– Вы двое должны спрятаться там, хорошо? Сидите и не издавайте ни единого звука. Я просто скажу этим людям то, что они хотят услышать, а потом они уйдут, и мы вас достанем.
– Но… но… – заикается Сера, – я не понимаю.
– Я знаю, – отвечает он и обнимает нас так крепко, что почти незаметно, как он дрожит. – Когда-нибудь вы все поймете. Обещаю. – Он отходит, прочищает горло. – Теперь послушайте. Я думаю, все получится. Но если вдруг нет… если все пойдет плохо… если кристаллы начнут звенеть… Мне нужно, чтобы вы двое выползли обратно через этот маленький туннель и побежали так быстро, как только сможете. – Он достает сложенный листок бумаги и засовывает его в карман моих брюк. – Здесь написан адрес. Доберитесь туда. Попросите позвать Шепот и скажите, что вас послал Петир Челрази. Они поймут.
Мама смотрит в окно.
– Я вижу, как они приближаются. Нам нужно подготовиться. Сейчас же.
Отец смахивает со щеки слезу и берет себя в руки.
– Что бы ни случилось, девочки… Как бы все ни обернулось… Мне нужно, чтобы вы знали, что мы с мамой любим вас больше всего на свете. Что все это стоило того, все это стоило того времени, что мы провели вместе. Вы – самое лучшее, что когда-либо с нами случалось. – Он проводит рукой по моим волосам и наклоняется, чтобы поцеловать в последний раз. – Алка… тебе предстоит нелегкий путь. Сражайся за тех, кто в этом нуждается. Веди себя хорошо, моя обезьянка. Веди себя хорошо. И Сера, моя маленькая Сера… – Слезы текут по его щекам, так много, что остановить их уже невозможно. – Присматривай за сестрой. Будь сильной и храброй. Будь доброй. – Он наклоняется, мягко направляя нас в подполье. – А теперь прячьтесь.
Внизу пыльно, темно и, скорее всего, полно пауков, но я не говорю ни слова, потому что, хотя я ничего не понимаю, я чувствую, что все очень серьезно. Сера вползает первой, скользит к задней стенке, а я иду за ней. Я лежу на спине в этом темном маленьком туннеле, в котором едва хватает места для семилетнего тела, а отец наклоняется, чтобы поставить доску назад. Мне все еще что-то видно, кое-как, сквозь щели между досками, но этого достаточно, чтобы видеть кухню и маму с отцом. Он крепко обнимает ее, а она прижимается к нему. Они просто стоят, обнимаясь и глубоко дыша.
Раздается стук в дверь, чья-то рука стучит по дереву.
– Петир Челрази! Открывай! – кричит голос.
– Входите, – говорит отец. Его голос меняется. Он становится ниже, более взрослым и серьезным, менее искренним.
Дверь распахивается, и в квартиру входят четыре человека. Трое из них – Инфорсеры, облаченные в доспехи, лица которых скрыты за пустыми серебряными масками. Я узнаю в одной из них женщину из доков, обладательницу костяных локусов, а двое других – мужчины, один низкий и худощавый, а другой высокий и крепкий. Инфорсеры ступают на кухню, сотрясая половицы и пуская пыль мне в лицо, и на одно ужасное мгновение мне кажется, что я вот-вот чихну. Но я сдерживаюсь, слава Богам, даже когда родители отходят назад, а Инфорсеры встают по краям комнаты.
Третий человек явно главный. Он Волшебник, и, возможно, наиболее впечатляющий из всех, кого я когда-либо видела. На нем аккуратно подогнанный халат с плюшевой меховой отделкой, в свете свечей переливающейся черным и золотым. Его бледные пальцы украшают кольца с гигантскими драгоценными камнями, а на шее болтается ожерелье с золотой луной. Он Маровианец и выглядит примерно ровесником моего отца, с каштановой бородой, которая заостряется книзу, а вьющиеся темные волосы спускаются по спине в аккуратную косу. Он входит с улыбкой на лице, хотя его серые глаза сверкают угрозой.
