Я качаю головой:
– Здесь нечего обсуждать.
Марк и доктор взволнованно смотрят на меня. Это заставляет меня чувствовать себя очень некомфортно. Какого черта они от меня хотят?
– Я не помню, чтобы мне что-то снилось, – твержу я.
– Может, есть какие-то воспоминания об аварии? – развивает мысль доктор Хэммонд.
– Нет.
– Нет – вы не вспомнили? Или нет – вы не хотите вспоминать? – спрашивает доктор Хэммонд.
– Я не помню, – шиплю я в ответ.
Мне хочется дать доктору пощечину – сильную! Он что, серьезно? Я понимаю, что это его работа, но ему и впрямь не помешает пересмотреть свою врачебную этику. Я гляжу на Марка, избегая встречаться с ним взглядом. Он тоже выглядит раздраженным. Его пальцы быстро подрагивают, а ладони взмокли от пота. Надеюсь, это потому, что ему не терпится отвезти меня домой, подальше от этого постоянного напоминания о кошмаре, через который нам пришлось пройти.
Доктор Хэммонд продолжает расспрашивать, от чего Марк напрягается все сильнее. Как и я. Если в моей жизни был хоть один момент, когда мне хотелось вылететь из комнаты, драматично хлопнув дверью, то это он. Но мои глупые ноги, разумеется, не шевелятся.
Наконец доктор отступает перед растущим напряжением и отходит от моей постели на комфортное расстояние:
– Снаружи офицеры. Они надеются расспросить вас об аварии, Лаура. Вы готовы к этому?
Я киваю, но доктор Хэммонд меня не замечает. Он смотрит на Марка, который яростно мотает головой.
– Нет. Еще слишком рано, – запинаясь, произносит Марк. – Она еще не готова. О боже, док! Дайте ей передохнуть.
– Офицеры всего лишь хотели бы уточнить некоторые детали, мистер Кавана. Им нужна хоть какая-то информация. Хоть что-то.
– Я сказал, еще слишком рано.
Марк пучит глаза, а его щеки и нос покрываются неприятными красными пятнами.
– Все в порядке, – трясу я Марка за руку. – Я не против пообщаться с ними.
– Умница, – улыбается доктор Хэммонд и выходит из комнаты.
Неужели в чересчур громком стуке ботинок Марка о покрытый плитами пол, когда он вылетает из комнаты, эхом отражается неистовый стук его сердца? Он в ярости. И мне кажется, он имеет на это право. Я знаю, что Марк просто хочет защитить меня, но если я не помогу, то ублюдок, виновный в аварии, останется безнаказанным.
Из коридора в мою палату проникают сердитые голоса. Марк редко матерится, но даже прожженный рэпер не использует такие словечки в своем хите номер один, которыми Марк бросается в адрес доктора Хэммонда. Я чувствую, как у меня краснеют щеки – от стыда. Это так не похоже на Марка. Я решаю отложить беседу с офицерами. Глубоко внутри я благодарю Марка за этот срыв. Я боюсь даже думать о том, что произошло, так как же я могу начать говорить об этом?
Глава четвертая
Марк останавливает мою коляску у двери голубого седана с пассажирской стороны, а сам обходит машину сзади, попутно закинув мою сумку в багажник. Я заглядываю в окна в поисках детских кресел и надеюсь обнаружить заляпанный шоколадом бустер Бобби и маленькую розовую переноску Кэти, но на заднем сиденье пусто. Эта новая чистая машина представляет собой полную противоположность нашему старому авто.
– Как тебе? – спрашивает Марк, снова появляясь в поле моего зрения.
– Нормально, – пожимаю я плечами, удивленная тем, что он пошел и сам выбрал новую машину, не обсудив это сначала со мной.
– Это временный вариант, предложенный страховой компанией, пока не разберутся с нашим заявлением.
– О! – сглатываю я. – Есть проблемы?
От одного только намека на то, что есть какие-то сложности из-за аварии, я сразу начинаю нервничать.
– Ага, долбаный инспектор говорит, нам придется подождать несколько недель. Нужно, чтобы кто-то осмотрел машину и убедился, что она не подлежит восстановлению. Бюрократическое дерьмо, как обычно.
Я пытаюсь улыбнуться, но у меня перед глазами всплывают нечеткие изображения нашей искореженной машины. Я не хочу об этом думать.
