– Не трогай ее. Ничего не трогай. Она скоро умрет.
Они что, говорят о ней?
Голоса удалились, и Гисла с трудом открыла глаза.
– Мама? – прошептала она, но вместо слова раздался лишь стон. А потом она вспомнила.
Мать была больна. И отец. И Педер, и Моргана, и Абнер. Теперь она вспомнила. Им всем было так плохо. Но вот Гилли… Гилли не болел. Гилли принес ей воды.
Она попыталась назвать его по имени, но тяжелый язык лишь непослушно ворочался во рту. Она села, покачиваясь под весом собственной головы, чувствуя, как нехотя разгибаются руки и ноги. В чашке была вода, и она принялась жадно пить, но чашка дрожала у нее в руках, и вода переливалась через край, выплескивалась ей на рубашку. Вода была теплой и странной на вкус – словно стояла в чашке уже очень давно.
Кто?то развел огонь. Он грел ей спину. Легкие заполнялись дымом. Дрова были слишком влажные. Она чувствовала это по запаху.
– Гилли? – Рядом с кроватью она заметила его сапоги. Так он и спал здесь ночи напролет.
Собрав все силы, она поднялась, хотя ноги ее не слушались. Он пытался заботиться обо всех них. Бедный Гилли. Она подаст ему свою чашку.
Он натянул одеяло себе на плечи и сунул под голову подушку. Но он не спал. Он смотрел на нее пустыми, стеклянными глазами, не отвечал ей, не видел, не двигался. Ему на глаз села муха, но он даже не моргнул.
Огонь выскочил из печи. Теперь он карабкался по стене, разделявшей комнаты.
– Гилли… надо уходить, – прошептала она.
У него на лице теперь сидели две мухи, но дым быстро заполнял комнату, и мухи взлетели, рванулись к открытой двери.
Она взялась за сапоги Гилли и потянула их на себя, собираясь вытащить брата из дома. Сапоги снялись с мокрым хлюпом, и она не удержалась, рухнула на пол, так и не выпустив их из рук. Наверное, она вскрикнула, но огонь уже закружился вокруг нее, заскакал, зашипел, и она уставилась на потолок, ожидая, когда он ее сожрет. Внезапно рядом с ней оказался какой?то человек. Он поднял ее и вытащил из комнаты.
Он усадил ее у колодца, а сапоги Гилли забрал и бросил обратно в огонь – словно пожертвовал их зверю, пожравшему ее дом. В оранжевом свете убывавшего дня мелькали другие люди, тоже солдаты. Ее мать больше всего любила красное закатное небо. Но сейчас небо алело не из?за солнца. Оно алело потому, что солдаты пришли и сожгли их деревню. Дома и поля, амбары и телеги. Животных. Людей. Тела сложили грудами, друг на друга, – погребальный костер из костей и плоти. Они тоже должны были достаться огню.
Гисла поднялась на ноги, закашлялась, застонала, двинулась было обратно к дому, но ноги отказались ее нести, и она снова упала. Нос ей щекотала длинная травинка, но у нее не было сил ни отползти, ни даже открыть глаза.
Голоса вернулись, и она молча взмолилась о том, чтобы солдаты ее не пощадили, чтобы смерть была быстрой. Ей не хотелось гореть, но и жить не хотелось. Быть может, они бросят ее в колодец, дадут утонуть в холодной тьме.
– Заберем ее, Гудрун? Вдруг выживет.
– Оставь ее здесь. Может, и выживет. Но к себе на землю я ее не возьму. Не надо было тебе ее касаться.
– Я сожгу всю свою одежду.
– Мы все сожжем одежду. А потом станем молить богов о том, чтобы нас не постигло то же самое.
– Если она выживет, то будет единственной, – буркнул другой голос. – Единственной из деревни. Все Сонгры мертвы.
* * *
– Гисла.
Ее имя прозвучало где?то вдали. Она не ответила. Она готовилась сгореть с остальными. Ей даже не было страшно. Правда, ей будет не хватать гнезда, которое соорудил для нее Хёд.