– Петир, – говорит он. – Сколько лет!
– Так и есть, старый друг. – Отец выдвигает стул. – Чему я обязан такой честью?
– Полагаю, ты отлично знаешь, почему я здесь, – говорит Волшебник, кивая в сторону Инфорсеров. – Передай свои локусы. Сейчас же.
Отец смотрит на мать и кивает. Она тянется к шкафчику и протягивает отцовские палочки из зеленого дерева. Женщина-Инфорсер выхватывает их у нее из рук и засовывает в набедренную сумку. Я по-прежнему не знаю, что происходит, не знаю, почему они здесь, но я надеюсь, что они не заберут локусы навсегда.
– Разумная предосторожность. Уверен, ты понимаешь, – говорит Волшебник.
– Конечно, – отвечает отец. – Могу я предложить вам чего-нибудь выпить? Может, чаю или вина?
– В данный момент нет. – Волшебник садится за стол напротив отца, сплетая свои длинные узкие пальцы. – Кажется, я не вижу здесь одного члена вашей семьи. Девочка семи лет?
Я? Он ищет меня? Почему? Я-то здесь при чем? И почему он не спрашивает о Сере? Но у меня нет времени даже подумать об этом, потому что отец немедленно лжет.
– Ее здесь нет. Мы отправили ее погостить к подруге, далеко отсюда.
– Правда? – говорит Волшебник. Черты его лица резкие, угловатые, как будто вырезанные из плиты холодного камня, а его голос источает презрение. – Значит, если я прикажу Инфорсерам обыскать дом, они ее не найдут?
– Боюсь, что нет, – говорит отец, затем наклоняется вперед и почти шепчет: – Послушай. Моя жена не имеет к этому никакого отношения. Тебе нужен я. Так почему бы мне не уйти сейчас с твоими Инфорсерами, и, если ты просто отпустишь Кейлин, я все тебе расскажу.
– Все, – повторяет Волшебник. – О чем конкретно?
– О Ревенантах, – говорит отец, и все Инфорсеры замирают. – Об их планах. Об их лидерах. Обо всем.
Впервые холодный фасад Волшебника, кажется, ломается.
– Значит, это правда. Ты действительно стал бунтовщиком.
– Боюсь, что так.
– Черт возьми, Петир, – рычит Волшебник. – Я надеялся, что это было просто личное. Что ты сбежал от своих обязанностей, чтобы быть с семьей. Что ты просто струсил. Но нет. Ты продал нас всех кучке Смиренных террористов. После всего, через что мы прошли вместе, всего, что мы построили, ты предал все, за что выступает Республика!
Когда в разговор вступает мой отец, его голос холоден, как лед.
– Все, через что мы прошли, – ложь. Все, что мы построили, – мерзость. Единственное, за что выступает Республика, – несправедливость и угнетение.
Ноздри Волшебника раздуваются, между бровями прорезаются глубокие морщины, и кажется, что он собирается нанести удар… Но затем его выражение лица резко меняется, и губы кривятся в жестокой улыбке.
– О, Петир, – говорит он, – ты почти одурачил меня. Но, похоже, ты что-то упустил.
Все вслед за ним глядят на пол, всего в нескольких дюймах от места, где я прячусь. Я вижу это одновременно с остальными, и мой желудок сжимается. Это Боуншенкс, мой деревянный конь. Мы забыли его спрятать.
Волшебник поднимается с места, методично шагая к лошади, ко мне.
– Если вашей дочери здесь нет… тогда что это? – говорит он, а мама с отцом обмениваются обеспокоенными взглядами, потому что стоит ему наклониться, чтобы поднять лошадь, как он посмотрит сквозь половицы и увидит меня. Я не знаю, что это будет значить, но уверена, что будет очень, очень плохо, и задаюсь вопросом, не должна ли я начать ползти, но не могу заставить свое тело двигаться. А позади меня Сера начинает плакать, и мое сердце колотится, и вот Волшебник прямо надо мной тянется вниз….
