– Он заблудиться не мог? Хотя, блин, о чём я… Сам здесь пятнадцать лет не был, а дорогу бы нашёл. Может, не сразу, но точно бы добрался.
Санчо огляделся по сторонам и, выбрав дерево повыше и поудобнее для своей задумки, пошёл к нему, держа в зубах нож. Тесак был на зависть, конечно: Вран бы отдал за такой немало. Длинный, изогнутый, с костяной рукояткой, зазубринами на внешней стороне клинка.
– Надо бы глянуть, – немного невнятно сказал наёмник. – Полезу. Сумку посторожи.
После этого он быстро, как кошка, начал карабкаться вверх по стволу выбранного дерева, иногда останавливаясь, перехватывая нож в руку, чтобы загнать его в те места, где для подъёма не хватало веток, подтягиваясь выше. Вот уже добрался до пышной кроны, скрылся в ветках, хрустя ими, роняя листья и негромко ругаясь сверху.
Это вам даже не табуретка, грустно подумал Вран. Я так не смогу никогда.
– Твою же мать! – вроде бы и не во весь голос, но звучно, командирским каким-то голосом сказал Санчо. – Там дым над деревней. В той стороне.
– Луга, небось, горят.
Вран не удивился, пожары в этих краях летом не редкость.
– Пацан, я здесь родился, блин! Отличу как-нибудь, – прямо-таки скатываясь с дерева, не обращая внимания на мелкие царапины, заорал Санчо. И Антохи так и нет! Вот же суки!
– Ты о ком?
– Да о тварях этих в рясах! Вчера ж ещё понял, что-то не так…
Наёмник быстро оделся, сунул ноги в растоптанные шнурованные ботинки.
– Давай, в темпе! Нам в Излучье надо.
Вран крутил головой, не понимая, что происходит. Но послушался, конечно, благо его сапоги отцовской работы – шил иногда для своих, не всё ж шкуры скоблить, – шнуровать было не нужно.
Санчо, уже одетый, распаковал сумку и начал вытаскивать на заботливо подложенную на траву тряпку непонятные железки. Вот, наверное, ствол – ну да, мушка на конце, вот два изогнутых магазина с патронами, чёрные, блестевшие на солнце пластиком. Потом какую-то пружину. Затем на свет показалась изогнутая пустая коробка, железная, чернёная, с неведомыми выступами сверху.
Всё это в умелых руках звенело, пристегивалось, входило в нужные пазы. Последним Санчо вставил магазин, звучно оттянул сбоку автомата какую-то ручку и со щелчком отпустил.
Теперь точно, как на картинке. АКМ называется, только вместо запомнившегося Врану длинного приклада – загогулина из толстой проволоки.
– Бегаешь хорошо? – сунув за пояс запасной магазин, спросил наёмник. – Хотя, не важно. Отстанешь – догонишь. Только один в деревню не суйся.
– Я… это. Нормально я бегаю.
– Тогда ходу, парень! Наших бьют!
Санчо вытряхнул из сумки мусор, под ногой у него тонко хрустнуло стекло – что это выпало, рюмка, что ли? Нет, совсем что-то мелкое. Странно, но задумываться было некогда.
Так Вран не бегал никогда, даже в детстве, спасаясь от разъярённого их шалостями в саду дядьки Григория, помяни его духи. Помер уже от пьянки, а тогда нёсся за ними с Антошкой с вилами, когда они сарай подпалили сдуру.
Лес пролетал мимо, через Большую поляну они пронеслись вихрем. Потом тропинка, поворот, ещё. Судя по всему, Санчо, повесив на плечо автомат, срезал дорогу по только ему ведомым детским местам. Проскочили по краю знакомый овражек – и правда, вышло быстрее, чем вёл Вран. Только о кусты уже все руки ободрали, а так-то да.
Хотя неслись быстро, Врана не отпускало странное чувство, что всё, что они опоздали. Как заноза впилась в сердце сзади, пробив насквозь, острая тонкая спица.
