– Чего-о?
– Скажите, и я даю слово: это останется между нами.
– Яков Семенович, дорогой…
– Не скажете, – предупредил Куколев, – я всё равно узнаю. Вам только хуже будет.
– Вы с ума сошли! – рассвирепел Иван Дмитриевич.
Вдруг его осенило:
– Шагов полста всего, Яков Семенович, – там они и лежат.
– Кто «они»? – встрепенулся Куколев.
– Кто-кто! Грибы, что я выбросил.
– А-а…
– Пойдемте, если не верите, я их вам покажу.
Куколев охотно принял предложение:
– Что ж, пойдемте.
Он и прежде-то вел себя, как перепелка, заманивающая лисицу в сторону от своего гнезда: за разговором настойчиво, хотя и незаметно, пытался отвести Ивана Дмитриевича подальше от того места, где засела в кустах женщина с красным зонтиком. Всё это время она не подавала признаков жизни.
– Пойдемте, пойдемте.
Дошагали до старой придорожной березы с вывернутым корневищем, возле которой, как точно помнил Иван Дмитриевич, они вывалили эти злополучные грибы, – но их там почему-то не оказалось. Кое-где жалко серела разлетевшаяся по ветру грибная труха, однако на нее Куколев даже смотреть не захотел. Действительно, эту пыль трудно было признать за доказательство.
– Что за черт! – расстроился Иван Дмитриевич, ощущая себя полным идиотом.
– Ну-ну, – хмыкнул Куколев.
– Наверное, кто-нибудь из дачников поживился. Сегодня воскресенье, их здесь полон лес.
Догадка имела смысл: неподалеку мелькали на поляне шляпы с лентами, слышался детский смех, но Куколев ничего этого замечать не хотел.
– Значит, грибов нет, а щегла вашего нам и подавно не сыскать, – сказал он.
– Ей-богу, тут они лежали. Ванечка, скажи, мальчик, – льстивым голосом попросил Иван Дмитриевич.
Сын молчал, глазенки злобно посверкивали из-под материнских бровей. Мстительностью он пошел в отца, упрямством – в мать.
– Вот что, господин Путилин, – спокойно сказал Куколев. – Скажите, кто вас послал следить за мной и сколько вам заплатили. Я вам дам вдвое больше.
Он достал бумажник.
– Тьфу! – Иван Дмитриевич в сердцах сплюнул и схватил Ванечку за руку.
– Смотрите, – крикнул Куколев, – пожалеете!
Иван Дмитриевич остановился и, подбоченясь, отвечал:
– Ха! Что вы мне сделаете!
Куколев пощелкал ногтем по бумажнику:
– Ваше начальство может оказаться не столь принципиальным. Вас ждут неприятности.
И этот туда же! Ну и семейка. Усилием воли Иван Дмитриевич заставил себя успокоиться.
– На полицию в чем только не клевещут, – задушевно сказал он. – И взяточники-то мы, и пьяницы, и лентяи. Еще поговаривают, будто мы с уголовными связаны, имеем друзей между ворами и убийцами. Или даже сами по ночам в воровские притоны захаживаем, в картишки там балуемся. Ну какой разумный человек вроде вас поверит в такую ересь! И если, к примеру, склад с вашими товарами случайно сгорит или ночью в спальне у вас появится какой-нибудь Каин с ножичком, чтобы перерезать вам горло, вам же в голову не придет обвинять в этом полицию. Так ведь, Яков Семенович? Тем более при чем тут скромный полицейский агент, всецело зависящий от расположения начальства?
Сказал – и вздрогнул. Показалось, что на лице Куколева как отражение этих обидой вырванных слов проступила вдруг печать смерти. Мелькнула на мгновение, неуловимо искажая и заостряя черты, и тут же растаяла в солнечном блеске.
Вообще при свете дня судьбоносные знаки трудно прочесть даже тем, кому дано понимать эту тайнопись. Господь таит их от смертных. Зато владыка ночи – тот, само собой, способствует.