Марк берет меня за руку:
– Наверное, они проверяют тормоза и все такое. Если что-то окажется не так, то они смогут запросить компенсацию у производителя, вместо того чтобы раскошеливаться самим. Ты и сама знаешь, как ведут себя страховые компании. Готовы найти любой предлог, лишь бы не платить, не переживай так сильно.
– С тормозами не все в порядке? – отдергиваю я руку. Я не подумала об этом. Что, если это был не несчастный случай?
Марк качает головой, и я понимаю, что говорю, как параноик. Я закрываю глаза. Я должна перестать отрицать свою вину и признать тот факт, что проехала на красный свет, а машина, ехавшая сбоку, двигалась слишком быстро. У меня не было ни единого шанса вовремя остановиться.
– Ничего страшного. Готов поспорить, мы получим чек к концу недели. А тем временем можем начать присматривать новую машину, да? – Марк улыбается, но в его глазах читается грусть.
Я не планирую в ближайшее время показываться на публике, но все равно киваю и улыбаюсь в ответ.
Я открываю дверь машины, и она случайно ударяется о большие, громоздкие металлические колеса моей коляски. Я снова захлопываю дверь, чуть не прищемив себе пальцы. Марк наклоняется ко мне и смотрит своими большими круглыми голубыми глазами.
– Я люблю тебя, – мягко говорит он и подается вперед, чтобы поцеловать в лоб, прежде чем начать процесс затаскивания меня в машину.
Примерно через полтора часа мы подъезжаем к дому. Я знаю дорогу как свои пять пальцев, учитывая, сколько раз я бывала в больнице за всю беременность. Обычно поездка занимает около двадцати минут, даже с пробками, но Марк едет до боли медленно. У меня создается отчетливое впечатление, что он делает это для того, чтобы я чувствовала себя спокойно, вновь оказавшись в движущейся машине. Он поглядывает на меня каждые пять секунд, и я понимаю, что он хочет спросить, как я себя чувствую, но ничего не говорит. Всю дорогу я веду себя очень тихо, и это, наверное, немного пугает его. Я просто сижу и пялюсь в окно, не останавливая взгляд ни на чем конкретном.
Я гляжу на Марка. Он положил руку мне на колено. Когда он успел? Мне хочется попросить его убрать ее, потому что это напоминает мне о параличе, а еще потому, что я хочу, чтобы он держал обе руки на чертовом руле. И все же я решаю промолчать.
Я закрываю глаза. Я вижу лица детей, и от этого мое сердце бьется быстрее. Я еще никогда так надолго не разлучалась с ними. Жду не дождусь, когда смогу обнять и поцеловать их. Но я не могу справиться с волнением, думая о том, как они отреагируют, когда увидят меня – особенно в кресле. В моей голове разворачиваются сотни нелепых сценариев. В худшем из них Бобби выбегает в сад с криками, что мамочку съел трансформер. Признаю, думать так несколько неадекватно, но Бобби унаследовал чересчур богатое воображение от меня, так что небольшой нервный срыв – это как раз то, чего я ожидаю.
Когда мы добираемся до дома, Марк успевает войти внутрь и пересечь половину коридора, прежде чем разворачивается на месте. Его лицо становится красным, как роза, когда он бежит обратно к машине, чтобы открыть мне дверь.
– О черт, прости, Лаура, я забыл!
– Все в порядке, – хихикаю я. – Я тоже забыла. Вспомнила, только когда открыла дверь и чуть не выпала.
– Ну если такое произойдет, старайся падать на траву, – говорит Марк.
Я начинаю смеяться, а затем понимаю, что вообще-то он говорит серьезно. Должно быть, у него в последнее время часто крутятся в голове подобные странные мысли.
– Э-э, ладно, – отвечаю я. – Или можно просто надеть шлем.
Марк сперва в ужасе смотрит на меня, а затем начинает смеяться. Это какой-то новый смех. Я к нему не привыкла, но в последнее время часто его слышу. Он прибегает к нему всякий раз, когда произносит что-то, о чем тут же жалеет. Марк всегда говорит, что думает. Даже если приходится сообщить мне, что в этих джинсах моя задница выглядит толстой. Но после аварии он привык следить за тем, что вылетает из его рта. Дело не в нем. Ко многому придется привыкнуть, и мне это не нравится.
