Гай Юлий Орловский "Ричард де Амальфи"

– На выход – шагом!

Во двор высыпала челядь, молоденькие девушки строили глазки всадникам, слышались крики, напутствия, смех. Явился отец Ульфилла, осенил всех общим крестным знамением, прочел короткую молитву, а моего коня окропил святой водой. Постаравшись брызнуть мне на сапог.

К его разочарованию ни конь, ни я не закричали дурным голосом и не испарились в жутких корчах и клубах дыма. Я пустил коня шагом через двор в сторону ворот, поинтересовался у Гунтера:

– А кто вообще сюзерен здешних земель?

Зигфрид промолчал, он, как и я, нездешний, Гунтер почесал в затылке, оглянулся по сторонам, словно стены не только помогают, но и подсказывают.

– Сюзерен?.. Да здесь земли на самом кордоне, можно сказать. Тут всяк по себе. Но если вообще-то, то благородный и мудрый Вильгельм Блистательный. Но ни он здесь не бывал, ни его люди. Так что в этих краях каждый хозяйничает сам по себе. А суд творят сами сеньоры. Если вы о хробойле, то соберутся, скорее всего, не больше сорока рыцарей. В первую очередь, правда, это барон де Пусе, сэр Гуинг Одноглазый, Черный Волк, он же Вервольф, сэр де Трюфель, сиречь Кабан, Тудор…

– Леди Клаудия, – вставил Зигфрид.

За нашими спинами, где едут тесной группой Ульман, Тюрингем, Рассело, Хрурт и лучники, кто-то хихикнул, кто-то заржал.

Я кивнул.

– Понятно. Соседям захочется посмотреть на меня. Остальные будут или нет, а эти уж точно.

Ворота начали открывать, завидев нас, загодя. Когда мы приблизились, тяжелые створки уже разошлись в стороны, кони бодро процокали подковами по каменному мосту, но ушами прядали, все старались держаться середины.

Гунтер спросил почтительно:

– Куда отправимся, ваши милость?

– Объедем по кордону, – решил я. – Три села и две деревни? Да, ты называл: деревня Горелые Пни, село Большие Сверчки… Пора бы запомнить, хотя не царское дело – бухгалтерия, но руководить я должен? А еще больше – бдить кордоны?

– Село Большие Таганцы, – подсказал Гунтер запоздало.

– Так, что еще?

– Село Большие Печенеги…

– Господи, – вздохнул я. – Все такие большие, прям огромные! Наверное, по три хаты, а то и по четыре в каждом селе.

– И еще деревня Куманг, – закончил Гунтер.

– Тоже большая?

– Нет, просто Куманг, – пояснил Гунтер. – Это ж не село, а просто деревня.

– Ага, – сказал я и постарался запомнить разницу между селом и деревней, она куда больше, чем между плотником и столяром или человеком и собакой. – Просто деревня… ну да ладно, на безрыбье и сам… А в каком месте мы позволили свершиться быстрому и праведному пролетарскому суду Линча над Генрихом Гунландским?

– В Больших Таганцах, – сообщил Гунтер. – Это самое большое и богатое село.

– Села и деревни, – сказал я, – оставим на потом. Один раз я в них уже побывал, теперь надо посмотреть на кордоны. Замок Крысы видел, но, боюсь, другие соседи выглядят повнушительнее.

Гунтер смотрел исподлобья, сказал осторожно:

– Это точно.

– Объедем наши земли по краю, – решил я, – посмотрим, на крепком ли замке государственная граница, не проползет ли подлый враг. Сразу определим, есть ли какие-то метки, легко ли к нам вторгнуться.

Проехав мост, кони снова взбодрились, лучники с гиканьем понеслись вперед, рассыпались в стороны, хозяина надо оберегать.

