Соня улыбнулась, глядя ему в глаза, и ответила:
– Да.
– Ко мне?
– Хорошо.
– Ты сводишь меня с ума. Знаешь?
– Догадываюсь! – засмеялась она.
– Ты этому рада?
– Конечно!
– А мне иногда кажется, что тебе все равно.
– Почему тебе так кажется? – удивилась Соня.
– По тебе трудно понять, что ты чувствуешь.
– Это плохо?
– Это возбуждает.
– Значит, это хорошо?
– Значит, так.
Максим жил рядом, на Плющихе, и домой к нему пошли из ресторана пешком. Август стоял теплый, идти по вечерним улицам было приятно. Прошли по набережной мимо высокого полукруглого дома и свернули во дворы. Максим обнял Соню и, склонившись, поцеловал в поперечную прорезь, сделанную на ее платье так, будто ткань случайно разорвалась на груди.
– Ты одеваешься просто сумасшедше, – проговорил он.
Голос его стал низким, клокочущим, и это свидетельствовало о возбуждении больше, чем слова.
Платье в самом деле было выдающееся. Пока Максим был в командировке, Соня съездила в Юрмалу к Лайме, с которой училась в университете. Увидев это платье в рижском магазине, она сразу поняла, что Макс такое оценит. Бледно-зеленое, из плотного трикотажа, до лодыжек длиной, закрыто до горла, и вот эта распадающаяся поперечная прорезь на груди. Ложбинка, которая виднелась в прорези, выглядела так, что, когда Соня ожидала сегодня такси у своего дома, проходившая мимо злобная тетка окинула ее таким взглядом, каким посмотрела бы, наверное, на голую распутницу. У платья имелся, правда, еще разрез сбоку, от лодыжки до бедра, но он не был виден, пока не сделаешь шаг, так что впечатление, произведенное на тетку, объяснялось только развратным видом прорези.
Максим вдохнул глубоко, словно стараясь замедлить сердцебиение. Рассыпанные по плечам Сонины волосы попали ему в нос, и он чихнул. Соня засмеялась, поцеловала его, и они вошли в подъезд.
Его дом тоже был построен недавно, и его же компанией, поэтому пентхаус, который Максим для себя выбрал, являлся образцом безупречного современного жилья. Соне нравилось смотреть в огромное панорамное окно, за которым открывался вид на Москву-реку, церковь Михаила Архангела, цепочки и созвездия городских огней.
Она прошла в комнату и остановилась возле низкого стеклянного столика, глядя на эту сияющую московскую россыпь.
– Как твое платье снимается?
Максим поднял Сонины волосы и коснулся губами ее затылка. Его дыхание было горячим, и она знала, что это от желания, направленного на нее.
– Как перчатка, – ответила Соня.
Он присел на корточки, распахнул платье сбоку по разрезу и, целуя ее ногу по всей открывшейся длине, потянул платье вверх, снимая его и вставая одновременно.
– Понимаю средневековых пуритан, или кто они там были… – пробормотал Максим. – Нет ничего эротичнее виднеющейся из-под платья пятки. Но смотря чьей, правда.
Они соскучились, конечно, не только по тому, чтобы пить вино под стеклянной луной, но и по тому, что соединяло, сплетало их сейчас на полу. Не хватило терпения добраться до кровати, да и зачем, если так хорошо на светлом ковре перед стеклянной стеной, за которой город, и река, и огни, и все это пульсирует энергией так же, как их мгновенно сомкнувшиеся тела…
– Надо было продлить удовольствие, – выдохнул Максим, прижимая к себе раскинутые Сонины ноги.
– Тебе его не хватает?
Она сдвинула колени, повинуясь его рукам, и сжала его бока. От этого ее движения, то ли покорного, то ли исступленного, он вздрогнул и застонал. Удовольствия ему явно хватало, и ей тоже, несмотря на то, что все в самом деле произошло слишком быстро – Максим стал вздрагивать в ней почти сразу, как только она обняла его не ногами только, а всем телом. Но сейчас все и должно было произойти именно так, почти мгновенно: они соскучились оба.
– Вся ночь впереди, – сказала Соня, когда он затих, упершись лбом в ее плечо. – Еще будет и медленно тоже.
Максим перекатился на спину, лег рядом, раскинув руки. Потом покосился на нее и сказал:
– Давай сфотографирую тебя?
– Зачем? – не поняла она. – Для инстаграма, что ли?
– Чтобы ты увидела, как смотришься на этом ковре. Ты с ним просто сливаешься. Я специально такой выбрал.
– С которым я сольюсь? – засмеялась Соня.
Лежать рядом с Максом на мягком ковре было приятно.
