Племяш поперхнулся и затих.
– За завтрашнюю рыбалку, пацаны и Мила! Хорошо будет, прямо чувствую. Согласен… Вран?
Тот кивнул, неловко чокнулся с Санчо и друзьями и опрокинул в рот чашку. Самогон обжёг его изнутри, стёк огненным комом вниз.
Никто и никогда больше не называл его Сеней или Арсением, так уж вышло.
– Закусывай, – невнятно сказал наёмник, грызя луковицу крепкими жёлтыми зубами как яблоко: сбоку. – Окосеешь с непривычки. Да и жарко сегодня.
Так до вечера и провели время.
То по чуть-чуть выпивки – Милке и этого хватило, сама начала обжигать Врана голодным взглядом, то в речке, то развалясь на песке, греясь и загорая. Солнце медленно катилось на край неба, подсвечивая теперь Полосу алым, словно вонзившийся в землю гигантских размеров клинок, обагрённый кровью.
От Дебрянки начало тянуть прохладой, самогон кончился, сало с хлебом тоже, а последние ветки петрушки хозяйственно дожевал Санчо, лениво рассказывая при этом о каких-то неведомых людях, местах, боях и победах. Всё это звучало расслабленно и оторвано от жизни, будто некая бесконечная сказка. Татуировку дал рассмотреть – волчья морда с оскаленной пастью, за ней мечи перекрещенные, а внизу две большие буквы. В и О. Странные какие-то, угловатые, но это и объяснять не надо. Вольные отряды. У них эти наколки заместо документов, если кто чужой себе набьёт – руку рубят. Заслужить такое надо.
Начали замерзать. Пришлось одеваться и так же лениво, медленно идти на холм, в Излучье, вяло подначивая друг друга по поводу и без.
– Крепкий ты духом, парень. Со стержнем, я сразу понял, – пропустив вперед весело болтающих племянника и Милу, сказал Врану наёмник. – Не думал, чем по жизни заняться?
Тот тряхнул головой, едва не уронив в пыль кепку. Крепкий всё-таки самогон у Милки, вон как повело. Да и Санчо явно не трезвый.
– Учиться хочу. Но… Отец денег не даст, говорит: блажь. А к кожам я не приспособлен, сил мало, а желания совсем нет. Так и живу, не пойми как.
– Потому и не понимаешь, что не твоя это жизнь. Чужая. Так люди и спиваются… – Санчо махнул рукой, отчего в сумке снова звякнули детали автомата. Если не соврал, конечно. – Слушай, Вран! А может в наёмники? Я тебя в молодые возьму смело. Сил наберёшься, там это быстро.
– Я бы пошёл, – с пьяноватой бравадой, которой сразу и застеснялся, ответил парень. Громко сказал, идущий впереди Антоха даже оглянулся. – Но это у отца спросить надо, конечно… Я-то что. Я пока не решаю.
А в Излучье, несмотря на сумерки, было оживлённо. На торговой площади – не как в городах, конечно, маленькой, просто утоптанном пятачке земли, которым и кончалась дорога из-за Полосы, стояли подводы каравана.
Странно как-то. Даже Санчо, который в этих деревенских делах если и разбирался когда-то, но забыл, напрягся. Четыре телеги, но без товаров, только на одной мешки какие-то, а так – только люди. Человек пятнадцать в коричневых одинаковых… рясах не рясах, накидках, скорее. И сидят, не слезают, ноги свесили и посматривают на довольных внезапным развлечением деревенских. Пацанов только отгоняют, чтобы не лезли, а так – сидят.
Проводник – или предводитель, не поймёшь сразу, – в синей рясе стоял поодаль и о чём-то говорил со старостой. Показал ему некий значок, висящий под рясой на цепочке, и сразу спрятал. Староста кивнул. Он по случаю гостей был наряжен в кафтан, на груди болталась медная бляха на цепи с княжеской короной и выбитыми буквами «Излучье». Староста её и надевал только так: по праздникам, или когда начальство из Венецка прибывало. Рядом с ними тёрся ещё один приезжий, молодой, чернявый, одетый как обычный городской: никакой рясы, штаны да рубашка. Водил горбатым носом по сторонам, посмеивался.
Старшие явно договорились, пожали руки, потом проводник пошёл к подводам, староста повернулся к своим людям и зычно объявил:
– Чего сбежались? Расходимся. Торга не будет, не купцы. Разбойников оне ловят, но дальше, завтра уедут. У нас-то это… нету здесь разбойников. Все послушные воле княжеской.
Санчо между тем не уходил, внимательно, хоть и издали рассматривая неожиданных гостей. Рука вон ремень сумки стиснула, даже пальцы побелели. Вран стоял рядом.
