– ЗАК?
Слышу собственный рев в ответ. Я стою посреди кухни, грудь у меня вздымается и опускается.
В соседнем доме. Они, наверное, в соседнем доме.
Я выбегаю в прихожую и бросаюсь к входной двери мимо человека на стремянке. Он что-то кричит мне вслед. Я надеюсь, что он свалится и раскроит себе череп о собственные инструменты.
Прохладный воздух сразу высушивает слезы на моем лице. У меня в машине сидит человек, он отгоняет ее, чтобы могли проехать фургоны, а другой на пассажирском сиденье роется в моей сумке. Все происходит так быстро, что я хочу крикнуть им, чтобы они подождали немножко, пока я наконец пойму, в чем здесь дело.
Я бегу по подъездной дорожке, потея в своей куртке, потом через лужайку Полы к двери ее дома и начинаю колотить по ней кулаками.
– Зак? Пола?
Не дождавшись ответа, придвигаю к себе один из горшков с лавровыми деревьями, которые стоят по бокам от входа. На ноги мне сыплется земля, я роюсь в горшке в поисках второго ключа. У меня кружится голова, и я пытаюсь собраться, встав на четвереньки на крыльце и дрожа от холода.
Держись.
Открыв глаза, замечаю, как блестит ключ в горшке с землей.
Я выкапываю его и поднимаюсь на ноги. Руки у меня покрыты землей, колени грязные. Меня так сильно трясет, что не сразу удается вставить ключ в замочную скважину, и я поворачиваю его с такой силой, что, боюсь, он сломается в замке.
Дверь распахивается.
– Пола?
Я жду, когда она отзовется, когда Зак выбежит из-за угла меня встретить, а рядом с ним будет восторженно подпрыгивать Мишка.
В доме стоит звенящая тишина.
Я бегу проверять комнаты, сначала кухню, потом гостиную и останавливаюсь у камина, чтобы перевести дыхание. В доме по-прежнему оглушающе тихо.
Их здесь нет, но, даже несмотря на все свидетельства, это никак не укладывается у меня в голове. Если я буду искать дальше, бежать дальше, я найду их целыми и невредимыми. Это не может быть реальностью. Я трясусь всем телом, мне больно дышать, больно думать, потому что каждая новая мысль переполняет мой мозг настолько, что я не могу дальше думать и трясусь еще сильнее. Я стою посреди гостиной почти с минуту и смотрю на фотографию на каминной полке. На ней Пола со своей дочерью.
Может, они пошли гулять с Мишкой, чтобы быть подальше от всего этого? Это похоже на Полу.
Но разве она не позвонила бы мне?
Я инстинктивно хлопаю себя по карману в поисках телефона, и у меня падает сердце, когда я вспоминаю, что оставила его в сумке. В той самой сумке, где копался один из незнакомцев у меня на подъездной дорожке.
По оставленной мною же дорожке из земли я возвращаюсь к двери и снова бегу по лужайке. Темнеет, и мне приходится напрягаться, чтобы разглядеть землю под ногами. Из двери моего дома выходят один за другим люди, некоторые уже собирают оборудование под звук захлопывающихся дверей фургонов.
Они не уедут, пока я не выясню, где он.
Я бросаюсь в дом и падаю, когда у меня из-под ног неожиданно вырывают пластик. Я приземляюсь на бедро, и боль отдается в ляжке. Я оглядываюсь, не понимая.
На противоположном конце прихожей стоит человек. Он сворачивает пластик в рулон, на губах у него расползается усмешка. Когда он начинает смеяться, меня охватывает желание заставить его заткнуться. Я с трудом встаю на ноги и иду в гостиную. Там стоят трое, ждут меня.
– Где мой сын?
Я бросаюсь на человека с холодными голубыми глазами и с такой силой хватаю его за воротник, что он отступает назад.
– Где он?
Я отчаянно, с силой колочу его по груди, размахиваясь и ударяя вслепую, пока не попадаю ему по носу. Из ноздрей у него брызгает кровь.
Какие-то руки хватают меня сзади и оттаскивают назад с такой силой, что ноги у меня почти отрываются от земли; они швыряют меня об стену с оглушительным стуком. В шее что-то хрустит, перед глазами плывут круги. Я чувствую запах крови у него из носа, чувствую дыхание тех, кто пригвоздил меня к стене.
– Закройте ей рот.
Рот мне накрывает большая рука в перчатке.