Но он так и не добирается до лошади, потому что мама хватает со столешницы нож и вонзает ему в поясницу.
В воздухе ощущается пульсация, гнетущий, мучительный рывок магии, и впервые в жизни я полностью соскальзываю в Пустоту. Комната, дом, город, все исчезает, погружая меня в этот серый, пепельный мир. Там, в затянувшейся оглушительной тишине, время движется ползком, и я вижу, как все начинают действовать. Инфорсеры поднимают локусы. Волшебник, раненый и воющий, достает свои. Мама отпрянула назад, потянувшись за новым ножом. А отец откидывается на спинку стула, поднимая руки, и два спрятанных локуса, два маленьких зазубренных лезвия, выскальзывают из его рукавов.
Воздух потрескивает и гудит, раскаты силы проносятся по комнате, загадочные геометричные решетки танцуют и сверкают. Мир замирает, дрожит и трясется. Глифы сражаются с контрглифами. Вспышки света прорезают тьму. Я чувствую запах земли и вкус крови, чувствую, как внутри меня нарастает ужас, вырываясь наружу во время последнего боя моих родителей.
Все закончилось меньше чем за секунду.
Я возвращаюсь в Реальность, дрожу, потею, задыхаюсь под половицами. Кухня надо мной превратилась в развалины. Стол перевернут, потолок обгорел, в стене пробита гигантская дыра. Обугленные листы бумаги, остатки любимых книг отца, порхают в воздухе, а слой сверкающего льда покрывает пол.
Двое Инфорсеров, женщина и крепкий мужчина, мертвы, их почерневшие тела тлеют в дальнем конце комнаты. Третий, низкий мужчина, выглядит не лучше: он лежит на улице, провалившись через дыру, и стонет от пронзившего грудь копья. Их лидер, Волшебник, еще жив. Но он лежит, склонившись, спиной ко мне, кашляя, задыхаясь и воя от боли.
А мои родители…
Мама уже мертва. Она лежит, прислонившись к дальней стенке, опустив голову, а на месте ее груди зияет дыра. Маленькая струйка крови стекает по ее губам, а руки бесполезно дергаются по бокам. Отец лежит рядом с ней, еще живой, но умирающий. У него нет правой руки, она оторвана, а лицо покрыто ледяной паутиной, как будто замороженное изнутри. Он рвано дышит, каждый следующий вдох короче предыдущего.
У меня щиплет глаза. Сердце бьется так сильно, что, кажется, вот-вот выскочит из груди. Мне хочется кричать, рыдать, выть, сражаться, но тело не слушается, поэтому я просто остаюсь там, задыхаясь под полом, парализованная, пойманная в ловушку. Этого не может быть. Не может. Не может, не может, не может.
Волшебник, тот, по чьей вине все это случилось, встает первым, хромая в сторону отца. Он опрокидывает его на спину и опускается на колени, надавливая коленом ему на грудь. Волосы Волшебника растрепаны, опалены, а правая половина лица – покрытое шрамами пузырящееся месиво. Его глаз полностью выжжен, а мамин нож по-прежнему торчит из его поясницы. Но, несмотря на все это, он все еще каким-то образом идет, как будто по его венам течет чистейшая ненависть.
– Ты мелкий ублюдок, – шипит он, сплевывая кровь отцу в лицо. – Ты и правда думал, что сможешь так поступить со мной? Со мной? – Он рывком поднимает отца за воротник, их лица оказываются всего в нескольких дюймах друг от друга. – Послушай сюда, Петир, и слушай внимательно. Я найду твою дочь. Выслежу ее. И я позабочусь о том, чтобы она умерла самой медленной, самой мучительной смертью, которую ты только можешь представить. Я заставлю ее страдать, Петир. Очень сильно страдать.