– Ну да, – ответил он. – Глаза-то у тебя как песок. И по цвету, и по фактуре. И волосы тоже.
– Сразу видно строителя! – Соня засмеялась. – Может, ты и артикул мой знаешь?
– Артикула не знаю. А хотелось бы.
– Зачем?
– Для определенности. А то я в тебе тону.
– Тебе это не нравится?
– В сексе – нравится, и это еще мало сказать. А в жизни… – Он секунду подумал и твердо сказал: – Тоже нравится. В конце концов, должно же в моей жизни быть хоть что-то непонятное.
Что он имеет в виду, Соне как раз было понятно. Жизнь его выстроена по железобетонным правилам. Неизвестно, установил он их потому, что ему с такими правилами удобно, или потому, что без них ему не по себе, но во всяком случае Соня с ее книжками, музыкой и прочим подобным, наверное, выбивается из общего прагматизма его жизни, и ему это в самом деле нравится.
Максим встал, подал руку Соне и, когда она тоже поднялась с ковра, поцеловал ее в висок, сказав: «Какая прохладная!». Потом он пошел в глубь квартиры за вином: еще в ресторане сообщил, что у него есть ледяное рейнское.
Пока его не было, Соня достала из шкафа свой длиный шелковый халат и завернулась в него так, что видны остались только голова да пятки. Любуйся пуританской эротикой, раз нравится!
В этой квартире у нее было все необходимое для того чтобы, войдя, сразу же начать удобную, по собственному вкусу устроенную жизнь. Ключ от квартиры Максим дал ей после третьей ночи, которую она здесь провела, и тогда же предложил покупать сюда все, что она считает необходимым.
Это было два года назад. Если бы Соню спросили, почему они не съезжаются, она могла бы ответить: «Потому что он мне этого не предлагает», – и это было бы правдой, но правдой не полной.
Максим не предлагает ей перейти жить в его квартиру, потому что она ни словом, ни намеком не дает ему понять, что это возможно. Он самолюбив и не хочет встретить отказ. А она не говорит ему об этом, потому что… Да к чему искать сложные объяснения? Потому что ей тридцать семь лет, и то, что казалось желанным и само собой разумеющимся в двадцать, сейчас таковым уже не кажется.
За эти два года они создали для себя ту жизнь, которую можно называть комфортной, имея в виду комфорт не только внешний – с этим вот ковром цвета Сониных волос, и с прекрасным городом за окном, и с шелковым халатом в шкафу, – но и внутренний, то есть такой, в котором каждый из них пребывает в согласии с самим собой. Это далось им не методом проб и ошибок. Вместо ошибок были догадки, а пробы они если и делали, то настолько осторожно, что это ни разу не стало ни для кого из них болезненным и не вызвало неловкости.
Однажды в самом начале отношений Соня сказала, что отпуск у нее будет в октябре, и прекрасно, потому что в это время спадает туристический ажиотаж и становится приятно путешествовать. Максим ответил на это индифферентным «да?», не предложил провести отпуск вместе, и она почувствовала себя уязвленной. Но вскоре выяснилось, что на октябрь у него просто намечены важные переговоры, поэтому взять отпуск он не смог бы. Так что повода для обиды тогда не было, и он спокойно дал ей это понять. В октябре Соня поехала с подружкой в Испанию, а следующую половину ее отпуска они заранее договорились провести вместе, и она даже не помнила, от кого исходила инициатива. Главным же приятным следствием всего этого стало понимание личных границ и непринужденное, без опаски обидеть партнера, существование в них.
– А как твой Бентли проведет без тебя ночь? – спросил Максим.
Он вошел в комнату, держа два больших шарообразных бокала в левой руке и бутылку вина в правой.
– Думаю, прекрасно. Учитывая, что предыдущие ночи он проводил в мусорном контейнере, – ответила Соня. – Я оставила молоко и куриную грудку вареную. До завтра ему, надеюсь, хватит.
– Я думал, ты побудешь у меня до понедельника.
– Побуду, если хочешь. Но завтра пятница. Все равно придется сходить на работу. Забегу утром домой и Бентли покормлю.
Все-таки правильно она не заводила никаких домашних существ. Максим рассчитывает, что она проведет выходные у него. Ее планы это не нарушает, но вот котенка уже приходится учитывать, тем более что его нужно не только покормить, но и поскорее показать ветеринару. А что было бы, если бы этот Бентли поселился у нее насовсем?
