Гай Юлий Орловский "Ричард Длинные Руки – сеньор"

– Да ничего, это ничего!.. Я ничего такого даже не думаю, даже совсем не думаю!

Но уши полыхали, как огни на нефтяной вышке. Она сказала стыдливо:

– Все-таки я одна с двумя мужчинами среди степи… Да еще ночью. Мне просто страшно…

Она подвигалась, устраиваясь, Сигизмунд пылал весь, девушка прижималась к нему грудью, всем телом, таким сочным и зовущим, даже я на другой стороне костра слышал мощный зов, самый древний и неодолимый, потому именно его и стараются в первую очередь подделать, имитировать.

– Ты не с двумя, – поправил я почти сочувствующе. – Я ведь с тобой не заговаривал первым!

Она вздрогнула, в ее больших синих глазах, сейчас уже томных, с поволокой, проступил испуг.

– Да, – ответила она жалобным голосом, – но я так испугалась в ночи и замерзла…

– Грейся, – сказал я. – И еще… я ведь не приглашал тебя к костру, верно?

Страх в ее глазах рос, румянец на щеках сменился бледностью. Сигизмунд смотрел на меня с растущим раздражением, девушка спросила почти шепотом:

– Кто ты?

Я промолчал, давая ей взглядом понять, что она мне нравится, но провести себя не дам. Сигизмунд обнял ее за плечи, что покорно смялись под его ладонью, теплые, пухлые и нежные, сказал неприятным голосом:

– Это сэр Ричард, паладин…

Она дернулась так, что его рука соскользнула ей на спину, где-то там затормозила на нижней, сильно оттопыренной части.

– Па… паладин?

– Да, – подтвердил я почти с сочувствием. – Паладин… А это значит, что вижу такой, какая на самом деле.

Она охнула, с непостижимой скоростью подхватилась, в глазах был страх. Застыла на мгновение, на лице обреченность, я сделал ей знак, чтобы убиралась. Еще не веря в спасение, она поспешно метнулась в темноту, топот босых ног вроде бы сменился сухим стуком копыт, несущих легкое тело.

Судя по бледному лицу Сигизмунда, он тоже что-то уловил, в глазах отчаяние.

– Сэр Ричард, – прошептал он белыми губами, – а… какая она?

– Не знаю, – ответил я.

– Но вы сказали…

Я ответил с великой неохотой:

– Мало ли что говорим женщине!.. Особенно когда хотим уязвить! Но я не стал бы, даже если бы мог… Расставаясь с ними, мы все же храним в памяти лучшие минуты?.. Пусть останется такой… какой видели. Какой сама хотела казаться.

Последний оранжевый язычок поплясал на рубиновом угле, порыскал, отыскивая еще хоть крошку древесины, вздохнул и втянулся вовнутрь в терпеливом ожидании сладостного мига, когда я брошу еще сухую ветку сверху. А лучше – две. А помечтать можно, что могучие руки человека поднимут всю охапку и швырнут на россыпь багровых углей, внутри которых ждет своего часа жар.

Звездное небо все так же бесстрастно смотрело на темную землю и наш крохотный багровый огонек. Сигизмунд сидел в горестном оцепенении. Я хотел сказать, что печалиться не стоит, все женщины такие, надо видеть их в том облике, в каком сами подают нам себя, ну разве что вот так в путешествии через опасные края надо принимать меры предосторожности, но дома должны делать вид, что не замечаем, и в самом деле стараться не замечать, а видеть их только такими, какими нам стараются казаться. А тот, кто видит женщин в их настоящем облике, теряет многое. Очень многое. Может быть, даже всю красоту и все желание вообще жить.

– Ну и дурак же я, – прошептал он тихо.

Я хмыкнул:

– Довольно просто сказать: «Ну и дурак же я!», но как трудно заставить себя поверить в то, что это действительно так… Ничего страшного, я сам обожаю женщин, у которых ноги недалеко от головы. Настолько недалеко, чтобы прямо задница с ушами, это уже идеальная женщина… Однако не стоит попадаться в лапы даже идеальной.

Он спросил хмуро, с упреком:

– Вы так о женщинах… нехорошо, сэр Ричард! Неужели у вас нет дамы сердца?

Сердце мое упало, я ответил сдержанно:

– Уже нет.

– Почему? Она вас не любит? Но это еще не причина. Неразделенная любовь возвышеннее.

– Она любит, – ответил я коротко.

Он посмотрел удивленно, переспросил:

– Вы это ощутили?

– Она даже сама сказала, – ответил я невесело.

