– Бесстыжая беременная девка, которая бесстыдно любит тебя. А ты меня любишь?
Она подошла к нему, и он начал ее целовать – в губы, в щеки, в ухо, чувствуя, как напрягаются ее руки, обвившие его шею. И он шепнул:
– Я люблю тебя. – В эту минуту Димирест не сомневался, что говорит правду.
– Вернон, дорогой…
– Да?
Щека, прильнувшая к его щеке, была такая мягкая. Голос звучал глухо – она говорила, уткнувшись ему в плечо:
– Как я тебе сказала, так и будет. Тебе не придется мне помогать. Только если ты в самом деле захочешь.
– А я и хочу. – Он решил, что прозондирует почву насчет аборта по пути в аэропорт.
Гвен высвободилась из его объятий и посмотрела на свои часики: восемь двадцать.
– Пора, капитан. Поехали.
– Я думаю, ты понимаешь, что тревожиться тебе не о чем, – говорил Вернон Димирест, ведя машину. – Авиакомпании привыкли к тому, что их незамужние стюардессы беременеют. Это случается на каждом шагу. Согласно последнему отчету, десять процентов стюардесс ежегодно оказываются беременными.
Вот теперь, не без удовольствия отметил он про себя, они уже подходят к сути дела. Прекрасно! Важно отвлечь Гвен от всяких сентиментальных глупостей, связанных с этим будущим ребенком. Димирест знал: если она расчувствуется, тут вопреки здравому смыслу могут произойти самые нелепые вещи.
Он осторожно вел машину, твердо, но бережно держа руль, – он всегда бережно обращался с любым механизмом, будь то автомобиль или самолет. На окраине города улицы были покрыты толстым слоем снега, хотя их только что расчищали, когда он ехал из аэропорта к Гвен. Снег продолжал валить, и в местах, открытых ветру, особенно там, где не было зданий, громоздились высокие сугробы. Капитан Димирест осторожно огибал их. Ему вовсе не улыбалось застрять где-нибудь по дороге или вылезти хотя бы на минуту из машины, пока они не доберутся до гаража «Транс-Америки».
Гвен, уютно пристроившаяся рядом с ним на кожаных подушках сиденья, недоверчиво спросила:
– Неужели… неужели правда, что ежегодно десять стюардесс из ста оказываются беременными?
– Год на год, конечно, не приходится, но обычно это более или менее так, – подтвердил он. – Таблетки, несомненно, изменили это соотношение, но, насколько мне известно, ненамного. Как один из руководителей нашей ассоциации, я имею доступ к такого рода данным. – Он сделал паузу, дожидаясь реакции Гвен. Но она молчала, и он продолжал: – Нельзя забывать, что стюардессами работают главным образом девушки из фермерского сословия, а если и городские, то из скромных семей. Они росли в глуши, жили более чем заурядно. И вдруг перед ними открывается совсем другая жизнь: новые города, номера в дорогих отелях, встречи с интересными людьми. Словом, они начинают приобщаться к la dolce vita[2 - Сладкой жизни (ит.).]. – Он усмехнулся. – Ну и в итоге на донышке бокала иной раз остается осадок.
– Какое свинство! – Гвен вспылила впервые за все время их знакомства. – Какое высокомерие! – возмущенно продолжала она. – Одно слово: мужчина. Так вот, если в моем бокале или во мне кое-что и осталось, то позволь тебе напомнить, что это твое, и хотя мы вовсе не собирались ничего оставлять, я бы подыскала для этого иное выражение. И еще: меня, черт возьми, отнюдь не устраивает то, что ты сваливаешь меня в одну кучу со всеми этими девочками «из фермерского сословия» и «из скромных семей».
Щеки Гвен горели, глаза сверкали от возмущения.
– Эй! – сказал он. – А мне нравится твое настроение.
– Что ж, если будешь продолжать в том же духе, тебе не придется жаловаться на то, что оно у меня изменилось.
– Неужели я говорил такие уж гадости?
– Ты просто невыносим.