– Не нравятся они мне, парень. Инквизиция это. – Наконец тихо сказал наёмник. – Вроде одни послушники, кроме командира, но тревожно как-то.
– Тебе-то что? В розыске, что ли?
– Не-а. У меня всё чисто. Но они тут ничего не забыли, больно уж дыра глухая. А разбойников скорее нашего брата бы послали ловить, вольный отряд. Странно это всё. Ладно, хрен с ними, не по наши души. Ты скажи, когда завтра выходим?
– Часа в четыре, как светать начнёт, – Вран последний раз глянул на странный караван и отвернулся. – Тоха, с тебя наживка. Червей сейчас накопай, пока не стемнело. Я снасти возьму. А ты, Санчо, с едой что-нибудь придумай. Я из дома не смогу, отец заругает.
На том и разошлись, напоследок Вран жарко обнялся с Милкой, шепнул, что попробует прийти через пару часов. Девушка прильнула к нему, поцеловала и отошла в сторону – дюже бабка Зинаида на неё глядела неодобрительно. Тоже здесь крутилась, старая карга.
Староста важно потопал к дому в сопровождении проводника – или это всё-таки начальник отряда? Обсуждали что-то.
А вот дома всё хорошее настроение у Врана кончилось.
– Что ж ты брехло такое, сына? – грозно поинтересовался отец. – Мать вон видела, не сам чинил табурет, не сам. Антошка-оголец помогал. Мало что ты криворукий и бессмысленный, таки ещё и врёшь родителю!
Он сидел посреди горницы на той самой табуретке, выпивший после тяжёлого дня, злой. Всклокоченная борода торчала вперёд словно часть диковинного шлема – верха нет, а нижнее забрало вот оно. Лохматое, чёрное.
Вран молчал. А что сказать – мачеха заложила со всеми потрохами. Теперь наказание.
– Оставляю без ужина! – важно сказал отец и вытер рукавом губы. – И под замок. На два дня под замок, щенок брехливый.
Свидание с Милкой быстро превращалось в дым.
– Отец, мы завтра за рыбой хотели… И мне ещё Санчо, дядька Антона, предложил в наёмники пойти. Мол, сам обучит, воспитает…
Отец гаркнул так, что спрятавшаяся было в спальне мачеха выскочила на крик:
– Он за тебя, дурака, получит пару серебряных и всё! Работа такая – деревенских дураков искать, мясо пушечное, покойников готовых! Под замок. Два дня, понял? Я – кожевенник, и ты таким будешь. Руки обломаю, но будешь. И никакой рыбалки, пока не уедет этот ваш… Запрещаю!!!
На последнее слово даже Жданка высунулась из своей светёлки. Наверное, стены дрожали или с полок что упало от воплей.
– Клим! Запри его в сарае. Воды только дай и ведро поганое, а то уделает там всё.
Брат отвёл Врана в сарай, принёс всё, что велел отец и подмигнул напоследок:
– Проспится – забудет, но сейчас проверить может прийти. Во сколько идёте?
Рыбу Клим любил даже больше мяса, а ловить толком не умел. Некогда ему.
– В четыре. Сети с удочками притащи сразу, начну искать – нашумлю.
– Добро. Принесу. Но с отцом потом сам разбирайся.
– Да понятно…
02. Твари
В июле ночи длиннее, чем парой недель раньше, но почти в четыре утра темноту уже сменяет невнятная серая пелена. Призрак цветной полоски на востоке, ещё не свет, но его близость.
Петухи молчали, значит, ещё не утро.
Вран молчаливым привидением нёс связанные в пучок удочки, придерживая на плече связку сетей. Длинную Клим не принёс, опасаясь отцовского гнева, а вот короткие, с грузилами снизу и палкой наверху для плавучести – это пожалуйста.
Старики кое-когда называли их «телевизорами», но непонятное остальным слово не прижилось. Короткая сеть, так оно яснее.
Излучье в предутреннем тумане казалось вымершим, но Вран всё равно не топал по середине улицы, прижимался к заборам. Мало ли что: если кто проснулся ни свет ни заря, непременно спросит, что и как, куда да зачем. А это примета плохая, никакого лова не будет. Тогда уж можно было бы смело брать с собой Милку.
Негромко заржала лошадь со стороны торговой площадки, чья-то из вчерашнего вечернего каравана, потом опять всё стихло.
– Здорово, парень! – буркнул Санчо. Невыспавшийся, опухший со вчерашнего Антон только мотнул головой. Наёмник был с двумя сумками. Одна – традиционно – с автоматом, вторая, видимо, с припасами. Сидеть на рыбалке можно и день, и два, как повезёт, а жрать-то хочется по расписанию. У его племянника на плече болталась своя торба.