– Но… сэр Ричард! Что же вам еще надо?

– Если женщина говорит, – ответил я с болью в голосе, – что она вас любит, то это еще совсем не значит, что она любит только вас. Давайте спать, сэр Сигизмунд.

Глава 3

Утром он, бледный и печальный, торопливо развел огонь из остатков хвороста, прогрел мясо и даже хлеб. Молча позавтракали, обоих пробирала дрожь, днем солнце накаляет доспехи, однако ночью даже возле костра зуб на зуб не попадает, от земли тянет могильным холодом. Коня я подозвал свистом, а Сигизмунд долго бегал за своим, ловил, тот ухитрился и со спутанными ногами отдалиться почти на милю.

– Хорошо, – заметил я одобрительно, – трусцой от инфаркта.

– Что, сэр Ричард?

– Говорю, утренние пробежки очень полезны для рыцарского духа.

Он покачал головой.

– Ох, сэр Ричард… никогда не пойму, когда вы говорите серьезно!

Выехали навстречу заре, солнце поднимается из-за дальнего леса маленькое, злобно-красное, сулящее то ли бурю, то ли что-то еще нехорошее. Если солнце красно к вечеру – то хохлу бояться нечего, если красно поутру – то хохлу не по нутру. Ладно, здесь вообще нет такого великого народа, что пирамиды построил и евреев из Египта вывел.

– Я смотрел следы, – проговорил вдруг Сигизмунд. – Ничего… Неужели она была одна?.. Одна ночью?

– Без женщин прожить еще можно, – заметил я, – но без разговоров о них… гм… сомневаюсь.

Сигизмунд покраснел, сказал, оправдываясь:

– Да так дорога короче… На ней сам дьявол ноги сломает, как только ваш конь скачет по таким кочкам…

– Плохие дороги требуют хороших проходимцев, верно?

Он посмотрел с подозрением, подумал, указал широким жестом вокруг:

– Здесь пустые места, я не видел следов жилья. По крайней мере, недавних.

– Ты все еще о ночной гостье?

Он сказал с обидой:

– А что плохого? Может быть, ей в самом деле нужна была помощь?

Я кивнул:

– В чем-то ты прав, ведь кто не рискует, тот не пьет… в смысле, того не хоронят в гробу из красного дерева. А то, что она все-таки ведьма, так от одного греха подальше, к другому поближе, верно? А ты ее почти уболтал. Женщины все любят ушами. Особенно те, у которых от ушей растут ноги.

Он спросил уныло, но с надеждой:

– А вы в самом деле не рассмотрели… кто она?

– Кто много спрашивает, – ответил я, – тому много врут. Но я в самом деле не стал всматриваться. Отогнал – и ладно. Я понимаю, что если враг не сдается, его уничтожают, но как-то не могу всерьез считать врагом красивую женщину… или которая может прикинуться красивой. Ведь они все прикидываются: с помощью макияжа, шейпинга, дантиста, портнихи, курсов общения! Для нас прикидываются.

– Но, если…

– Жизнь, – сказал я наставительно, – на десятую долю из того, что с нами происходит, а на девять десятых из того, как мы на это реагируем. Реагируй весело!.. Иначе жизнь будешь видеть в виде лестницы в курятнике – короткой и в дерьме.

– Сэр Ричард! Вы говорите ужасные вещи!

– Нет, – ответил я, – я оптимист. Знаю, что в жизни обманывают только три вещи: часы, весы и женщины. А все остальное – жизнь есть жизнь, в какой бы позе ни проводилась. Надо жизнь любить, иначе…

Он не ответил, смотрел ошалелыми глазами. Я проследил за его взглядом. Над вершинами холмов в нашу сторону летел, часто-часто взмахивая крыльями, громадный дракон, похожий на большую лиловую ящерицу. Я поспешно вытащил меч. Сигизмунд со стуком захлопнул забрало, в левой руке щит, готовый принять удар огненного дыхания, в другой меч, красиво изготовленный для удара.

Дракон налетел, ветер от крыльев ударил по нашим телам, как порыв шторма. В последний миг крупное лиловое тело взмыло, пронеслось над головами. Кончик меча Сигизмунда блеснул на расстоянии ладони от белесого брюха крылатой рептилии. Размерами дракон с коня, даже с пони, худого такого пони, в смысле, туловище размерами с пони, а лапы, формой похожие на львиные, толстые, как ноги моего коня, с острыми когтями. Хвост, как у ящерицы, которых я ловил в детстве, только, понятно, покрупнее.