Марк вытаскивает меня из машины и кое-как закидывает на плечо.
– Мне всегда хотелось перенести тебя через порог, – говорит он.
Я молчу. Я бы больше оценила романтический жест Марка, если бы ему не пришлось тяжело дышать, поднимаясь по лестнице, и я бы не услышала, как он вздохнул с облегчением, наконец укладывая меня в кровать.
Я разочарована тем, что мы не побыли немного внизу и не пошли сразу в игровую комнату. Наша спальня так изменилась, что я почти не узнаю ее. Мой халат, который обычно свален в кучу в изножье кровати, теперь аккуратно висит на новом крючке, прибитом к двери. Старый коврик кремового цвета, гордо демонстрировавший тусклые пятна от краски для волос, который раньше лежал возле кровати, сменил новый красивый половик, а на подоконнике на месте обычно искусственных цветов стоят свежесрезанные красные розы. Все это мило, но я скучаю по колыбельке Кэти, стоявшей в углу. Марку, очевидно, пришлось через многое пройти, так что я немного подожду, прежде чем попрошу его вернуть колыбельку обратно. Я фыркаю от подозрений, что это мать Марка уговорила его убрать ее из нашей комнаты: вмешательство в чужую жизнь – ее второе имя.
Я откидываюсь на подушки, изо всех сил стараясь не заплакать. В доме до боли тихо, и я смиряюсь с мыслью, что детей здесь нет. Я стараюсь скрыть от Марка, что расстроена, потому что знаю, что он изо всех сил пытается сделать, как лучше. Если он отправил детей к своей матери, то это лишь потому, что он считает, что мне нужен отдых. Но мне нужны только дети. Мне хочется спросить о них, но я подожду, пока рассосется комок в горле.
Марк помогает мне переодеться в одну из его старых футболок и укладывает в постель. Он велит мне отдыхать, пока ходит за чаем. Должно быть, он заметил, как я оглядываю комнату, потому что у двери оборачивается.
– Ты в порядке?
Он шепчет так тихо, что я почти не слышу его. Понурив голову, Марк неловко переминается с ноги на ногу.
– Ох, Лаура, прости, я не хотел задавать этот вопрос… Конечно, я понимаю, что ты не в порядке. Я просто хотел сказать… – он замолкает и чешет голову. – Я не знаю, как мне вести себя. Я все время что-то говорю, но понимаю, как глупо это звучит, как только произнесу вслух.
– Спрашивать меня, в порядке ли я, не глупо. Вот что и впрямь глупо, так это то, что ты считаешь, что не можешь спрашивать меня об этом. Ты всегда можешь спрашивать меня о чем угодно.
– Я просто чувствую себя таким бесполезным. Хочу, чтобы все было, как раньше, – бормочет Марк.
– Я тоже.
– Я не знаю, как тебе помочь, – говорит он и возвращается, чтобы сесть на кровать рядом со мной. – Дерьмовое чувство. У меня паршиво выходит. Но потом я понимаю, что у меня нет никакого права чувствовать себя дерьмово по сравнению с тобой.
– Нет, ты имеешь на это полное право. И я рада, что ты наконец сказал мне об этом. Это правда помогает мне чувствовать себя лучше. Знаешь, понимание того, что не мне одной трудно со всем этим справиться.
Марк наклоняется и целует меня. Это наш первый настоящий поцелуй после аварии. Я забываю о своем напряжении и какой-то момент просто наслаждаюсь теплом губ мужа на своих губах.
– Как мы с этим справимся? – спрашивает Марк, и я издаю стон, когда он отрывается от моих губ. – Черт! Вот видишь, это не самый подходящий вопрос. Я же говорил, у меня паршиво выходит.
Ну, наконец-то, Марк говорит то, что думает. Я улыбаюсь. В первый раз за много недель я узнаю своего мужа.
– У меня тоже не на все есть ответы, Марк, – пожимаю я плечами. – На самом деле на данный момент у меня нет ни одного.
– На прошлой неделе в больнице мне всучили вот это дерьмо, – Марк указывает на небольшую стопку депрессивных буклетов пастельных цветов, лежащую на прикроватном столике.
– Ты их читал?