Ледяное рейнское пили уже в кровати. Когда целовались, Соня чувствовала вкус вина у Максима на губах. Если бы ее попросили объяснить, что такое нирвана, она назвала бы именно это: мужчина, уставший и все равно вожделеющий ее, вино с едва ощутимой сладостью, одеяло, легкое и теплое, под которым она засыпает рядом с этим мужчиной, отзвуки любви во всем теле как последнее ощущение перед сном…
Глава 3
Бентли съел курицу, вылакал молоко и спал в цветочной корзинке, не свернувшись клубочком, а вытянувшись, совсем как человек. Правда, плед, лежавший вчера на диване, валялся теперь на полу, но это можно было считать приемлемым. Соня вынула Бентли из корзинки, отнесла в лоток, купленный по дороге, убедилась, что он роется в наполнителе так же охотно, как в бумажных стружках, и насыпала сухого корма в плошку, ожидая, согласится ли котенок это есть.
Сухой корм посоветовала продавщица в зоомагазине.
– Что значит однообразно? – хмыкнула она в ответ на Сонины сомнения. – Корм сбалансирован идеально. Все, что котенку нужно, в нем есть. И вам не придется думать, сколько минут ему рыбку отваривать, да не расстроится ли желудок. А вы – однообразно!.. Не судите по себе, животные иначе устроены.
Трудно было не согласиться. Вдохновенный хруст, с которым Бентли набросился на малоаппетитные шарики, лишь подтвердил эту сентенцию.
Издательство, в котором Соня работала, подходило ей по всем статьям. Главным образом, конечно, своим местоположением: от квартиры в Большом Козихинском до Тверского бульвара, где оно находилось, идти ей было десять минут.
Она вошла в подъед старого доходного дома и поднялась по широкой винтовой лестнице. За двести лет, прошедших со времени постройки, ступеньки были отполированы до блеска и на каждой образовалась длинная ложбинка, протертая тысячами ног.
Квартиры давно уже были переоборудованы в офисы. В одном из них, под самой крышей, Соня и работала последние десять лет.
Вообще-то ей казалось странным, что до сих пор существует не сайт и не страница в соцсети, а ежемесячный бумажный журнал для индивидуальных предпринимателей. Название у него было незатейливое, но информативное, «ИП», и подписчики имелись даже в Москве, а в областных и тем более в маленьких городках их и вовсе было немало. А что он кажется скучным некой московской женщине, жизнь которой проходит в общении с состоятельным мужчиной и в посещении классических концертов или выставок современного искусства, – ну так он не для нее и предназначен.
Журнал обеспечивал Соне приличную зарплату, так как она со своей абсолютной грамотностью и умением обо всем писать понятным языком выпускала его одна; корректорша Нина Яковлевна говорила, что после нее даже корректуры не требуется. Соня редактировала, вернее, переписывала статьи, которые сама же и заказывала юристам и чиновникам, публиковала письма с вопросами от мелких предпринимателей, ответы от тех же юристов и чиновников и дополняла все это смешными рисунками студентов Полиграфа, в котором преподавала ее подруга. Читатели занимались бизнесом самым разнообразным, и письма от них попадались занимательные. Но в основном все-таки на бумажную версию были подписаны люди, которых интересовали рутинные вопросы: как вести себя с покупателем, который через суд требует, чтобы ему продали стиральную машину по ошибочно указанной цене, каковы риски найма работника по договору подряда, что делать, если заказчик спального гарнитура вдруг потребовал, чтобы цена была снижена…
Соня села за компьютер и продолжила править вчерашнюю статью о выплатах работникам за неиспользованный отпуск. Сентябрьский номер был почти готов, и она намеревалась сдать его к концу рабочего дня. Тверской бульвар за окном трепетал желтеющими листьями и сменяющимися, как в калейдоскопе, городскими мизансценами. И кто сказал, что в понятие интересной работы не входит возможность видеть в окне перед собою прекрасный этот бульвар и думать, выполняя привычные действия, как проведешь выходные с мужчиной, который этого ждет?..
– Сонь, ты волосы красишь или это свой цвет у тебя? – спросила Олечка Игнатьева, сидящая за соседним столом.
– Свой, – ответила Соня.
– Везет тебе, – вздохнула та. – Ровный такой, ну вообще. А седины еще нету или просто не заметно?
К Олечкиной бестактности все привыкли и не то что не обижались на нее, но даже и внимания не обращали.
– Может и есть. Но не заметно, – ответила Соня.
– Везет, – повторила Олечка. – Это у тебя от природы, наверное.
– Наверное, – согласилась Соня.
Олечка работала в издательстве еще дольше, чем она, и за все это время не изменилась ни на йоту. Даже одевалась в такие же трикотажные платья с вязаной каймой, которые носила всегда. Так что, может, ей и не стоило завидовать тому, что не меняется цвет Сониных волос. Но она завидовала, и это тоже было так привычно, что уже не привлекало внимания.