– Не сердись, пожалуйста. – Димирест сбавил скорость и остановился у светофора, искрившегося мириадами красных точек сквозь падающий снег. Они молча подождали, пока свет не стал зеленым, ярким, как на рождественской открытке. Когда они двинулись дальше, он мягко сказал: – Ни в какую кучу сваливать тебя я не собирался, потому что ты – исключение. Ты же умница и только по неосторожности попала в беду. Ты сама так сказала. Просто мы, наверно, оба были неосторожны.
– Ладно, хватит об этом. – Вспышка гнева у Гвен уже прошла. – Но никогда не суди обо мне по другим. Я – это я, и никто другой.
Некоторое время они молчали. Затем Гвен задумчиво произнесла:
– Пожалуй, так мы его и назовем.
– Кого и как?
– Я вспомнила о том, что сказала тебе – насчет того, что во мне сидит маленький Вернон Димирест. Если родится мальчик, мы назовем его Вернон Димирест-младший, как принято у американцев.
Его имя ему не слишком нравилось, и он только хотел было сказать: «Я вовсе не хочу, чтобы мой сын…», но сдержался. Это было бы уже опасно.
– Видишь ли, Гвен, я ведь хотел только сказать, что авиакомпании привыкли к подобным вещам. Ты знаешь о существовании такого документа «Один-три», или «Три пункта о беременности»?
Она коротко сказала:
– Да.
Естественно, что Гвен знала об этом документе. Почти все стюардессы были в курсе того, что авиакомпании могут сделать для них в случае беременности – если, конечно, стюардесса согласится на определенные условия. В компании «Транс-Америка» этот документ обычно называли «3 ПБ». В другой компании он назывался иначе и условия были немного иные, но принцип был везде одинаков.
– Я знала девушек, которые прибегали к его помощи, – сказала Гвен. – Но никогда не думала, что и мне придется этим воспользоваться.
– Большинство из них, наверное, тоже этого не предполагали. – Димирест помолчал и добавил: – Но ты не должна волноваться. Авиакомпании не склонны это рекламировать, и все делается шито-крыто. Как у нас со временем?
Гвен приблизила руку с часами к освещенному щитку с приборами.
– Будем вовремя.
Он осторожно вывел свой «мерседес» на среднюю полосу, угадывая ее границы под мокрым снегом, и обогнал неуклюжий грузовик. Несколько человек, по всей вероятности, аварийная команда, стояли на ступеньке, уцепившись за борт грузовика. Одежда на них была мокрая, они выглядели усталыми и несчастными. И Димирест подумал: «Интересно, как бы они реагировали, если б узнали, что мы с Гвен через несколько часов будем под теплым неаполитанским солнцем».
– Не знаю, право, – промолвила вдруг Гвен, – не знаю, найду ли я в себе силы воспользоваться этим документом.
Как и Димирест, Гвен понимала, чем руководствовалось аэропортовское начальство, составляя специальный документ на случай беременности стюардесс. Ни одной компании не хотелось расставаться со своими стюардессами. Их обучение стоило дорого, и квалифицированная стюардесса являлась крупным капиталовложением. Да и, кроме того, не так-то просто найти подходящих девушек с хорошей внешностью, манерами и обаянием.
Программа помощи была составлена с таким расчетом, чтобы ее было легко и просто осуществлять. Если беременная стюардесса не собиралась выходить замуж, она, естественно, стремилась по окончании беременности вернуться на прежнее место, причем авиакомпания обычно была только рада ее возвращению. Поэтому, согласно программе, ей предоставлялся официальный отпуск с сохранением занимаемой должности. В отделе же персонала существовали специальные секции, которые заботились об этих молодых женщинах, помогая им, в частности, выбрать больницу, а потом поместить ребенка на воспитание либо по месту жительства матери, либо в более отдаленном месте – по ее желанию. Был тут и психологический момент: девушка знала, что кто-то подумает о ней и позаботится о ее интересах. Случалось даже, что ей давали ссуду. Если после родов стюардессе не хотелось возвращаться на прежнюю базу, ее переводили в другое место по ее выбору.