– Привет, ага, – откликнулся Вран. – Пойдём, что ли?
Дорога была та же, что и вчера, до пляжа. В предутренней дымке над лугами казалось, что над травой кто-то ходит, серый, бесформенный, будто принюхиваясь к земле. Но это всегда так кажется: обращать внимание на мороки деревенские отучились ещё в раннем детстве.
Возле лодок они притормозили, удобнее раскладывая внутри одной вещи. Антошка так и молчал всю дорогу, но сейчас Врану показалось, что друга что-то всерьёз озаботило.
– Колись, чего такой хмурый? – его напряжённость не осталась без внимания и дядьки. – Обосрался ночью, не иначе?
Вран против желания хохотнул. Звук разнёсся над рекой и утонул где-то в тумане.
– Скажешь тоже… Забыл я что-то. А что – не могу сообразить, голова трещит.
Его сумку, уже втиснутую под борт, пришлось достать и раскрыть. Нож, какая-то тряпка, подушечка с запасными крючками, чашка, пара ложек. На дне, свёрнутый кульком, подсак – просто сетка, без рамки, которую можно было сделать в лесу из пары-тройки веток. Ломоть хлеба, завёрнутый в запасные трусы и сунутый в отродясь не чищенный погнутый котелок.
– Я почему-то знаю, что ты забыл, – зловещим шёпотом, чтобы не пугать туман и не будоражить речных духов, сказал Вран, притоптывая влажный с ночи песок сапогом: здесь босиком не побегаешь, все трое были обуты. – Черви где, дружище?
Вопрос будто повис в воздухе дымной прядью, медленно растворяясь, оседая на землю.
– Бородавки Трода! – выдохнул Санчо. – А и правда, племяш, где? Ты ж нарыл вечером, я коробку видел.
– Её и забыл, точно, – покаянно опустив голову, прошептал Антошка. – Я не специально. Во дворе поставил возле будки, ну и… Спал плохо, ты меня растолкал ещё… резко слишком.
– А чего, тебя нежными поцелуями будить, блин?! Так я не по этой части. Как умею, так и растолкал. Возвращаемся?
Наёмник недобро усмехнулся. Судя по всему, племянника ожидала хорошая взбучка.
Над рекой начало светиться небо, утро уже. Если всем возвращаться, потом снова идти, утренняя зорька будет безнадёжно упущена.
– А всем-то зачем назад? – удивился Вран. – Тоха прощелкал, ему и идти. А потом на второй лодке переплывёт. Да и вплавь можно, коробку одной рукой над головой держать. Или ещё проще – перевезёт на лодке, оставит червей, потом обратно судно, вернётся вплавь и догонит нас по лесу.
– А что? Нормально распедалил. Давай, племяш, топай. А мы поплыли.
Санчо брезгливо осмотрел весла – самодельные, вытесанные довольно криво, но не руками же грести, – и прыгнул в лодку, едва не перевернув её на мелководье.
– Раньше сядешь – раньше выйдешь. Поехали, Вран, а ты, Антуан, давай, бегом. Пацан молодой, шустрый, небось догонишь нас ещё до горелого дуба.
Бегом у друга сейчас получалось плохо. Он развернулся и понуро потопал по дороге наверх, к холму, скрывающему деревню. Над ним – далеко отсюда, но казалось, что над ним – вверх и в стороны уходила серовато-молочная, огромная стена Полосы.
– Такими темпами он нас к обеду догонит, – хмыкнул Санчо. – Ну да хрен с ним, если черви не сдохнут, на удочку по вечерней зорьке попробуем.
Грёб он сильно, привычно управляясь даже с этими деревенскими пародиями на вёсла. Вран, сидя на носу лодки, залюбовался, его всегда восхищали люди, одарённые тем, чего он казалось был лишён напрочь: силой и ловкостью. Умением вот так, своими руками…
– Чего задумался? Или тоже сонный? – не оборачиваясь, спросил Санчо. – В наёмники идти не надумал?
– Не-а, не сонный. В наёмники отец запретил. Голову, говорит, оторву. Дураков, мол, ищут, а мне одна дорога – в кожевенники. Вчера в сарае запер, если б не Клим, сорвалась бы рыбалка.
Лодка быстро, хотя и сдвинутая немного течением с прямого маршрута, пересекла реку, уткнулась носом в треугольник самодельной пристани. Вран очнулся от мыслей, более-менее удачно привязал кусок веревки к столбику. Подёргал, не особо доверяя своим умениям.
– Слушай, Санчо… – Они взяли сумки, удочки и сети. – А вот Полоса – она что такое?