Что почувствовал в ту минуту его собеседник и сосед, Иван Дмитриевич так никогда и не узнал.
– Я пошутил, Яков Семенович, – примирительно сказал он.
Куколев не ответил. Молча повернувшись, он пошел обратно к кустам, за которыми пряталась его пугливая подруга. Там, в желтизне и зелени, чуть сквозило белое платье и алел зонтик. Узенькая полоса красного шелка, Иван Дмитриевич хорошо ее запомнил.
2
Они с Ванечкой двинулись по направлению к дому. Ругать сына не хотелось, читать ему нотацию – еще того меньше. Его поведение можно было истолковать и как предательство, и, напротив, как доказательство недетской силы характера. Не зная, какой вариант предпочесть, Иван Дмитриевич решил оставить себе время для раздумий.
– Дома поговорим, – сказал он.
Как все чуткие дети, Ванечка трепетал перед отложенным разбирательством, но сейчас эта угроза не произвела на него никакого впечатления. Он вприпрыжку скакал по дороге, его бледное личико лучилось счастьем. Иван Дмитриевич даже испугался: неужели мальчик настолько испорчен, что способен так истово, забыв обо всём, наслаждаться радостью отмщения за щегла, за выброшенные грибы? Но вскоре он заметил, что правый кулачок Ванечка держит крепко сжатым и порой, отвернувшись, что-то в нем украдкой разглядывает. Там, в маленьком грязном кулачке, скрывалась какая-то драгоценность; оттуда исходило счастье, озарявшее лицо сына.
– Что у тебя в руке? – спросил Иван Дмитриевич.
Ванечка еще крепче стиснул пальцы. Он весь сжался, притих и затравленно смотрел на отца. Судьба Фомки и найденных грибов опять обрисовалась перед ним во всём своем ужасе.
– Что, я спрашиваю?
– Я не крал, папенька! Я нашел.
– Покажи.
– А вы не отберете?
– Не отберу. Показывай.
– Перекреститесь, папенька, – сказал сын скорбным от нахлынувших воспоминаний голосом.
– Даю слово дворянина, – торжественно пообещал Иван Дмитриевич, но креститься не стал.
Эта клятва несколько опережала события, поскольку дворянское звание он должен был получить лишь со следующим чином, до которого еще служить и служить.
Потрясенный такой присягой, Ванечка развел пальцы. На ладошке лежал небольшой, размером и толщиной с полтинник, блестящий круглый жетон из какого-то желтоватого металла.
Иван Дмитриевич взял его, попробовал на зуб. Металл не поддался, хотя зубы у него были хорошие.
– Золото? – с надеждой спросил Ванечка.
Промолчав, чтобы не разочаровать сына, Иван Дмитриевич начал изучать свой трофей. С одной стороны жетон был совершенно гладкий, с другой имел недурной выделки чеканку: семь звездочек, образующих ковш Большой Медведицы. Вдоль обода, как на монете или медали, шла круговая надпись: ЗНАК СЕМИ ЗВЕЗД ОТКРОЕТ ВРАТА.
– Ну и где ты его нашел?
– Где вы с дядей Яшей разговаривали.
– А говоришь, нашел.
– Честное слово, папенька! Я нашел!
– Нет, брат! Если найдешь то, что другой потерял, и знаешь кто, – это всё равно что украл.
– Отдайте, – железным голоском сказал Ванечка, – вы обещали.
– Так и быть, – сжалился Иван Дмитриевич, возвращая сыну его находку. – Поиграй пока, а как наиграешься, отнеси хозяину. Идет?
– Ага, – кивнул Ванечка.
В его распоряжении была целая вечность. Он и представить себе не мог, что такая чудесная вещь когда-нибудь ему прискучит.
– Отнесешь дяде Яше, – ханжеским тоном добавил Иван Дмитриевич, – и он, глядишь, за находку нас с тобой полтинничком пожалует.