Или это дыхания не хватало?
Лодка была на месте, но, вылетев из леса и с трудом переводя дух, Вран застыл в изумлении: Излучья за холмом от реки не увидеть, но дым… Так луга не горят. Густой, маслянистый, будто от подожжённого жира, дым мрачной шапкой висел именно над деревней. Никаких сомнений не оставалось.
– Отвязывай, – сиганув в лодку, закричал Санчо. – Шевелись, свинячья немочь!
Без обид – да какие тут обиды, в таком положении – Вран быстро отвязал лодку, которая уже летела над Дебрянкой, высоко задрав нос. То, как грёб наёмник по дороге на рыбалку, показалось теперь детской забавой.
Дальше пошёл совсем уж калейдоскоп: у Милки есть такой, они в детстве кучей ребятни по очереди развлекались, встряхивая трубочку и, затаив дыхание, глядели в окошко окуляра. Красное, белое, синее, зелёное. Неживые цвета в странных сочетаниях узоров. Ещё раз тряхни. Ещё раз…
Они бежали, уже не видя, как посреди реки за оставленной ими лодкой всплыл большой, с коровью голову, пузырь, искажаясь, будто пытаясь превратиться в чьё-то лицо, блеснул глазами, но опал, вновь растворившись в воде. Кто-то из духов пытался проявиться, да передумал.
Излучье горело, подожжённое в нескольких местах.
Слышались протяжное мычание коров, которых так и не успели вывести и собрать в стадо, исступлённые женские крики, лай собак. Редко-редко доносились мужские голоса. Судя по всему, деревеньке пришлось худо – и так четыре десятка дворов всего, а столбов дыма, под которым весело трещало пламя – три или четыре, и не разобрать сходу.
– Вран! Живой! – налетела на него уже на улице, между двумя изгородями, за которыми ревел огонь, бабка Зинаида. Всегда злая, недовольная чем-то, она схватила парня за плечи, обняла, притиснув к высохшей груди, как потерянного внука. – Вранушка! Они их убили!
– Караванщики? – спросил Санчо. Теперь он держал автомат в руках, зорко оглядываясь. Совершенно спокойный среди всего этого гвалта, только глаза прищурил недобро.
– Они, сволочи, они! – завыла бабка. – На рассвете пошли по дворам. Никто ж и не ждал… Мужики к старосте, чего, мол, делать, а он и не дышит уже. Мёртвый за столом сидит, уткнулся в тарелку, голова разбита, в крови всё. А они тебя искали, Вран! Тебя и Клима! К Милке пошли, думали, ты там. Потом Антошка, ох…
– Что. С. Антоном? – медленно цедя слова, будто выплевывая их по одному, как вишнёвые косточки, спросил Санчо.
– Они Милку с собой тащили, он и полез… Ох, горюшко! – заплакала бабка. – Его там… Возле её дома…
Санчо рванул за плечо Врана, больше не обращая внимания на ревущую старуху. Теперь калейдоскоп нёс их к Милкиному дому. Сперва под ноги попалась раскрытая коробка, с дырочками на крышке и высыпанной мокрой землёй, рядом с ней – раздавленный ком червей, от которого успели отползти лишь немногие.
Антошка лежал прямо на улице, раскинув руки, будто устал и решил отдохнуть в пыли. Над ним, задрав голову, выла соседская собака. Иногда она затихала, наклоняла пасть к парню и слизывала капли крови, уже застывшие, свернувшиеся на продырявленной пулями рубахе. Санчо наклонился, глянул в застывшие, словно подёрнутые плёнкой глаза племянника, потом выпрямился:
– С твоими-то что?
И только сейчас Вран, заворожённый бегом, пожарами, причитанием бабки Зинаиды, словно вынырнул обратно, вернулся в реальность, как вчера в речке – из тишины к звукам.