У меня леденеет кровь, а дыхание замирает в горле. Я никогда в жизни не была так напугана. Но отец просто улыбается жесткой, надтреснутой улыбкой, которая отнимает у него последние оставшиеся граммы силы.
– Нет, ты этого не сделаешь, – говорит он Волшебнику. – Потому что ты уже мертв.
Затем он бросает взгляд на меня сверху вниз, чуть краем глаза, а я смотрю на него, по-настоящему, в последний раз. На своего отца, моего героя, мой мир.
– Беги, – произносит он губами.
И вот он появляется над ним, вспыхивая, как тлеющий уголек, пробуждающийся к жизни. Глиф, вырезанный на нашем потолке, достаточно большой, чтобы покрыть всю его поверхность, не замеченный никем до сих пор. Это сложно описать словами, полдюжины пересекающихся кругов, соединенных, как звенья цепи, змея, поедающая собственный хвост. Глиф исчезает… а затем вновь светится ярче и жарче, чем солнце.
Чистый инстинкт берет верх. Я все еще не понимаю, что произошло, едва начинаю осознавать это, но мое тело знает, что нужно следовать приказу отца. Я хватаю Серу за руку и тяну вперед. Мы вдвоем забираемся под половицы, как пара мышей, пробираясь через узкий грязный туннель, и я слышу, как колокола звонят все громче и громче, слышу, как Волшебник кричит в ужасе, слышу, как стены вибрируют и жужжат от шума собирающейся магии. Мы с Серой выскакиваем через небольшое отверстие под стеной дома на темную, тесную улицу, и вот я бегу, таща за собой Серу, у меня болит в боку, глаза горят, все мое тело движимо не чем иным, как отчаянной потребностью убраться подальше от этого дома.
Я не вижу, как он взрывается. Мне этого и не нужно. Я слышу оглушительный взрыв, громче самого громкого раската грома, чувствую, как обжигающая волна жара проходит сквозь меня, чувствую, как земля содрогается под ногами. На одно мгновение ночь становится светлой, как день, когда столб клубящегося, воющего пламени высотой в пятнадцать этажей взмывает в небо. Стекло разбивается вдребезги. Кирпичи трещат. Город воет голосами сотен людей, вопящих от страха.
Я не останавливаюсь. Я не могу. Я должна продолжать двигаться, хотя мои ножки уже пылают, хотя я босая и почти уверена, что наступила на какое-то стекло, хотя я понятия не имею, куда направляюсь. Я должна продолжать бежать, потому что, если остановлюсь хотя бы на секунду, то, что только что произошло, окажется реальностью, а этого не может быть. Этого не может быть. Так что я бегу дальше, по переулкам и улицам, мимо шумных таверн и ночных базаров. Семилетняя девочка в крови, в опаленной одежде и с дикими глазами. Семилетняя девочка, внезапно ставшая ответственной за свою сестру. Семилетняя девочка, мир которой только что перевернулся.
Мы выбегаем из города. Улицы заканчиваются, и мы попадаем на пляж. Тот самый пляж, на котором мы сидели всего несколько часов назад. Я бегу к краю берега и падаю на мокрый песок, уставившись на это бескрайнее пространство холодной, неведомой тьмы. Сера сидит рядом со мной и, застыв, молчит. Она не говорит, не плачет, не двигается. Как потушенная свеча.
А я – огонь, бушующий жарче солнца. Я выплескиваю эмоции наружу, издавая воющий яростный крик, полный злости, отчаяния, потерянности и страха одновременно. Крик, который длится до тех пор, пока не пропадает голос и не разрывается горло. Это крик ярости и отчаяния, крик, который убил бы всех в этом городе, если бы мог, крик, который я никогда не забуду.
В тот день я тоже умираю вместе со своими родителями. Девочки, которой я была, той, что играла с маленькой лошадкой, чувствовала себя в безопасности и под защитой, думала, что худшее, что может случиться, – это что отец задержится на работе, ее больше нет, она сгорела вместе с тем домом.
