Ньюмаркет – он и в Африке Ньюмаркет. Трибуны, программки, лошади, букмекеры; деловитая суета; атмосфера традиций и порядка. Почти все как у нас. Я вышел в паддок, где уже вываживали участников первой скачки. Все те же кучки исполненных надежд тренеров и владельцев посреди паддока. Все те же серьезные игроки, стоящие, облокотясь на ограду, и изучающие фаворитов.
Различий было не так много. Вот разве что лошади по сравнению с английскими выглядели несколько мелковатыми, с чересчур прямыми бабками, и выводили их не белые конюхи в темных куртках, а черные конюхи в длинных белых плащах.
Ставок я делать не стал – я ставлю только на тех лошадей, о которых что-то знаю. В паддок вышли жокеи в ярких шелковых камзолах и сели в седла, лошади двинулись на скаковую дорожку, направляясь к кабинкам, – сухая и твердая, точно кость, земля звенела под копытами, – а я стал спускаться с трибун, собираясь пойти поискать тренера Нериссы, Гревилла Аркнольда. Его лошадь участвовала в следующей скачке, так что сейчас он должен был ее седлать.
Но оказалось, что искать мне никого не придется. По дороге к денникам, где седлают участников, моей руки коснулся молодой человек:
– Гляди-ка! Вы, случаем, не Эдвард Линкольн?
Я кивнул, слегка улыбнулся и пошел дальше.
– Мне, наверное, стоит представиться. Данило Кейвси. Вы, кажется, знакомы с моей тетей?
Я, естественно, остановился. Протянул руку. Молодой человек тепло пожал ее.
– Я, конечно, знал, что вы приезжаете. Тетя Нерисса прислала Гревиллу телеграмму, что вы собираетесь сюда на какую-то премьеру, и просила позаботиться о вас, когда вы будете на скачках. Так что я вроде как вас ждал.
Он говорил с тягучим калифорнийским выговором, теплым и ленивым. Я сразу понял, почему он так понравился Нериссе. Загорелое славное лицо с открытым, дружелюбным выражением, чистые непослушные светло-русые волосы – короче, все в лучших традициях американской молодежи.
– Она не говорила, что вы здесь, в ЮАР, – удивленно заметил я.
– Ну да. – Он обаятельно наморщил нос. – Наверно, она и не знает. Я прилетел сюда всего несколько дней назад, на каникулы. Ну, как там наша старушка? В последний раз, когда я ее видел, выглядела она не блестяще.
Данило весело улыбался. Он ничего не знает…
– Боюсь, она очень тяжело больна.
– Что, правда? Надо же, как жалко… Надо будет ей написать, сообщить, что я тут, и сказать, что я приехал разобраться с состоянием лошадей.
– С состоянием лошадей? – переспросил я.
– Ну да. Здешние лошади тети Нериссы выступают не сказать чтоб блестяще. Точнее, хуже некуда.
Он снова весело улыбнулся:
– На вашем месте я не стал бы ставить на номер восьмой в четвертой скачке, если хотите умереть богатым.
– Спасибо, – сказал я. – Она мне говорила, что они показывают не очень хорошие результаты.
– Ну еще бы! Честно говоря, они не пришли бы первыми, даже если бы вы дали им десять минут форы и стреножили всех соперников.
– А вы, случайно, не знаете, в чем причина?
– Понятия не имею! – Данило пожал плечами. – Гревилл просто сам не свой из-за этого. Говорит, с ним такого отродясь не бывало.
– А это не может быть вирус какой-нибудь? – предположил я.
– Не может. Иначе бы все прочие лошади тоже заболели, не только тети Нериссы. Мы это уже сто раз обсуждали, понимаете? Гревилл только руками разводит.
– Я хотел бы с ним встретиться, – заметил я как бы между прочим.
– Ага. То есть да, конечно. Только, слушайте, чего мы тут стоим на ветру? Давайте куда-нибудь прогуляемся и выпьем по кружечке пивка или чего-нибудь такого. Сейчас у Гревилла скачка, но потом он с удовольствием с нами встретится.
– Ладно, – согласился я, и мы пошли пить пиво. Данило был прав: дул холодный южный ветер, а до весны было еще далеко.
Данило было на вид лет двадцать. Ярко-голубые глаза, светло-русые ресницы, безупречные калифорнийские зубы. У него был вид мальчишки, которого еще не затронули тяготы жизни; необязательно испорченного, но привыкшего получать от жизни слишком много.
Данило сказал, что учится в университете Беркли, изучает политологию, и ему остался год до выпуска.
– На следующее лето покончу с учебой…
– А что вы собираетесь делать потом? – спросил я, чтобы поддержать разговор.
Голубые глаза задорно блеснули.
– А, не знаю! Наверно, надо найти себе какое-нибудь занятие, но пока как-то ничего не придумывается…
«Ну да, – подумал я, – что-нибудь да подвернется… Хотя золотым мальчикам вроде Данило обычно подворачивается что-нибудь приличное».
Мы вместе посмотрели следующую скачку. Лошадь Гревилла пришла третьей, проиграв совсем немного.