Наёмник подёрнул ремень, устраивая сумку с автоматом удобнее:
– Ну, ты ж ходил к ней?
– Все ходили. Туман какой-то, руку сунешь – проходит, а целиком нельзя заходить, говорят, заблудишься там навсегда. А река в неё утекает, и дорога рядом на Венецк тоже прямо в туман ныряет.
– Верно говорят. Без Проводника там кранты. У нас двое бойцов спьяну поспорили однажды, не здесь, далеко. Да и давно уже было. Один саблю поставил, что пройдёт полосу сам, один. А второй десять золотых. Первый так и не вернулся, правда и второму сабля не сильно помогла, зарезали его в кабаке потом.
Вран раздвинул кусты, дорожка к Большой поляне как раз здесь и начиналась. Кто не знает – мимо пройдёт, по натоптанной тропинке, а она просто вдоль берега идёт. Так и будешь топать духи знают сколько, крюк сделаешь огромный.
– А Проводником как стать? Они ж богатые люди, вон сколько за проход каравана с каждого берут.
– Да никак! – разозлился почему-то Санчо. Видимо, тоже в детстве мечтал. – Врождённое это. Ну, как слух музыкальный. Только тот развить можно, а это – нет. Либо ты ни хрена в этом киселе Полосы не видишь и будешь блуждать до смерти, либо… Ну, как-то выберешься. Не учат этому, парень.
Солнце уже взошло. Лес, по которому они бодро шли, оживал. Птица какая-то засвистела, потом вторая. Вдалеке раздался треск веток – кабаны или лось. Волков с медведями так не услышать, они звери тихие, сторожкие.
– А как там, внутри Полосы? – не отставал Вран.
– Кисель, говорю же. Надень таз с киселем на голову и попробуй идти. Вот и там так.
Дальше шли молча. Врану примерно так и рассказывали, каково оно там внутри, ничего нового. А в книжках про Полосу ни звука, да и отец когда-то говорил, что она в войну появилась. Сам он малой был, но помнит. Разом – хлоп! – и порезало землю на эти самые осколки. Зато бомбёжки не было, люди прятались, а ни самолёты, ни ракеты так и не появились.
До Большой поляны добрались за час с небольшим. Там Антоха, если прибавил ходу, уже их по лесу догонять должен, но пока не видать. С краю поляны, в болоте, заросший кустами, лежал давным-давно разбившийся вертолёт. Эта штука так и называлась, Вран в книгах видел такие целиком, гордо парящие в небе, сверкая алюминием.
– Это ещё до войны, – сухо сказал Санчо, проходя мимо длинного, но словно порубленного на куски хвоста с непонятными буквами и остатками крупно написанных цифр. – Сам, говорят, упал. Деревья снёс, даже пожар был. Оттого и Большая поляна появилась. Я такие штуки и потом видел, похожие.
– В небе?! – изумился Вран. Он знал, что сейчас у него опять открылся рот и вид донельзя глупый, но что поделать.
– Да ну, брось. Не летают они больше. Горючки нет, запчастей, пилоты все, кто выжил, старые уже. А главное – Полосы, мать их. Полосы. Через них ничего не пролетит.
Оставив позади утонувшие в стоячей зеленой мути обломки, щерившиеся разбитыми стёклами кабины, ржавым железом и пучками проводов, обугленных в старом пожаре, Вран и Санчо зашли снова в лес. До горелого дуба, когда-то расщеплённого молнией надвое, возле которого и начиналась старица Дебрянки, ставшая длинным лесным озером, идти было минут десять.
– Где же племяш? – без особой тревоги, но всё-таки вслух спросил наёмник. – Пора бы уже догнать нас. Я в его годы быстрее бегал.
Старица встретила их тишиной и каким-то неземным спокойствием. Окружённое близко подступавшими деревьями, некоторые из которых уже подмыло и завалило в воду, озеро было чёрным, стоячим. Вблизи берегов вода была усыпана резными пятнами листьев кувшинок, а дальше… Местами появлялись круги, расходившиеся медленно, словно засыпающие вдали от своих источников.
– Тут вообще рыба-то есть? – недовольно спросил Санчо. – В моём детстве только мелочь водилась.
– Ещё как есть! Года четыре назад по весне вода была высокая, Дебрянка сюда добралась, а по речной воде и рыбка. Так что теперь раздолье, надо только знать, где сети ставить.
Через час короткие сети раскидали по самым подходящим местам: где сам Вран вплавь, а где и Санчо, без споров слушаясь знатока. Антона так и не было, утреннюю зорьку они без червей пропустили, так что и делать особо нечего. Санчо ловко развёл костерок – не для тепла, конечно, солнце и так палило во всю, для будущей ухи.