Хёд. Это он ее окликнул. Вынырнув из глубин сна, она вспомнила. Она не дома. И никогда не окажется дома. Ее дома больше нет.
– Гисла.
Теперь он был ближе… А может, она. Она, сама того не желая, продиралась сквозь слои сна, выныривала на поверхность моря, к склонившемуся над ней юноше.
– Гисла, сейчас ты должна проснуться.
Она почувствовала, как он положил ладонь ей на лоб, как прикоснулся к ее губам кончиками пальцев, словно проверяя, дышит ли она. Она не умерла. К несчастью, не умерла.
– Гисла, ты должна проснуться, – повторил он. – Губы у тебя сухие, а кожа слишком горячая. Тебе нужно есть и пить. Гисла…
Устало приподняв руку, она отмахнулась от своего имени. Ей не хотелось просыпаться. Не хотелось ни пить, ни есть. Внезапно она снова поплыла прочь и дернулась от испуга, но сил отбиваться не было, а истомленные веки никак не хотели открываться. Что?то уперлось ей в живот, и она хоть и не сразу, но поняла, что он несет ее на плече. Хёд. Хёдкрот, Хёд, слепой юноша, нес ее на плече. Она с трудом разлепила глаза и увидела, как внизу, под ней, покачивается земля.
– Ты слеп, – прохрипела она.
– Да. А ты больна. А еще ты очень легкая. Тут мне повезло. Я никогда еще никого не носил на руках.
Она висела у него на плече, словно ягненок. Правой рукой он придерживал ее ноги, в левой крепко держал свой посох.
– Еще светло… Почему ты не дал мне поспать подольше? – простонала она.
– Ты спала два дня подряд. Я использовал руну, чтобы тебя разбудить.
– Руну?
Ничего не ответив, он осторожно опустил ее в ручей, к которому прежде приводил напиться. Она ахнула, когда ее со всех сторон окружил холодный поток, но Хёд подложил ладонь ей под голову, чтобы лицо оставалось над водой. В этом месте ручей был неглубоким. Она чувствовала, как камни уперлись ей в лопатки и в поясницу. Ноги словно плыли по течению, но она понимала, что вода ее не унесет.
– Разве т-ты не м-мог просто п-п-принести мне в?воды? – спросила она, стуча зубами. – З-зачем было класть меня в ручей?
– Нужно охладить тебе кожу. Тебе нужно попить… и помыться. Так мне было проще сделать все сразу.
– Мне не нужно мыться.
Но ей и правда нужно было облегчиться. Она больше не могла терпеть, но, хотя вода унесла бы все с собой, она не могла решиться на столь интимное дело у него прямо под носом.
– Отойди, – велела она. – Я не все могу делать при тебе.
– Но я тебя не вижу, – напомнил он.
– Зато хорошо чувствуешь запахи, – буркнула она.
Он удивленно вскинул брови и сморщил нос. Она вдруг сообразила, что он мог подумать, но было уже слишком поздно.
– Я не о том, – сказала она. – Мне просто нужно избавиться от излишков воды.
Он осторожно усадил ее в ручье, выпрямился и нерешительно выпустил ее из рук. Она покачнулась и ударилась головой о его колено. Он чуть подождал, словно не доверяя ручью или ей самой, но она хлопнула его по ноге.
– Иди.
– Тебе явно гораздо лучше, – заметил он и наконец сделал то, о чем она просила, – двинулся вниз по течению в поисках ужина.
Пока она собиралась с силами, чтобы не просто сидеть в ручье, но делать еще хоть что?то, он уже успел поймать двух блестящих, серебристых рыбок.
– На камне у твоей головы моя фляга. И мыло, если тебе оно нужно! – крикнул он ей спустя несколько минут.
Она пробормотала себе под нос что?то насчет того, как он «слушает и никуда не уходит», но все же воспользовалась и тем и другим.
– Неужели у всех девочек такой скверный характер? – крикнул он, не услышав ее ответа.
– Неужели у всех слепцов такой острый нюх? – завопила она.