После получасовой скачки открытое пространство осталось за спиной, кони на рысях влетели под высокую зеленую крышу леса. Сильный запах молодых листьев, муравьиной кислоты, аромат вытекающей из разломов могучих стволов янтарной смолы…

В лесу пришлось перейти на шаг, деревья по обе стороны тропки поплыли неспешно, исполненные мощи титанов: толстые, приземистые, с покрученными ревматизмом ветвями. Черные дупла пугающе бездонны, иногда такие огромные, что вообще внутри деревьев пусто, сам ствол вздымается, как тонкостенная труба, однако ветви зеленые, роскошные, тянутся во все стороны, везде множество гнезд, птицы долбят кору, вылавливая короедов, есть деревья страшно расколотые молнией либо чем-то еще ужасным, обугленные, но из уцелевших частей развиваются побеги, что берут на себя фамильное имя и все обязанности погибшего исполина.

Гунтер направил коня по едва заметной тропке, протоптанной то ли людьми, то ли зверьем. Впереди медленно приподнялся горбик земли прямо там, где мы должны будем проехать, осыпались комочки, в щель проглянуло нечто страшное, белесое, скользкое. Гунтер однако не обратил внимания, конь спокойно переступил через подземное существо, и, когда я с сильно бьющимся сердцем приблизился, понял, что это просто толстый корень дерева, что расширяет жизненное пространство.

По сторонам то и дело вспучивается зеленый мох, иногда – гора опавших листьев, но все это должно свершаться медленно и величаво, в смысле – незаметно для человека. Мы должны видеть только вздутости, но чтоб вот так прямо на глазах, да еще на утоптанной до твердости камня тропке…

По спине пробежал нехороший холодок. И хотя знаю, что нежные шампиньоны взламывают асфальт и бетонные плиты, но одно дело читать о каких-то ненаших грибах, другое дело видеть такое вспучивание. Жутковато живучие деревья, невольно поверишь в деревья-людоеды и прочую дурь.

Почти все стволы покрыты толстым зеленым, а иногда и коричневым до красноватости мхом. Иные до самого верха, будто укрылись шубой от холода, ветра и насекомых, другие только с одной стороны, третьи даже без коры, блестят как политые жидким стеклом, жуки и муравьи на глазах скользят и срываются наземь.

Мой конь то и дело останавливался почесать морду о ствол, чего раньше никогда не делал. Я наконец пробурчал:

– Eсли чешется спина – растут крылья. Если грудь – выпускаются шасси, если нос – к выпивке… А морда? Гунтер к чему чешется морда?

– К чесотке, ваша милость, – ответил он мудро.

– Хороший ответ, – буркнул я. – Мудрый. Взвешенный. Быть тебе, Гунтер, помимо всего, еще и сенешалем замка… Ноздря чешется, как известно, к крестинам, губа – к орбакайтам, стюардесса по имени Жанна чешется понятно от кого, а мой конь, который никогда не чесался…

Конь остановился перед могучим дубом и трижды ударил рогом в ствол. Брызнули щепки, на белой коре остались глубокие вмятины, будто дерево на полном ходу задел танк.

– Хорошо-хорошо, – сказал я успокаивающе. – А теперь пошли, пошли дальше…

Промелькнул зверек, толстенький и неуклюжий, как крохотный медвежонок, круглоголовый. Оглянулся прежде, чем исчезнуть, помедлил в нерешительности, словно что-то побуждало подойти к незнакомцу. Поразила круглая мордочка с большими печальными глазами, мне остро захотелось схватить его на руки и прижать к груди. Зверек застыл, смотрит умоляюще, но когда я сделал движение к нему, вздрогнул и отступил в кусты.

Гунтер коротко хохотнул:

– Понравилось?

– Да, – ответил я. – Что это было?

– Никто не знает, – ответил он с сожалением. – То ли пользуется какой-то магией… но зачем, не знаю. Людям не вредит. Никто не говорит, что от них зло. Но зачем они здесь, никто не знает.