За это авиакомпания брала со стюардесс три обязательства – отсюда и название документа: «Один-три».
Во-первых, девушка обязана была оповещать отдел персонала о своем местонахождении в течение всего периода беременности.
Во-вторых, она обязана была сразу после рождения ребенка отдать его в приют для последующего усыновления. Ей не сообщали, кто его усыновил, и, таким образом, ребенок навсегда уходил из ее жизни. Авиакомпания, правда, гарантировала соблюдение всех необходимых процедур при усыновлении или удочерении и заботилась о том, чтобы ребенок попал в хорошую семью.
Компании, конечно, почти не приходилось прибегать к таким методам, когда отцом ребенка был кто-нибудь из членов экипажа – сам командир, или первый, или же второй пилот. В таких случаях, особенно при желании отца сохранить все в тайне, достаточно было легкого увещевания. И тогда уж компания действительно сохраняла все в тайне. Устанавливалась разумная сумма, которая выплачивалась в течение определенного срока по частям, или же компания вычитала соответствующий процент из жалованья своего служащего. А для того чтобы избежать излишних расспросов дома, эти вычеты проводились по графе «Персональные издержки».
Все деньги, полученные таким путем, выплачивались беременной стюардессе. Компания ничего себе не брала.
– Видишь ли, программа тем хороша, – сказал Димирест, – что женщина не чувствует себя одинокой и брошенной.
До сих пор он старательно избегал одного – всякого упоминания слова «аборт». Ни одна авиакомпания не могла, да и не желала открыто связываться с абортом. Советы такого рода обычно давались в неофициальном порядке инспекторами из отдела персонала, которые уже по опыту знали, как это можно устроить. Если девушка решалась на аборт, их задача была помочь ей сделать его в хороших клинических условиях, чтобы она не попала в лапы шарлатанов или плохих врачей, к которым иной раз обращаются доведенные до отчаяния женщины.
Гвен с любопытством посмотрела на своего спутника:
– Скажи мне вот что. Откуда ты так хорошо об этом осведомлен?
– Я же говорил тебе: как один из руководителей нашей ассоциации…
– Все это так, но это ассоциация летчиков. И стюардессы не имеют к тебе никакого отношения – во всяком случае, в таком плане.
– Непосредственно мне, конечно, не приходилось этим заниматься.
– Значит, Вернон, ты уже сам попадал в такого рода истории… какая-то стюардесса уже была беременна от тебя… Ведь так, Вернон?
Он нехотя кивнул:
– Да.
– Тебе, конечно, несложно укладывать к себе в постель стюардесс, этих, по твоим словам, доверчивых сельских девчонок. Или, может, они были из «скромных городских семей»? – В голосе Гвен звучала горечь. – Ну и сколько же их было? Десяток, два? Я не прошу точной цифры – приблизительно.
Он вздохнул:
– Одна, всего одна.
Ему, конечно, невероятно везло. Их могло бы быть гораздо больше, но он сказал правду… почти правду: ведь был же еще тот случай с выкидышем. Впрочем, это можно не считать.
Движение на шоссе становилось все интенсивнее по мере того, как они приближались к аэропорту, до которого теперь оставалось всего каких-нибудь четверть мили. Яркие огни огромного аэровокзала даже сквозь снегопад освещали небо.
Гвен сказала:
– Та девушка, которая забеременела от тебя… мне не важно знать ее имя…
– Да я и не сказал бы.
– Она воспользовалась этой штукой – документом «Один-три»?
– Да.
– И ты помогал ей?
– Я уже спрашивал тебя: за кого ты меня принимаешь? – нетерпеливо отрезал он. – Конечно, я ей помогал. Если уж тебе непременно надо все знать, изволь: компания вычитала из моего жалованья определенный процент. Потому я и знаю, как это делается.
Гвен улыбнулась:
– «Персональные издержки»?
– Да.
– И твоя жена знала об этом?