Все, что от меня осталось, – крик.
Глава 3
Настоящее
Паром в Академию Блэкуотер отправляется в полночь, но я не хочу опаздывать, поэтому добираюсь туда на закате, а это значит, что мне придется стоять в одиночестве в доках Лодердейла добрых три часа, прежде чем кто-то вообще прибудет. Лодердейл – приятнее большинства городов, в которых мне довелось побывать. Это небольшое скопление элегантных поместий и высококлассных рынков на южном побережье. От нахождения в таких приятных местах мне становится не по себе; деньги и магия всегда идут рука об руку. И мне действительно не хочется привлекать внимание, стоя в одиночестве под фонарем в жарком платье. Ничего мне не хочется так, как вскарабкаться на крышу и разведать обстановку, притаиться в тени с локусами в руках, в готовности нанести удар. Но вместо этого я должна ждать здесь. У всех на виду. Как дурочка.
К одиннадцати начинают подтягиваться остальные. Они медленно стекаются в доки, сначала поодиночке, а затем толпами, оставшаяся часть будущих абитуриентов Академии Блэкуотер. Они выглядят достаточно безобидно – подростки, одетые в строгие костюмы и сверкающие платья. Я различаю представителей всей Республики: южане с бледной кожей и рыжевато-каштановыми волосами, северяне Велкшены с ледяными голубыми глазами, высокие долговязые Ситхарцы с черными волосами, заплетенными в косы из бисера, пара островитян Киндрали с бритыми наголо головами, увешанные золотыми украшениями, сверкающими на их черной коже. Некоторые студенты идут в одиночку, застенчивые и нервные. Другие общаются, прогуливаясь по пирсу, явно уже знакомые друг с другом. Глядя на них, вы никогда бы не догадались, что всего через десять лет они станут одними из самых могущественных людей в мире. Глядя на них, вы никогда не поймете, насколько они все опасны.
Убийцы. Тираны. Монстры, многие из них.
Я чувствую внезапный укол неуверенности. Это моя последняя возможность повернуть назад, мой последний шанс убежать, прежде чем забраться в логово льва. Это точка невозврата.
Хотела бы я, чтобы Сера была здесь. Хотела бы я сделать это вместе. Боги, как бы я хотела, чтобы она была со мной.
Но нет. Я сама по себе, и я зашла так далеко не просто так. Поэтому, глубоко вздохнув, я беру себя в руки и иду прямо в шеренгу врагов.
Я мгновенно сливаюсь с ними, проскальзывая прямо вглубь. И неудивительно, ведь на то, чтобы принарядиться, ушла большая часть недели, не говоря уже о последних монетах. Я покрасила волосы в более темный черный, пошла в один из тех дорогих салонов, где тебе чистят ногти, и купила длинное красивое платье, из тех, какие носят богатые девушки-Волшебницы, с кружевной отделкой, маленькими нефритовыми застежками и вышитыми вдоль рукавов цветами. Не то чтобы мне оно не нравится. Оно мне нравится, особенно то, как оно шелестит, когда я кружусь, и то, как точно желтый свет фонарей передает фиолетовую ткань. Но что-то неправильное есть в том, чтобы так наряжаться на самую важную миссию в моей жизни. Я чувствую себя в ловушке.
Толпа пробирается вдоль пирса, и я теряюсь в суматохе их болтовни, смеха и предвкушения. Обычно моя осанка сгорбленная, скрытая, старающаяся не привлекать к себе внимания, но здесь я пытаюсь ходить как они: с высоко поднятой головой, длинными уверенными шагами, продвигаясь вперед, как будто мне принадлежит весь мир. Толпа спешит, ничего не подозревая, и подходит к массивному парому, стоящему на якоре в конце причала. Это самый красивый корабль, который я видела в своей жизни. Достаточно большой, чтобы вместить несколько сотен человек, со свежим слоем ярко-красной краски и двумя огромными гидротурбинами, вращающимися по бокам. В центре каждой турбины находится стеклянный шар, а в этом шаре вращается столб танцующего огня, закупоренная буря пламени. Десятки и десятки глифов украшают шар, светящийся серебряным, красным и переливчато-фиолетовым, генерируя тепло и удерживая его внутри.