– Вот зараза! – вздохнул Данило. – Еще бы чуть-чуть…
– Много проиграли? – сочувственно спросил я.
– Да нет, вроде не очень. Всего несколько рандов.
Курс ранда был без чего-то два за фунт стерлингов или чуть больше одного за доллар. Так что вряд ли Данило разорится.
Мы спустились с трибун и пошли к загону, где расседлывают лошадей.
– Знаете что? – сказал Данило. – Вы совсем не такой, каким я вас представлял.
– То есть? – улыбнулся я.
– Ну, понимаете… Я думал, что такой знаменитый актер, можно сказать звезда, будет, как бы это сказать, представительнее, что ли…
– В жизни звезды экрана выглядят достаточно тускло.
Данило посмотрел на меня с подозрением. Но я вовсе не шутил. Я говорил серьезно. Сам Данило бросался в глаза куда сильнее меня. Конечно, я был на пару дюймов повыше и на пару дюймов пошире в плечах, но тут дело не в росте.
Человек, обхаживавший лошадь, которая пришла третьей, тщательно осматривавший ей ноги и оглаживавший круп, был высокий, кряжистый, с недовольным выражением на лице.
– Да, это и есть Гревилл, – кивнул Данило, проследив направление моего взгляда.
Тренер бросил несколько слов женщине, про которую Данило сказал, что это владелица лошади. Насколько я мог разобрать с расстояния двадцати футов, тон тренера был резким и отнюдь не примирительным. Я знал, что, если тренер желает сохранить душевное здоровье, ему следует обрасти толстой шкурой: постоянно извиняться и оправдываться перед владельцами, чьи лошади проигрывают, невозможно. Надо дать людям понять, что лошадь может быть прекрасно ухожена и натренирована и все же найдется другая, которая окажется более резвой. Но Гревилл Аркнольд держался просто-таки по-хамски.
Вскоре лошадей увели, и толпа начала редеть. Аркнольд, поджав губы и упрямо вскинув голову, слушал то, что говорила ему владелица. Со стороны казалось, что женщина извиняется. Наконец она замолчала. Аркнольд не сказал в ответ ничего утешительного. Женщина пожала плечами, медленно развернулась и побрела прочь.
Аркнольд поднял глаза – и взгляд его упал на Данило. Он вопросительно вскинул брови. Данило чуть заметно кивнул в мою сторону – и Аркнольд переключил внимание на меня.
Медленно оценил. И только потом подошел.
Данило представил нас друг другу с таким видом, словно мы должны быть очень рады знакомству. Так сказать, взаимная привилегия.
Замечательно.
Гревилл Аркнольд мне не понравился – ни тогда, ни потом. Но со мной он был довольно любезен: улыбнулся, пожал руку, сказал, что приятно познакомиться и что миссис Кейвси прислала телеграмму, где говорилось, что я, возможно, приеду на скачки и чтобы он обо мне позаботился.
У него был характерный южноафриканский выговор. Потом я узнал, что он, как и многие южноафриканцы, одинаково хорошо владеет и английским, и африкаанс, и зулусским. Лицо Аркнольда казалось слепленным из грубых кусков мяса, а губы, наоборот, были очень тонкие. На подбородке и на шее виднелись шрамики от старых прыщей, под носом топорщились колючие рыжеватые усы. Он улыбался и говорил приветливо, но глаза у него оставались холодными.
– Ваша лошадь бежала совсем неплохо, – заметил я для поддержания разговора.
Недавний гнев тут же вспыхнул снова.
– Эта глупая баба настояла, чтобы конь выступал сегодня, хотя я хотел выставить его в субботу! В прошлую субботу у него была тяжелая скачка в Турффонтейне, ему нужно было отдохнуть еще дня три!
– Мне показалось, что она извинялась, – заметил я.
– Ja[2 - Да (афр.).]. Извинялась, конечно. Да поздно. Раньше надо было думать. А жеребчик-то хороший. В субботу он бы выиграл. Глупо получилось. Вообще владельцам всегда следует делать то, что говорит тренер. Они ведь нам платят за то, что мы в лошадях разбираемся, разве не так? Вот и слушались бы специалистов!
Я неопределенно улыбнулся. Сам будучи владельцем лошади – хотя мой конь был всего лишь средненьким мерином-стиплером, – я не мог согласиться с ним насчет «всегда». Иногда, даже чаще всего. Но не всегда. Я знал по крайней мере одного победителя Большого национального, который вообще не вышел бы на старт, если бы владелец послушался тренера.
– Я вижу, в четвертой скачке участвует лошадь миссис Кейвси, – сказал я.
Решительное выражение лица сменилось хмурым.
– Ja, – сказал Аркнольд. – Наверно, она вам говорила, что ее лошади выступают не блестяще.
– Да, – кивнул я. – И что вы понятия не имеете почему.
Аркнольд покачал головой:
– Ничего не понимаю! Ухаживают за ними так же, как и за всеми прочими. Тот же корм, те же нагрузки, все то же самое. Они не больны. Я их несколько раз ветеринару показывал. Неприятно. Очень неприятно.