– НЕ ВЗДУМАЙ! – слышу я, вгрызаясь в руку. Меня снова ударяют головой об стену, и по позвоночнику пробегает жаркая острая боль. Комната бешено вращается у меня перед глазами. Я пытаюсь схватить ртом воздух, перчатка покрывается моей слюной.
Я не могу дышать.
Голубоглазый ищет что-то в телефоне, втягивая носом кровь, лицо у него призрачно-белое в свете экрана. Я щурюсь от яркого света, когда он подносит его к моему лицу.
На фотографии Пола. Ее кожа приняла тошнотворно-серый оттенок. Глаза у нее распахнуты, губы приоткрыты. В середине лба зияет глубокая темная дыра, уходящая внутрь черепа. Ее тело бросили в какой-то колодец, и густо-черная вода пропитала ее одежду.
Я кричу в ладонь, которая закрывает мне рот, и так сильно рыдаю, что им приходится держать меня вдвоем, чтобы я не извивалась. Но я все равно не могу отвести взгляда от фотографии. Человек убирает телефон в карман брюк.
– Если не сделаешь так, как мы говорим, твой сын к ней присоединится. Я сам засажу ему пулю в голову. Поняла?
Рука в перчатке больше не прижимается к моим губам. Я ловлю ртом воздух.
– Почему я должна вам верить? Как я могу быть уверена, что он еще жив?
Я кричу, рыдаю, но ничего не могу с собой поделать. Он смотрит на меня своими холодными голубыми глазами и вздыхает. Капля крови падает у него из ноздри и приземляется между ботинок. Он достает телефон и прижимает его к уху. Мы все ждем, слушая отдаленные гудки.
– Дай ему трубку, – произносит он.
Он подходит ко мне, и я сжимаюсь, ожидая еще один удар об стену, но вместо этого он подносит телефон к моему уху.
На другом конце я слышу приглушенное шуршание, как будто одна штанина трется о другую при ходьбе, и эхо шагов по твердому полу. Со скрипом петель открывается дверь. Я тяжело дышу в трубку, переводя взгляд с одного лица на другое.
– Мам?
Звук его голоса выбивает из меня дух. Я замираю, открыв рот, по лицу у меня катятся слезы.
– Малыш?
Зак разражается слезами, как будто до этого долго крепился. Я никогда не слышала, чтобы он так плакал, и мне так хочется заключить его в объятия, гладить по голове, целовать каждый миллиметр его лица. Понимая, какое между нами расстояние, я начинаю рыдать еще сильнее. Я закусываю губу, чтобы собраться, и стараюсь говорить как можно четче.
– Малыш, послушай меня. Слушаешь? С тобой все будет хорошо. Я обещаю, что вызволю тебя. Понял?
– Ма-ма-мамочка…
Каждый его всхлип отзывается невыносимой болью. В груди у меня нестерпимо жжет. Они могут меня бить, могут связать, могут выпустить обойму мне в голову, но ничего не сравнится с этой болью.
Человек отнимает телефон от моего уха.
– Нет! Я должна сказать, что люблю его!
К моим губам поднимается рука в перчатке.
– Пожалуйста!
Рука зажимает мне рот. Когда он вешает трубку, у меня подгибаются колени. Двое рывком ставят меня на ноги.
– Теперь понимаешь, что поставлено на карту?
Я яростно киваю под рукой в перчатке, мокрой от моих слез.
Я не могу дышать, я не могу дышать, я не могу дышать.
– Дайте ей сказать.
Рука приподнимается. Я глотаю ртом воздух и выдыхаю с отчаянным стоном:
– Да!
Они меня отпускают. Я мгновенно оседаю на пол и плюхаюсь на копчик.
Сквозь пелену слез вижу, как тот, кого я била, достает что-то из кармана, а его приспешники выходят из комнаты. Это мой телефон. Он достает из него аккумулятор и вставляет тот, который взял с журнального столика, а потом делает то же самое с моим рабочим телефоном. На подъездной дорожке один за другим загораются фары, так ярко освещая комнату, что я едва могу разглядеть что-то, прищурившись. Я откидываюсь на стену, голова у меня кружится, слушаю ворчание заводящихся моторов, отдаленные шаги, лопотание незнакомой речи.
– Просто выполните задание, доктор Джонс, – говорит голубоглазый. – Вот и все, что от вас требуется.
Он с грохотом захлопывает за собой дверь, и этот звук разносится по всему дому.
Некоторое время я всхлипываю, качаясь из стороны в сторону и обхватив себя руками. Из моего приоткрытого рта течет дорожка слюны. Когда голова перестает кружиться, я открываю глаза.