Глава 6

Двое стрелков, повинуясь взмаху руки Гунтера, унеслись вперед. Дальше Гунтер ехал молча, сеньору нельзя докучать, а я снова вспомнил зверька с умоляющими глазами, задумался над желанием схватить и прижать к груди. Либо детеныш, к ним всегда животная симпатия, все любят хватать на руки и тискать щенков, котят, хомячков. Даже лягушат не боятся брать в руки те, кто ни за что не прикоснется ко взрослой лягушке… либо в самом деле защитная магия, внушает всем, что я маленький, безобидный, никого не трогаю, пожалейте…

Но ведь в самом деле и маленький, и безобидный, если Гунтер точно знает, что этот зверек не губит людей.

Мелькнула мысль, что это вполне мог быть одичавший пес или кот… ну, в смысле, домашний любимец, не знавший другой жизни, как в квартире человека. Выведенный для удовольствия, для тисканья и целования, как выводим породы декоративных кошек и собак, абсолютно не пригодных для жизни на воле. Этот, правда, как-то прижился. Или прижилась одна из пород, ведь одних собачьих пород сотни.

Миновали открытое пространство, Гунтер поерзал в седле, а когда понял, что проедем вдали от весьма роскошной рощи, вздохнул с немалым облегчением.

– Что-то не нравится? – спросил я.

– Нет-нет, – заверил он, – все хорошо! Просто ту облюбовала стая собак… Не смотрите на меня так, ваша милость. Не простые собаки! Пока что никому не удалось с ними справиться. Потому все объезжают. Земли хватает, люди селятся в хороших местах. А куда не стоит ходить – узнают быстро. Там гибли и крестьяне, и воины, и даже рыцари, так что теперь объезжают.

Я поморщился, оскорбительно опасаться на своей же земле каких-то одичавших собак, но по старому опыту знаю, что собаки вообще-то опаснее волков и любых других зверей, так как многому научились у человека, а их мушкетерский девиз: один за всех, все за одного – выручал стаю всегда и позволяет доминировать в любом ареале, вытесняя даже львов и тигров.

– Хорошо, – ответил я нехотя, – объедем. Но когда-нибудь разберемся. Сейчас просто некогда.

Гунтер перевел дыхание.

– Вот и хорошо, ваша милость. Не дело с каждой собакой драться. Но вот там слева густые заросли осоки, хоть болота давно нет…

– И что там?

– Цапли, – ответил он хмуро. – Но странные какие-то… Научились в землю зарываться. Кто подъедет ближе, они прямо из-под земли бьют клювами. Не один там потерял коня…

Я кивнул.

– Объедем. Не рыцарское дело – с цаплями драться.

– Правильно, ваша милость, – согласился он очень поспешно. – Вы же убиватель драконов, как настоящий рыцарь, а что вам эти пернатые?.. Так, смешно даже. Урон рыцарскому званию. Как и вон те болотные черви… которых можем увидеть, если сдуру попрем прямо. Там такое нехорошее болото… Говорят, со дня сотворения мира не меняется. Что в нем еще живет, никто не знает! Нет сумасшедших, чтобы подойти и заглянуть. В старину бывали, от них только кости на берегу остались…

Я пробурчал:

– Объедем и болото. А вот тот лесок чем опасен?

Гунтер проследил взглядом за моим пальцем.

– Этот? – переспросил он, просияв. – Да ничем, там все хорошо! И олени там водятся, и зайцы, и кабаны!.. Ручей там хорош. Если бы и вот тот, что за ним, тоже таким был – цены бы этим местам не было бы…

Я вздохнул.

Лес оборвался так же вдруг, как и начался, впереди зеленый простор, тоже окаймленный лесом. На этой гигантской поляне разместилась бы не одна деревня, а то и целое село с богатыми полями, пашнями и лугами: вон речушка, небольшая, но для жителей свежей воды вполне хватит.

Гунтер, заметив, как я хмурю брови, пустил коня рядом с моим однорогом, сказал с почтительностью гида:

– Совсем недавно эти земли были наши, христианские. Беда в том, что сразу же после победы бросаемся отмечать успех, а потом празднование затягивается… насколько я знаю, там затянулось чуть ли не на столетие. А то и больше. И с каждым годом победа выглядела все сокрушительнее, а враги разгромленными, уничтоженными, стертыми в пыль.