Я не могу не таращиться на него, и я такая не одна. Конечно, я и раньше слышала о кораблях с волшебными двигателями, но никогда не думала, что увижу их вживую. Это самые изысканные и дорогие артефакты в Республике, требующие тысяч часов труда от самых могущественных Волшебников. И они используют его для нашей переправки в кампус. Я знаю, что посещение Блэкуотера – огромная честь, но мне все еще трудно это осознать.
Мы поднимаемся на борт один за другим, и во время подъема я вижу крепкого лысого мужчину на краю трапа, по бокам которого стоят пара Инфорсеров, проверяющих документы каждого студента, прежде чем их впустить. Мужчина одет в помятый черный плащ, свисающий, как саван, а на его бородатом лице кажется навсегда запечатлелась хмурая гримаса. Процесс выглядит достаточно простым, нужно всего лишь передать приглашение, но я не могу не беспокоиться: что, если я что-то упускаю, что-то, о чем Шепот не знала, вроде секретного пароля или особого подмигивания? Но уже ничего не поделаешь, тем более когда какой-то студент вжимается в мою спину, так что я тяжело сглатываю и достаю бумагу, которую взяла из кареты Алайны.
Мужчина опускает взгляд на письмо, внимательно читает и смотрит прямо на меня. У него глубокие морщины на лбу, пятнистый шрам вдоль щеки, а черные глаза-бусинки надменно сужены.
– Алайна из Дома Девинтер? – спрашивает он, слегка заплетаясь в словах.
– Да. Все верно, – отвечаю я. Правильно ли я сказала? Так ли ответила бы Алайна?
Он переворачивает письмо, прищуриваясь, как будто ищет признаки подделки.
– Не вижу здесь твоей семьи, – ворчит он, и взгляды Инфорсеров направляются в мою сторону. Моя рука медленно опускается вниз, к спрятанным под платьем ножнам, которые пристегивают мои локусы к бедрам. Я не знаю, что произойдет дальше, но, клянусь Богами, я не уйду без боя.
Но мужчина не нападает, а Инфорсеры не пытаются меня арестовать.
– Дай взглянуть на Божью метку, – говорит он вместо этого.
Конечно. Божья метка – самая ценная валюта Сената, главный источник власти, линия, разделяющая мир надвое. После рождения ребенка родители могут подать прошение в Сенат о праве на то, чтобы ребенку была дана Божья метка, чтобы он стал Волшебником. Если оба родителя Волшебники, просьба обычно удовлетворяется; если Волшебник в семье только один, то это зависит от ее положения в Сенате. Дети Смиренных родителей обычно даже не рассматриваются, за исключением случаев, когда кто-то из них отличился на службе Республике. Это высшая награда, великий стимул для Смиренных. Верно служи нам, говорят Волшебники, и ты сможешь стать одним из нас.
В детстве я всегда задавалась вопросом, почему у меня метка есть, а у Серы нет. Я думала, может быть, я какая-то особенная, больше в отца, избранная. Теперь я знаю, что я была совсем ни при чем. Когда я родилась, отец еще был любимчиком Сената. Лишь год спустя он стал беглецом.
Но сейчас это не имеет значения. Что важно, так это попасть на паром. Поэтому я закатываю рукав и выставляю левое предплечье. Вот она светится, прямо над моим запястьем, татуировка Божьей крови, которая дарует мне магию: два бриллианта, пульсирующие нежно-голубым, со змеевидной полосой, проходящей через их сердцевины. Метка Волшебника.
Лысый мужчина, прищурившись, смотрит на нее, затем кивает.
– Что ж, все в порядке, Алайна Девинтер. Похоже, ты все-таки попадешь на борт.