Он помедлил, прежде чем ответить.
– Нет.
– А что произошло с ребенком?
– Он был отдан на воспитание.
– Кто это был?
– Ребенок.
– Ты прекрасно понимаешь, о чем я спрашиваю. Это был мальчик или девочка?
– По-моему, девочка.
– По-твоему?
– Я знаю, девочка.
Вопросы Гвен вызвали у него чувство неловкости. Они оживили воспоминания, которые он предпочитал похоронить.
Оба молчали, когда «мерседес» свернул к широкому, внушительному главному подъезду аэропорта. Высоко над входом, залитым ярким светом прожекторов, устремлялись в небо футуристические параболы – творение общепризнанного победителя международного конкурса скульпторов, символизирующее, как тогда было сказано, благородное будущее авиации. Взору Димиреста открылся сложный серпантин шоссейных дорог, «восьмерок», мостов и туннелей, спроектированных с таким расчетом, чтобы машины могли идти, не снижая скорости, хотя сегодня из-за трехдневного снегопада они ехали медленнее, чем всегда. Высокие сугробы громоздились даже на проезжей части. Общую сумятицу еще усиливали снегоочистители и грузовики, старавшиеся удержать снег хотя бы за пределами уже расчищенного пространства.
После нескольких коротких остановок Димирест наконец свернул на служебную дорогу, которая вела к главному ангару «Транс-Америки», где они оставят машину и сядут на автобус для летного состава.
Гвен вдруг сбросила с себя оцепенение.
– Вернон!
– Да?
– Спасибо за то, что ты был честен со мной. – Она протянула руку и дотронулась до его руки, лежавшей на руле. – У меня все будет в порядке. Просто слишком много сразу на меня свалилось. И я хочу ехать с тобой в Неаполь.
Он улыбнулся, кивнул, потом на минуту выпустил руль и крепко сжал пальцы Гвен.
– Мы отлично проведем там время. Обещаю тебе, что мы оба запомним эту поездку.
И он постарается, сказал себе Димирест, выполнить обещание. Собственно, это будет не так уж и трудно. Его тянуло к Гвен; ни к кому он еще не испытывал такой нежности, никто не был ему душевно так близок. Если бы не то, что у него есть жена… И снова, уже не в первый раз, у него мелькнула мысль порвать с Сарой и жениться на Гвен. Но он тут же прогнал эту мысль. Он знал немало своих коллег, переживших подобное, – пилотов, которые после многих лет совместной жизни бросали жен ради более молодых женщин. И в итоге чаще всего оказывались у разбитого корыта с солидным грузом алиментов на плечах.
Так или иначе, во время этого полета, а может быть, в Риме или в Неаполе, ему придется провести еще один серьезный разговор с Гвен. До сих пор они говорили не совсем в том ключе, как ему бы хотелось, и вопрос об аборте не был затронут.
А пока – мысль о Риме напомнила об этом Димиресту – ему предстояло более неотложное дело: возглавить рейс номер два «Транс-Америки».
Глава 3
Ключ был от комнаты 224 в гостинице «О’Хейген».
В полутемной гардеробной, примыкавшей к радарной, Кейз Бейкерсфелд вдруг осознал, что он уже несколько минут сидит, уставившись на этот ключ с пластмассовым ярлычком. А может быть, лишь несколько секунд? Возможно. Просто он перестал ощущать течение времени, как и многое другое; утратил способность ориентироваться. Иной раз дома Натали вдруг замечала, что он стоит застыв и смотрит в пространство. И лишь когда она озабоченно спрашивала: «Что ты тут делаешь?» – к нему возвращалось сознание, способность действовать и думать.
И тогда – да и сейчас – усталое, измотанное напряжением сознание, должно быть, отключалось. Где-то у него в мозгу был этакий крошечный предохранитель, защитный механизм, вроде того, который отключает мотор при перегреве. Правда, между мотором и человеческим мозгом есть существенная разница: мотор можно выключить и, если нет надобности, больше не включать. Мозг же – нельзя.