Сигизмунд поворачивался в седле, глаза следили за крылатым чудовищем. Дракон распахнул пасть, донесся скрежещущий звук, словно на скорости в сто пятьдесят грузовик затормозил перед «зеброй». Сигизмунд побледнел и в бессилии опустил меч, но я визга тормозов наслышался, как и следующего за ним глухого звякающего удара со звоном вылетающих стекол, мой меч в руке, я рассматривал крылатое чудовище с живейшим интересом.

– Сэр Сигизмунд, – сказал я. – Он не так уж и опасен… У него кости должны быть пустотелые, вы их мизинцем перебьете!

– Да, – сказал он слабо, – вы все породы драконов знаете?

– Зачем мне породы? – ответил я бодро. – Я знаю законы гравитации. И эти… аэродинамики, наверное. Правда, жук их не знает, потому и летает, но жук, по-моему, просто нагло пользуется магией.

– А дракон?

Дракон сделал быстрый полукруг и снова понесся в нашу сторону, угрожающе растопырив все четыре лапы с выпущенными когтями, распахнув пасть и снова издав так испугавший сэра Сигизмунда отчаянный скрип тормозов по асфальту. Я привстал на стременах и выставил в сторону дракона лезвие меча. У меня руки длинные, да и меч не римский гладиус, дракон завизжал еще громче и, как я и ожидал, круто ушел вверх и в сторону, блеснув незащищенным брюхом.

– А дракон, – ответил я запоздало, – слишком уж реальный. Воняет рыбой, вон чешуйка упала, крылья потертые, шрам на боку, заметил?.. То ли кто-то мечом, то ли с другими драконами цапался.

– С другими драконами?

– Ну да. В весенний гон.

Сигизмунд привстал на стременах, замахнулся, дракон пролетел над головами, рыбой пахнуло сильнее, сделал крутой разворот, из пасти огонь узкой струей, а потом широкими лепестками цветка, глаза горят яростью, когти блестят, Сигизмунд наконец вскрикнул нервно:

– Сэр Ричард… не испытать ли вам свой молот?

– Зачем? – ответил я. – Он уже испытан.

– На драконах?

– Я говорю вообще, обобщенно.

– А если дракон…

Я сказал, стараясь, чтобы голос звучал уверенно:

– Он слишком уж страшен. Когда нападают, так не топорщат перья.

– А как? – спросил он обалдело.

Кони наши, встревоженные, но не обезумевшие от страха, идут ровной рысью, дракон все еще кружил над головами, имитировал пикирующий бомбардировщик, но я видел, что когти постепенно втягиваются, огонь из пасти уже не пышет, сам дракон взмывает на высоте двухэтажного дома.

– У него тут, – предположил я, – наверное, гнездо. Вон на том холме, похоже…

– А разве они не в норах?

– Разные виды, – ответил я, хотя Сигизмунд, похоже, прав, драконам больше идет жить в норах.

Дракон сделал над нами последний круг, на большой высоте, лапы поджаты к пузу, прокричал что-то презрительно-угрожающее и полетел обратно. Сигизмунд проводил его долгим взглядом. Из груди вырвался вздох, трясущаяся рука с огромным облегчением сунула меч в ножны.

– Как вы догадались, сэр Ричард?

– Да он напал сперва вяло, – ответил я, – а потом все злее и злее. Именно, когда подъезжали к самому холму. А едва начали удаляться, тут же снизил темп яростных атак, чтоб не разбить себе пятак… Пусть живет, ящерица. За что ее убивать? Это не человек же, которого всегда есть за что прибить, оплевать, унизить, втоптать, размазать…

Он некоторое время еще оглядывался, сказал нервно:

– А вы не очень высокого мнения о человеке, верно?

– Человек… – буркнул я. – Чем выше он задирает нос, тем больше демонстрирует его содержимое. Потому что задирать нос ему хоть и свойственно, но рановато. Всегда на одном и том же месте спотыкается.

Сигизмунд некоторое время ехал молча, потом поинтересовался осторожно:

– На каком месте?.. Сэр Ричард, вы говорите, как наш священник, только Господа не повторяете через слово. И молитвы я от вас никогда не слыхал.

– Молитва от слова «молить», «умолять». Нет, Сиг, Господу наши мольбы не нужны, наоборот… Ему нужны сильные и гордые люди. Он помощников себе растит, а не рабов, халявщиков! Дарвин ошибался, считая, что человек произошел от обезьяны. Этот процесс еще только начинается, хотя прошло фиг знает сколько веков и миллениумов.