– Я первая, отмеченная по своей линии, – объясняю я, хотя зачем я это говорю? – Первый Девинтер, который стал Волшебником.
– Ха! – смеется он. – Ты еще не Волшебница, мисси. Не раньше, чем закончишь школу. А, глядя на тебя, я бы держал карман шире. – Он сует письмо обратно мне в руки и дергает головой вверх по трапу. – Ну так проходи. У нас нет времени, чтобы всю ночь тут глазеть.
Несколько студентов вокруг хихикают, и я вежливо улыбаюсь мужчине, как будто мне понравилась шутка, хотя на самом деле сгораю от ярости. Я знаю, что на самом деле я не Алайна Девинтер, но я также знаю, что мне не нравится, когда надо мной смеются, особенно какой-то пьяный старый Волшебник, исполняющий обязанности паромщика. И мои локусы издали бы глубоко удовлетворяющий хруст, если бы я вправила их ему в череп.
В другой раз. Я продолжаю дружелюбно улыбаться и прохожу мимо него, поднимаюсь по трапу на палубу корабля. Это действительно впечатляющее судно. На сцене играет оркестр, а на длинном буфете стоят подносы с солеными устрицами и кубиками сыра. Остальные студенты слоняются вокруг, облокотившись на перила и сидя на скамейках, беззаботно болтая. Я знаю, что только что преодолела главное препятствие, и мне стоит расслабиться, но моя шея все еще напряжена, сердце колотится, а волосы на руках стоят дыбом. Я провела последние десять лет в страхе перед Волшебниками, убегая от них, укрываясь в тени, пока они выслеживали меня. Как же мне расслабиться, когда я окружена ими?
Я иду по палубе к самому дальнему месту, которое могу найти, к пустому участку перил на носу корабля, откуда открывается вид на бескрайнее пространство залитого звездным светом океана. Ночной ветерок обдувает меня, я закрываю глаза и хватаюсь за перила, наслаждаясь его прохладой на коже, тем, как он пробегает по волосам, словно лаская их. Где-то позади меня лысый мужчина кричит: «Все на борт!» – а остальные студенты хлопают и радуются.
Раздается глухой стон, когда массивные водяные колеса оживают, рассекая воду, как гигантские плуги, когда они выталкивают лодку из доков, в открытое море, в ночь.
Где-то там нас ждет Академия Блэкуотер.
– Ты и правда первая по линии, кто получил метку? – спрашивает женский голос у меня за спиной.
Я оборачиваюсь и вижу, что она сидит на платформе в нескольких футах от меня. Это другая студентка, с бледной кожей и узкими черными глазами.
– Да, – осторожно отвечаю я. Кто она, черт возьми, такая и что ей нужно? Она что, проверяет меня?
– Вот это да, – говорит она. У нее в руке полная ладонь орехов, и она небрежно кладет один в рот. В ней есть что-то странное, неряшливость, которая выделяет ее среди сверстников. Черные короткие волосы чуть ниже ушей подстрижены по-мальчишески. На ней строгий костюм с коротким красным галстуком, черные перчатки и пара высоких кожаных ботинок. Она красива, так красива, что не слишком старается понравиться. – Я думала, что Сенат прекратил раздавать метки новым линиям еще в поколении наших родителей.
Ох, она определенно проверяет меня. Хорошо, что я знаю историю Алайны лучше, чем свою собственную.
– Они все еще делают исключения для тех, кто отличился на службе Республике, – уверенно отвечаю я. – Мой отец – награжденный генерал, который помог подавить восстание Ситхарцев. Сенат позволил мне получить метку в награду за его доблесть.
– Вот оно что. Так мило с их стороны. – Девушка доедает орешки, спрыгивает с платформы и приближается ко мне. – А мой отец только и делал, что разрушал семейный бизнес. – Она протягивает руку. – Филмонела Поттс. Но ты можешь звать меня Фил.