В комнате темно. В доме тихо.
Вот и все, они ушли.
5
Марго
Четверг, 4 апреля 2019 года, 17:20
Я неплохой человек. Я все время себе это повторяю.
Мельком оглядываюсь через плечо и, наклонив голову, прислушиваюсь к звукам в комнате. Здесь какая-то изощренная планировка, ряды шкафчиков образуют лабиринт узких коридоров со множеством уголков, где можно спрятаться. Но слышу я только бормотание труб в стенах и шум голосов в коридоре за дверью.
Убедившись, что никого нет, я вытаскиваю деньги из сумки Карин и засовываю к себе в задний карман, закрыв шкафчик с легким щелчком.
Будь я плохим человеком, я бы взяла все деньги. Я могла бы взять ее телефон, ее дебетовую карту, дизайнерские часы, которые она всегда прячет внутри своего левого ботинка, но я беру какие-то жалкие десять фунтов. Но несмотря на предлоги, которые я для себя выдумываю, я знаю, что не обчистила ее до нитки не из добрых чувств, а чтобы свести к минимуму шанс, что она заметит пропажу.
У меня в груди загорается огонек вины. Я быстро его задуваю.
Я неплохой человек.
Я иду к двери и замираю, когда вижу, что на нее приклеили очередное объявление.
Осторожно!
Здесь орудуют воры. Просьба обеспечить безопасность своих вещей и оставлять в раздевалке только самое необходимое. Личные вещи остаются без присмотра под вашу ответственность. Если вам известно что-либо, имеющее отношение к недавним кражам, просьба поставить в известность своего непосредственного руководителя.
Сердце у меня забилось сильнее. Быстрыми нервными толчками в грудной клетке.
Первую пропажу заметили только несколько месяцев спустя. Месяцами я торчала здесь допоздна, чтобы остаться одной, рылась в вещах своих коллег и думала, что бы взять. Отсутствие чего они заметят в последнюю очередь? Что им меньше всего нужно? Но чем больше я этим занималась, тем меньше меня заботило, что мои шалости могут вызвать у них какие-то затруднения. К тому времени, как они начали замечать, что что-то происходит, я уже отваживалась залезать в их шкафчики, как только они поворачивались спиной. Я начала воровать не только чтобы сводить концы с концами и расплатиться с долгами, но и ради развлечения. Это зуд, который мне никак не удается заглушить.
Я говорю себе, что я неплохой человек. Может быть, в один прекрасный день я в это поверю.
Я открываю дверь и вздрагиваю. Прямо за дверью стоит мой начальник.
– А вот и вы, – говорит он. – Я вас искал. Можем поговорить?
Кэлвину я никогда не нравилась. Он профессионал и очень редко это показывает, но иногда, когда он думает, что я не вижу, я ловлю на себе его взгляд: он пытается меня разгадать.
Может, у меня паранойя.
– Это подождет до завтра? Мне надо бежать.
У меня от нервов сжимается горло. Мы оба слышим это в моем голосе.
– Это не отнимет много времени, – отвечает он с натянутой улыбкой.
Он знает.
Я отвечаю ему такой же улыбкой. Сердце у меня бешено стучит.
– Да, конечно.
Он ведет меня к себе в кабинет в молчании. Невысокий и квадратный, пряди мышиного цвета волос у него на голове редеют, а из-за темных круглых очков глаза кажутся гораздо меньше, чем на самом деле. Когда мы остаемся одни, Кэлвин обычно первым завязывает разговор, чтобы избежать неловких пауз, но сейчас он даже не пытается это сделать.
Ему больше не нужно притворяться, что я ему нравлюсь. Теперь он может просто меня уволить.
Мы плутаем по коридорам, ведущим к его кабинету, и я думаю обо всем, что в моей жизни будет разрушено, если меня сейчас уволят. Я не смогу расплатиться с долгами и еще больше задолжаю за квартиру; не удивлюсь, если в конце месяца Сэнди поменяет замки. Уже сегодня мне звонил Ник и оставил несколько злых сообщений, спрашивая, когда я верну ему деньги; и я думаю, как далеко мне придется зайти, прежде чем он перейдет к рукоприкладству. Чем больше я об этом думаю, тем больше впадаю в панику, пока не начинаю трястись всем телом и плохо соображать. Подходя к двери кабинета Кэлвина, я отчаянно пытаюсь выдумать правдоподобную ложь.
Он открывает дверь вытянутой рукой, приглашая меня войти.
