаза и делая еще один успокаивающий вздох, который не помогает заглушить жжение в позвоночнике, пробирающееся горячим потоком к члену.
Я же уже видел ее голой, черт возьми, даже трогал, но сейчас это лишь дополнение к тому, что теперь открывается моему взгляду.
Под струями прозрачной воды Стрекоза напоминает мне фарфоровую куклу с гладкой нежной кожей, которую я игнорировал при осмотре чипа, и с волосами цвета молочного шоколада, ниспадающими жидким шелком на выпирающие ключицы.
Однажды забравшись в ее комнату посреди ночи, я не удержался, потрогал лоснящиеся в лунном свете локоны и чуть не сдох от того, какими мягкими они ощущались между моих грубых пальцев. Тогда мне казалось, что ничего нежнее в своей жизни я еще не трогал. А это миловидное лицо безропотной лани, оно лишь гребаная маска обладательницы стойкого и невыносимого характера, который уже дает о себе знать, периодически показываясь из-под налета шока и страха. И я помню эти дрожащие от различных эмоций пухлые губы, не оставшиеся без моего внимания даже сегодня, когда они были потрескавшимися и обезвоженными.
Вот что в ней такого? Почему стою и вылизываю ее глазами как пацан, впервые увидевший голую задницу, однако игнорировать те странные эмоции, что подобно мелким занозам нарывают под кожей, не получается.
Внезапно девчонка оборачивается, и испуганный крик тонет в парах воды. Она застывает с широко распахнутыми глазами, которые слишком явно выдают свою хозяйку, затягиваясь зеленой поволокой.
Злость мгновенно затмевает все остальное, потому что стерва опять смотрит на меня с презрением и вызовом, правда колючая эмоция приглушается приятным удивлением, ведь девчонка не спешит прикрыться, позволяя мне заметить, как вздымается ее идеальная полная грудь с крупными, светло-персиковыми сосками, будто вылепленными из фарфора.