А сам с удовольствием подумал, что, пожалуй, цацка обойдется Куколеву подороже, чем в полтину. Ясно было, что вещица непростая, что судьба сдала на руки козырь в партии с Яковом Семеновичем и тот остережется интриговать против соседа, владеющего этой тайной. Еще и от себя прибавит. ЗНАК СЕМИ ЗВЕЗД ОТКРОЕТ ВРАТА. Какие врата? Почему? Странная штучка.
Иван Дмитриевич заговорщицки подмигнул сыну:
– Смотри сам-то не потеряй!
* * *
Когда рассказ дошел до этого места, Сафронов отчего-то начал нервничать, что не укрылось от внимания Ивана Дмитриевича.
– Я чувствую, – сказал он, – вы хотите меня о чем-то спросить.
Зная вспыльчивость своего собеседника, Сафронов на всякий случай решил подстраховаться:
– Сердиться не станете?
– Нет-нет, спрашивайте.
– Помнится, вы говорили, что щегла Фомку задрала кошка…
– Увы, не повезло бедняге.
– Простите, но…
– А что вас смущает?
– Вы, значит, выпустили его в лесу, а он оттуда нашел дорогу обратно к вам на квартиру?
– Помилуйте, это ведь щегол, а не кошка!
– Тогда извольте устранить противоречие. Я-то не сомневаюсь в вашей правдивости, но читатели могут оказаться не столь доверчивы.
– Я разве не говорил, – с улыбкой отвечал Иван Дмитриевич, – что у нас в доме всегда жили разные птицы? Да, и все были Фомки, так уж повелось. Семейная традиция. Попугай, кенар, скворец, два щегла – и все Фомки. Одного щегла мы с Ванечкой отпустили на свободу, а другого действительно задрала кошка.
– И второе, – жестко сказал Сафронов. – По ходу рассказа об убийстве австрийского военного атташе в Петербурге, князя фон Аренсберга, вы неоднократно упоминали своего трехлетнего сына Ванечку.
– Упоминал. И что?
– Людвиг фон Аренсберг был убит в 1871 году. Верно?
– Совершенно верно.
– А история, которую вы сейчас мне рассказываете, произошла раньше лет этак на двенадцать. Где-то вскоре после Крымской войны, как я понимаю. В то время вы еще даже личного дворянства не выслужили.
– Ну не на двенадцать, это вы, пожалуй, лишку хватили, но годиков на семь-восемь пораньше. Да, – признал Иван Дмитриевич.
– Пускай на семь. И вашему Ванечке, судя по его поведению в лесу и дома, было тогда лет шесть. Так ведь?
– Около того. Позднее характер у него стал гораздо более мягкий.
– Значит, – коварно ухмыльнулся Сафронов, – плюсуем шесть к семи, и получается, что в 1871 году ему должно было исполниться по меньшей мере тринадцать. А не три! Или у вас несколько сыновей? И все они, как щеглы, звались одинаково?
– К несчастью, у меня один ребенок. Остальные умерли в младенчестве.
– В таком случае придется нам как-то привести всё к общему знаменателю. Если в момент убийства фон Аренсберга вашему единственному сыну было три года, следовательно, в этой истории он появиться не может. Его еще нет в природе.
– Нет-нет, – запротестовал Иван Дмитриевич, – здесь он играет активнейшую роль, обойтись без него мы просто не в состоянии. Давайте в той истории вычеркнем, что ему три года. Напишем без уточнений: сын Ванечка. Все истории в нашей книге разместятся в хронологическом порядке, при желании читатели сами смогут приблизительно подсчитать, сколько лет было моему сыну в 1871 году.
– Подсчитают и будут очень удивлены.
– Почему?
– Потому что в той истории, – напомнил Сафронов, – он у вас, как маньяк, постоянно катает по квартире игрушечную жестяную бабочку на палке. Странное развлечение для мальчика в тринадцать лет. Вызывает, знаете ли, вопросы.
– Что делать? Вычеркнем и про бабочку, хотя, сказать по правде, не хочется. Жалко. Хочется, чтобы на протяжении всей книги мой сын оставался ребенком.