– Пытался. Все это полная чушь. Там советуют многое, вроде «вместо этого говорите вот то». Возникает ощущение, что ты чертова стиральная машина, которую нужно настроить.
– Ну тогда все. Мы обречены. Ведь ты и понятия не имеешь, как пользоваться стиральной машиной.
Мы оба смеемся. Настоящим, искренним смехом, а не просто чтобы заполнить тишину.
– Там что-нибудь говорится о том, что делать, если в одну минуту испытываешь гнев, а в следующую уже впадаешь в уныние? – спрашиваю я, и в воздухе снова повисает тишина.
– Ага. На самом деле, думаю, говорится, – Марк вскакивает с кровати и начинает листать страницы.
– Да я шучу! Мне не нужно их читать. И тебе тоже. Мы во всем сами разберемся, хорошо? Ни одна брошюра не сможет нас убедить в том, что жизнь отстой, да?
Марк закрывает буклет и переводит взгляд на меня. В его глазах чувствуется меньше печали, чем до этого.
– Но знаешь, чего я на самом деле хочу? – спрашиваю я.
– Чего?
– Чашку чая, который на вкус не как обезьянья моча.
Марк морщится:
– Откуда ты знаешь, какой вкус у обезьяньей мочи?
Мы снова смеемся. В привычной домашней обстановке смеяться куда легче, чем в больнице.
– Кажется, где-то внизу была слоновья моча. Я принесу тебе чашечку.
– Идеально! Спасибо.
Марк долго не поднимается, и я периодически проваливаюсь в беспокойный сон. Он возвращается с мерзкими антибиотиками, от которых у меня бывает вздутие живота, и большим стаканом ледяной воды. Чая нет.
– Вот, – говорит он, вручая мне две маленькие синенькие таблетки. – Эти штуки воняют, как потные ноги.
– На вкус они не лучше, – говорю я, чувствуя рвотные позывы, даже не успев поднести таблетки ко рту.
Я закидываю лекарство в рот и залпом выпиваю как можно больше воды, чтобы побыстрее его проглотить.
– Фу, бе! – протестую я, высовывая язык. – Ты говорил по телефону внизу? Мне кажется, я слышала голоса.
– Я разговаривал с Николь, – отвечает Марк.
Я морщусь:
– Она здесь?
– Перестань, – говорит Марк, игриво нажимая указательным пальцем на мой сморщенный носик. – Она просто забежала, чтобы проверить, как ты осваиваешься.
– Осваиваюсь? – У меня появляется привычка повторять почти все, что говорит Марк.
– Здесь нет ничего такого. Она говорила, что звонила, когда ты вышла из больницы, но ты, должно быть, забыла.
Я не помню. Но в последнее время я многое забываю. Доктор сказал, что удар по голове повлиял на мою кратковременную память. Врачу пришлось объяснять это мне около пяти раз, прежде чем я наконец запомнила, что забываю.
Также я очень сильно сомневаюсь, что дала свое согласие на то, чтобы мать Марка присмотрела за детьми, но я не помню ни своего согласия, ни отказа, а спор о том, кто и что сказал, последнее, что нам нужно. Как бы трудно мне ни было признавать это даже перед самой собой, я понимаю, что прямо сейчас я не в том состоянии, чтобы заботиться о детях. А Марка выматывает уже то, что ему приходится заботиться обо мне. Я не могу просить его привезти детей домой. Не сейчас.
Даже не могу представить себе количество сломанных элементов декора в доме моей свекрови, страдающей ОКР[6 - ОКР – обсессивно-компульсивное расстройство, психическое заболевание, вызывающее навязчивые мысли, которые могут привести к компульсивным действиям.], которые нам придется заменить. Я содрогаюсь при мысли о том, что она кормит их шоколадом на завтрак и позволяет ложиться спать за полночь. Я скрещиваю пальцы, чтобы нам с Марком удалось войти в привычную колею за пару дней, после чего мы сможем привезти их домой. Дольше я без них не вынесу. Меня поддерживает лишь мысль о том, как я увижу их замечательные крошечные мордашки. Вот бы мои родители были все еще живы! Я скучаю по их поддержке почти так же сильно, как по детям.
– Ванна почти набралась, – говорит Марк, заглядывая в ванную. – Хорошо бы смыть с тебя этот больничный запах.