– Ну да, еще бы! – сочувственно кивнул я.
– А тесты на допинг! – воскликнул он. – Мы этих тестов, наверно, сотню сделали! И результат каждый раз был отрицательный.
– А как они выглядят? – поинтересовался я. – Я хочу спросить, можно ли ожидать от них хороших результатов, судя по внешнему виду?
– Сами увидите, – пожал плечами Аркнольд. – То есть я, конечно, не знаю, насколько вы разбираетесь в лошадях…
– Должно быть, неплохо, – вмешался Данило. – В конце концов, ни для кого не секрет, что его старик был конюхом.
– Вот как? – сказал Аркнольд. – Тогда вам, наверно, будет интересно посмотреть конюшни? Может, чего посоветуете насчет лошадей миссис Кейвси, кто знает.
Судя по его ироничному тону, он считал это невозможным. Одно из двух: либо он действительно не знает, что с лошадьми, либо знает, но абсолютно уверен, что я ни до чего не докопаюсь.
– Да, я бы с удовольствием побывал у вас на конюшне, – сказал я.
– Хорошо, побываете. Как насчет завтрашнего вечера? Приезжайте к вечернему обходу, в половине пятого.
Я кивнул.
– Ну, договорились. А ты, Данило, хочешь приехать?
– С удовольствием, Гревилл.
Данило сказал, что сам заедет за мной в «Игуана-Рок».
Чинк, жеребец Нериссы, участвовавший в четвертой скачке, в паддоке смотрелся совсем неплохо. Здоровый блеск шерсти, крепкие мышцы. Он выглядел не очень мощным, но у него были умные глаза и сильные, хорошо поставленные плечи. Портия, сестра Нериссы, приобрела его годовиком и выложила за него двадцать пять тысяч рандов – за родословную. Он выиграл только одну скачку, самую первую, в апреле этого года.
– Ну, Линк, как он вам? – спросил Данило, привалившись боком к ограде паддока.
– Выглядит неплохо, – сказал я.
Чинка водили под уздцы двое конюхов, по одному с каждой стороны. Охрана у Аркнольда налажена неплохо…
Из-за прямых бабок мне трудно было определить, насколько пружинист шаг у Чинка. Все здешние лошади выглядели так, словно они ходят на цыпочках. Наверное, это из-за того, что им с рождения приходится бегать по жесткой сухой земле. По крайней мере, по дороге на старт Чинк бежал рысью не менее уверенно, чем все прочие, и из стартовой кабинки он вылетел наравне со всеми. Я следил за каждым его шагом в цейсовский бинокль с пятидесятикратным увеличением.
Первые полмили он прошел без особых затруднений, держась шестым, в самом конце лидирующей группы. Но когда лошади вывернули на финишную прямую, лидеры рванулись вперед, а Чинк нет. Я увидел, как жокей мотнул головой и принялся энергично высылать лошадь вперед. Но когда приходится делать это в течение такого долгого времени, то можно и не стараться. Чинк явно выдохся, и даже лучший жокей в мире не смог бы с этим ничего поделать.
Я опустил бинокль. Победитель миновал финишную черту, прозвенел колокол, толпа взревела, а Чинк приполз к финишу незамеченным и невоспетым, отстав корпусов на тридцать.
Мы с Данило спустились вниз, туда, где расседлывали лошадей. Гревилл Аркнольд был мрачнее тучи.
– Ну вот, – сказал он. – Сами видели.
– Видел, – согласился я.
Чинк был весь в мыле и выглядел усталым. Он стоял неподвижно, опустив голову, точно ему было стыдно.
– И что вы думаете? – спросил Аркнольд.
Я молча покачал головой. Чинк выглядел обычной медлительной лошадью, но вряд ли такое могло быть – при его-то родословной и при результатах, которые он показал в первой скачке.
Чтобы у него и у всех прочих десяти лошадей было плохое сердце, плохие зубы или заболевания крови и при этом никто ничего не заметил – такого тоже не бывает. Их же осматривал ветеринар, и не раз. И потом, одна, две, но чтобы все одновременно? Невозможно!
Они выступали с разными жокеями. Из спортивных газет Нериссы я узнал, что в Южной Африке очень мало жокеев по сравнению с Англией: всего тринадцать, плюс еще двадцать два ученика, занимающиеся на ипподроме в Натале близ Дурбана, который считается главным спортивным центром страны.
Скачки в ЮАР проходят в основном в четырех районах: Йоханнесбург в Трансваале, Питермарицбург-Дурбан в Натале, Порт-Элизабет в Восточном Кейпе и Кейптаун в провинции Кейп. Лошади Нериссы бывали во всех четырех, в каждом из которых были свои местные жокеи, – и с одними и теми же результатами.
До мая были резвые лошади, а в июне вдруг сделались медлительными клячами.
Судя по тому, как они двигаются, проблем с конечностями у них тоже быть не должно.
Не болезнь. Не допинг. На разных ипподромах. С разными жокеями.