Я буркнул:

– Знакомо.

Он проворчал:

– Думаю, так везде. Такой род человеческий… И потому для всех было как гром с ясного неба, когда в лазурном чистом море вдруг – черные паруса! Но даже тогда сбежались на берег глазеть вместо того, чтобы созывать всех, кто мог носить оружие!

Я насторожился, поинтересовался:

– А что, близко море?

– Нет, до ближайшего залива две сотни миль. Если по прямой.

– Понятно. И что насчет чужаков под черными парусами?

– Я ж говорю, сбежались глазеть, как дураки.

Я кивнул:

– Знакомо. Еще как знакомо. Везде дураки поступают одинаково. А в чем-то мы все… не гении. Отпор дать не сумели?

– Как раз сумели! – возразил он. – Отважный король Ридьярл вывел всю дружину. Захватчики грабили прибрежные села, а он обрушился всей мощью. Завязалась кровавая битва, пришельцев начали теснить, они уже начали отступать к кораблям, началась резня убегающих… И тут сосед Ридьярла, король Гудлум Залесский спешно ударил на беззащитный стольный град Ридьярла, выбил врата и захватил город, где полонил всю семью Ридьярла. Нет, он не был на стороне чужеземцев из-за моря, но как не воспользоваться удобным случаем? Словом, Ридьярл бросил избивать чужаков, спешно вернулся с потрепанной дружиной, сгоряча осадил собственный замок, но Гудлум успел ввести туда сильный гарнизон, а когда Ридьярл пытался штурмовать, с другой частью ударил в спину. Битва была кровавая, Ридьярл погиб, а сам Гудлум, все-таки король был отважный, трижды ранен. Короче говоря, хотя Гудлум и сумел удержать в своих руках захваченное королевство, но недолго наслаждался двумя коронами… Захватчики вернулись, и обескровленная дружина Гудлума была разбита в первом же сражении.

Я спросил хмуро:

– А что другие короли? Хотя нет, не надо, уже догадываюсь.

– Вы правы, ваша милость. Все больше думали, как нагреть руки на несчастьях соседа, чем о совместном выступлении. Чужаки – это что-то непонятное, к ним нет даже вражды, кроме памяти, что когда с ними воевали прапрапрадеды, а вот проклятый сосед то лес тайком рубит, то уток бьет на его лугу, то пошлину с купцов незаконно взял…

Зигфрид прислушивался с некоторой ревностью, все-таки мы с ним единственные настоящие рыцари, а Гунтер… не совсем, но разговариваю больше с Гунтером, вмешался:

– А что с местным населением?

– Простым людям приходилось на время войны прятаться, – объяснил Гунтер, – а потом отстраиваться снова. Только замок Тудоров никто и никогда не мог захватить! Мы его сегодня увидим, ваша милость.

Я спросил заинтересованно:

– Почему не могли захватить?

– Говорят, такая судьба. Тудорам дарована неуязвимость… в своем замке. Здесь проходили армии не только императора Карла, Иммануила Третьего или Рогнара Дикого, но и те, древние, которых уже забыли! Но замок всегда оставался за Тудорами!

Я подумал, что-то не состыковывается, поинтересовался:

– Замок Тудора, как понимаю, не заброшенная деревушка… Его должны были обязательно захватить, если построить осаду грамотно. В замке хорошо отбиваться от разбойников, годится и для обороны от такого же барона, но против армии…

Гунтер хмыкнул, сказал странным голосом:

– Поговаривают, что не только войска, даже нечисть обходит земли Тудоров стороной. Как будто им кто-то сказал, вот по эту сторону луга грабить можно, а по эту – нельзя!..

– Нечисть? – спросил я.

– Да, ваша милость.

Я смолчал. Нечисть я отношу к широкой популяции животных, которым приказать невозможно. Есть, правда, и разумные, какой-то мутационный вывих, но эти твари, к счастью, индивидуалисты, в стаи не сбиваются. Трудно представить, что ими можно хоть в чем-то руководить.