Зазвонил Олечкин телефон, она стала оживленно беседовать по-английски. Наверное, с автором книги, перевод которой редактировала. Олечка была выдающимся редактором, знала это и не стеснялась выдвигать условия своей работы, притом так твердо, что этому стоило поучиться. Иметь дома компьютер она отказывалась наотрез. Это можно было бы отнести к числу странностей, если бы странности у Оли были. На самом же деле в ее прихоти была железная логика: нет домашнего компьютера – нет и внеурочной работы, и срочных звонков от начальства в субботу вечером с требованием начать и закончить какую-нибудь редактуру до понедельника. Да, Оля была не странной, а цельной, как бриллиант.
Пришел дизайнер Саша, спросил, утверждает ли Соня новый журнальный макет, который он ей прислал.
– Я вчера с Шаховским встречался, – сказал он, забирая распечатку макета с ее пометками.
– Да? – без интереса спросила Соня. – Он в Москве?
В Издательском доме Шаховского они с Сашей работали девять лет назад. Так давно, что уже и не верилось. Подтверждением того, что все тогдашнее Соне не приснилось, было лишь ощущение, будто Саша ей родственник – со всей странностью, которую содержит в себе родство: уже и нет у вас общих интересов, и втречаетесь редко, но стоит увидеться, как сознаешь, что перед тобой близкий человек, хотя и непонятно почему.
– У него тетка умерла, завещала квартиру. Приехал документы оформлять. На неделю, – сказал Саша уже в дверях.
Хотя Соня не спрашивала, зачем и на сколько приехал Шаховской.
День покатился с разумной неспешностью, которая тоже входила в число достоинств Сониной работы. Обедать пошли втроем с верстальщицей Катей и с Ниной Яковлевной. Обе они, как и Соня, любили разнообразить свою жизнь городской гастрономией, а не приносить еду из дому. Нина Яковлевна прослышала, что в кафе на Малой Никитской пекут ежевичные пирожки, от которых будто бы ум отъешь. Сведения не подтвердились – пирожки оказались самые обыкновенные. Зато обнаружился французский татен, и вот он как раз был необыкновенный, и всем троим понравился.
Катя была молодая и беременная, Нина Яковлевна пожилая и одинокая, но обе способны были видеть нечто одухотворенное в простых подробностях жизни. Такая способность казалась Соне редкой и драгоценной.
– Я недавно альбом купила про Камерный театр, – сказала Нина Яковлевна, когда вышли из кафе. И добавила, заметив, что Катя не поняла, что за театр такой: – Он теперь Пушкинский, на Тверском у нас. Но теперь это совсем не то, конечно. Какой красоты когда-то были спектакли, боже мой!
– Мне всегда было страшно жаль, что театр так призрачен, – сказала Соня. – Вышел из зрительного зала – и все развеялось. Не удержать.
– Зато в зрительном зале такие эмоции переживаешь, что никакие киношные эффекты не сравнятся, – возразила Нина Яковлевна.
Под эту приятную беседу они вернулись к себе на Тверской бульвар, и до вечера Соня уже не отрывалась от своего журнала, выглаживая последние материалы перед сдачей в типографию.
Про Бентли она вспомнила только в ту минуту, когда вышла с работы. Ничего страшного в этом не было, все равно собиралась зайти домой, чтобы переодеться перед тем как ехать к Максиму, так что котенок не остался бы голодным. Но все же стало неловко от того, что привыкла учитывать только себя. То есть, конечно, и Максим, и брат, и родители значили для Сони много, но жизнь каждого из них была устроена так, что все они, хоть и по разным причинам, обходились в своей жизни собственными силами.
Бентли играл с заколкой, которую сбросил с полки в прихожей, и на вошедшую Соню даже не глянул. Еды в его плошке оставалось еще достаточно, так что он, пожалуй, и не заметил бы, если бы она сегодня вовсе не появилась.
Хорошо, что Витька подобрал по крайней мере котенка. Щенок был бы требовательнее.
Соня досыпала Бентли корм и поменяла воду, думая при этом, какое надеть платье, и решила, что наденет крепдешиновое, расписанное золотистыми розами; ей нравилось, что они словно тонким пером нанесены на ткань. Максим не выражал о нем своего мнения, но она знала, что хорошо выглядит в одежде, которая нравится ей самой, потому и любила надевать именно это платье, когда ехала к нему. Вдруг пойдут куда-нибудь в субботу или в воскресенье вечером? Скорее всего пойдут. И она будет нравиться себе, и ему это будет нравиться тоже.
В кухню вошел Женя с пластмассовым чемоданчиком. Соня и не слышала, что он здесь.