Он оттолкнул с дороги Санчо и понёсся вперёд нелепыми, какими-то куриными скачками спеша домой. Горели дом и отцовская мастерская. Сам отец, нелепый в такой позе, лежал с топором в руке возле крыльца, задрав бороду к небу. Вран бросился к нему, обнял, пачкаясь в крови, пытаясь поднять, растормошить, не может же быть так, не может, он сейчас встанет, пусть отругает, пусть напьётся, пусть что угодно, но непременно встанет…
– О, Воронёнок! – пьяно осклабился сосед, Коля-тихоход, отрывая его от трупа отца. Легко, как младенца, поднял в воздух. – А за тебя инквизиторы премию обещали. Сами-то они у Полосы ждут, а мы с Фёдором тебя и притащим.
Его закадычный приятель, Федька, большую часть времени сидевший то в княжеской тюрьме, а то, говорят, и дальше, стоял неподалёку, сжимая сделанный из огрызка косы тесак.
Санчо поглядывал на них, не опуская автомат, но пока ничего не делал.
– Тридцать золотых же, да, Фёдор? Хар-рошие денежки.
Тот кивнул, опасливо глядя в сторону, на наёмника:
– Ты Сашка, что ли? Губарев? Давай на троих поделим, а?
– Да чо там делить, а, чо? На двоих всё! – встряхнув обмякшего от горя Врана, заорал Коля-тихоход. – Этому-то за чо? Мы сами изловили, самим и награда!
Санчо повернул голову в его сторону:
– У Полосы, говоришь, ждут?
– Ну а чо? По лесам щенка искать? Объявили награду, на дороге стоят, а мы сами приведём кого надо. За такие-то бабки.
– Ясненько… – наёмник явно о чём-то размышлял.
Вран смотрел на него со страхом, заранее прощаясь со свободой, а то и с жизнью. Санчо же за деньги всю жизнь воюет, вот и продаст его. Десять золотых – огромная сумма, воз отцовских кож меньше стоит. Стоил…
Федька неуверенно махнул тесаком, то ли угрожая кому, то ли для собственной бодрости. Коля заржал и едва не выпустил Врана из рук, покачиваясь.
Первый выстрел парень даже не слышал – пожар штука шумная, а здесь полыхало совсем рядом, опаляя жаром. Фёдор покачнулся, согнулся и упал лицом вперёд, даже не выпустив нож. Вторая пуля свистнула – как показалось Врану – прямо у него над ухом. На шею плеснула кровь, потом он кубарем полетел на землю. Над ним орал Коля, прижимая руку к простреленной шее, из которой упругими толчками летели капли.
– Тридцать золотых, значит, – так же спокойно сказал Санчо и выстрелил ещё раз. Коля откинулся на спину, звучно ударившись затылком об оставленное Жданкой во дворе ведро, смял его, расплющил, утопил в крови.
Вран встал на четвереньки, мотая головой – тоже не слабо приложился, когда его выронил сосед. Потом поднялся на ноги.
– Жданка! – позвал он сестру, но никто не отозвался.
В распахнутую калитку сунулась было с причитаниями бабка Зинаида, голося, что в доме они заперты были, в доме, с мачехой, это, мол, один из караванщиков сказал, но Санчо повернулся к ней, не опуская автомат, и соседку как волной смыло. От греха подальше.
С шумом провалилась крыша, обдав Врана и Санчо жаром и искрами. Пора было уходить. Вот только отец… Парень беспомощно оглянулся, наёмник понял его без слов: закинул на плечо автомат, подбежал и потащил тело к калитке. В мастерской с шумом рвануло что-то из ненужной больше никому отцовской химии, в узкие окошки плеснуло лимонно-алым пламенем.
Вот и нет больше ничего там. Ни столов, ни баков из никому не нужных больше стиральных машин, ни деревянных чанов. Всё отцовское хозяйство с ним и ушло в небытие.
– Бабке можно доверить похороны? – уточнил Санчо. – И отца твоего, и… Антона. Брат организует, а денег я дам. Нам идти надо быстро. К Полосе.
– Можно, конечно. А зачем к Полосе? Продашь меня… этим?