– Я не знаю других слепцов. Но ничего не могу поделать с тем, что слышу и чую запахи острее, чем другие люди.
– Ха. Но пахнет от тебя не лучше, чем от других. – Она соврала.
Пахло от него очень приятно. Медом, и торфом, и корой хвойных деревьев, что росли у его пещеры. От него пахло чистотой. Ей казалось странным, что человек может быть таким чистым. Это было почти так же странно, как и его имя. От ее братьев пахло совсем не приятно. Всегда. Мать вечно уговаривала их вымыться, но они никогда толком не справлялись с этой задачей. От этой мысли ей стало больно.
– У тебя изменилось дыхание. Все в порядке? – спросил он.
– Ты слышишь, как я дышу? – охнула она.
– Да… тебе все еще нехорошо?
– Я ведь сказала, Хёд, что мне нужно побыть одной, – прошептала она, но он и это услышал.
И мгновенно оказался рядом. Он опустился возле нее на колени, прижал ладони к ее щекам, проверяя, не спал ли жар.
– Я в порядке, – сказала она. – Я хорошо себя чувствую.
– Жара нет, – согласился он. – Ты закончила?
– Что… разве ты сам не знаешь? – бросила она.
– Только ты сама это знаешь, – мягко отвечал он. – Я не слышу твоих мыслей. Но хотел бы.
– Я извела все мыло, а твоя фляга пуста, – сказала она, стараясь не выдавать свое раздражение.
Душа у нее болела, но в придачу к этому по телу разливался ужас. Она больше не чувствовала усталости. Больше не могла спать дни напролет, а значит, ничто теперь не могло отвлечь ее от горькой правды. Она потерялась. Осталась одна. И ей совершенно некуда было идти.
– Ходить можешь? – спросил он, как в тот первый раз, на пляже.
– Да. – Но она даже не попыталась встать. – Хёд?
– Что?
– Я не хотела просыпаться. Я хотела бы снова заснуть.
– Знаю… но птенцу нужно вылететь из гнезда.
– Зачем? – выдохнула она.
– Чтобы есть. Жить. Учиться.
– Я не хочу жить. Ты сказал, что использовал руну, чтобы меня разбудить. Можешь использовать руну, чтобы навсегда меня усыпить?
С минуту он молчал.
– Я не должен был этого делать, – признался он. Его голос звучал опасливо.
– Чего именно?
– Не должен был говорить тебе про руну. Я не привык следить за словами. Обычно меня никто, кроме Арвина, не слышит… а он требует, чтобы я говорил ему все. Чтобы учился управлять своими словами.
– Управлять своими словами?
– Да. И рунами. – Он поморщился. – Ну вот опять.
– Где Арвин? – Кажется, она уже спрашивала об этом.
– Он вернется. Я… буду тебе признателен, если ты не скажешь ему про руны.
– А что мне можно ему говорить? Я ничего в таких вещах не смыслю. И потом, ты мне не ответил. Ты можешь снова меня усыпить?
– Я не хочу, чтобы ты спала, – сказал он. – Я хотел бы говорить с тобой. Хотел бы снова услышать, как ты поешь.
– Я не хочу петь.
– Идем… Когда ты обсохнешь и поешь, тебе станет лучше.
Он протянул ей руку. Она взялась за нее, и он помог ей подняться. Пока она отжимала юбки, он ждал, склонив голову набок, прислушиваясь к ней. А потом повернулся, и она пошла вслед за ним.
2 стороны
Хёд чистил рыбу так умело, словно делал это уже в тысячный раз. Она предложила помочь, но он велел ей сесть, объяснив, что ему проще, когда пространство вокруг него остается свободным.
– Я знаю, что делаю… но не вижу, что делаешь ты. Так что сиди спокойно и не попадайся мне под руку. Можешь говорить со мной. Я устал развлекаться лишь теми мыслями, что вечно крутятся у меня в голове.
– Мне не нравится твое имя, – выпалила она, изумив и его, и себя.
– Меня назвали в честь бога.
– Какого еще бога?