Санчо без замаха ударил Врана кулаком в лицо, поймал за ворот рубахи в воздухе и добавил ещё раз. Бил несильно, но стало понятно – не продаст.
– Всё понял?
– Всё…
– Мстить мы будем, парень. Мужик, который не отомстил, и не мужик вовсе. Не бабами это меряется и не золотом. Поступками. А к похоронам вернёмся, помоги духи.
Через полчаса калейдоскоп вынес их обоих на дорогу. Старую, ещё довоенную, местами покрытую пятнами серого асфальта, а кое-где уже и целиком грунтовую, поросшую травой и низкими кустами. Свежие следы каравана отпечатались в пыли, не ошибёшься.
– Сколько их там рыл, десятка полтора? – рассуждал вслух Санчо. – Многовато, конечно. Но если охрана бестолковая, есть шансы.
Вран шёл молча. В голове сталкивались льдины, как весной на Дебрянке, с треском, с глухими ударами, наползая друг на друга. И где Милка?! Ладно, искали их с Климом, того поймали – тоже ни хрена не ясно, к чему, но пусть. А девчонка этим уродам зачем?
На дороге, видимая издалека, лежала цветастая тряпка. Подойдя ближе, Вран понял, что это платье. Ну да, женское платье. Даже нет, сарафан.
– Это же Милкин сарафан, Санчо!
– Не ори, – осадил тот. – Я узнал.
Наёмник крутил головой, вглядываясь то в близко подходившие к дороге заросли, то посматривая на сами следы. Вот отпечатки колёс раздвоились, повернули. Явно здесь останавливались – и окурков несколько, и в стороне порванная бумажка, самокрутку кто-то мастерил, да криво пошла.
– Стой здесь! – принюхиваясь к чему-то, сказал он Врану. – Просто стой здесь.
Даже не видя робкого кивка парня, Санчо нырнул в кусты и захрустел ветками, идя по следу не хуже иной гончей. Не было его минут десять. Стоять Врану на солнцепёке было жарко, но он уже понял, что слушаться наёмника надо беспрекословно.
Наконец тот вернулся, лицо Санчо осунулось, а глаза и вовсе превратились в щёлки.
– Пойдём.
Через несколько минут ходьбы Вран всё-таки рискнул спросить:
– А куда ты ходил?
Наёмник молча шагал, глядя по сторонам, потом всё же неохотно откликнулся.
– Убедиться я ходил. Что этих тварей всех надо перебить при встрече.
– Для этого надо в лес идти?
– Именно. Для этого и в лес. Там, парень, Милка твоя осталась. И лучше тебе её не видеть. Хоть брата твоего там нет, какие-то шансы…
Вран глубоко вдохнул и задержал дыхание. Наверное, это и было на сегодня последней каплей – он заплакал. Беззвучно, даже не пытаясь вытереть слёзы рукавом, безнадёжно.
– За тем поворотом – Полоса, – сказал Санчо. – Тормозим, соваться пока не будем.
– Милка… А я? А как же я?! – всхлипнув, тихо спросил Вран.
– А что – ты? Или сломаешься, или станешь бойцом. Третьего варианта не бывает.
03. Начинающий индеец
Дорога осталась в стороне, скрывшись за переплетением кустов, стволами деревьев и мешаниной листьев. Санчо шёл очень тихо, только изредка наступая на невидимые под прошлогодним перегноем сухие обломки веток. Вран, конечно, старался идти так же, но получалось хуже. Однако, не городской он парень, совсем уж сильно не шумел. В меру.
– Куда мы сейчас? – тихо спросил он у наёмника.
– Здесь рядом холмы. И осмотримся, и на глаза каравану лезть не будем.
Местность, и правда, менялась. Деревья стали пореже, земля под ногами явно шла на подъём. В этот лес Вран не забирался никогда: река в стороне, дичи здесь мало, в отличие от заречья, что здесь делать?
– А оттуда видно вход в Полосу?
Санчо хмыкнул, потом обернулся:
