Как печально.
Как пошло.
Как прелестно.
Творец
Ник-Ник очнулся от боли в плече. Состояние было столь необычным – последний раз он страдал от боли лет этак десять назад, когда, пытаясь раскусить орех, сломал зуб – что Ник-Ник даже не расстроился. Он умел ценить необычные ощущения. Некоторое время Аронов лежал, вслушиваясь в свое тело. Оно представлялось ему большой лужей густого синего цвета, только на плече цвет менялся, сначала на зеленый, потом желтый, который плавно переходил в оранжевый, а оранжевый превращался в ярко-красный. Было в этом сочетании нечто завораживающее. Надо будет следующую коллекцию сделать в сине-красных тонах. Ник-Ник даже почти увидел ее: простые линии – основную нагрузку понесет цвет – легкие, летящие силуэты, ткани воздушные, вроде органзы, и текучие. Органза и шелк… Нет, кажется, это уже было. А если органза и кожа? Темно-синяя, гладкая кожа, укутанная в яркое облако из дымки. Пожалуй, дымка подойдет даже лучше. И кружево, непременно тонкое кружево… Да, пожалуй, это будет то, что надо. Ничего похожего на предыдущую коллекцию, прочь меха и золото, да здравствует сладкое очарование ночи. Мысль о новой коллекции настолько увлекла Ник-Ника, что он, позабыв про рану, сел в постели. Красное пятно взорвалось.
– Твою мать! – Ник-Ник рухнул обратно в кровать. – Твою мать!
Проклятое плечо пульсировало, одаривая болью все тело, кусочки красного метастазами расползались по крови. Синяя кровь и красные пятна. Ник-Ник некоторое время лежал, вслушиваясь в ощущения, кажется, боль утихала, уступая место разным мыслям. К примеру Аронову очень хотелось понять понять, где он находится.
Больница? Однозначно нет. Больницы не бывают такими… такими… это место сложно описать, оно похоже на странный гибрид компьютерного клуба и сказочного подземелья. Стена кирпичная, причем, кирпич настоящий, шершавый и слегка влажный на ощупь – превозмогая боль Ник-Ник погладил стену, чтобы убедится. Кладка старая, крошится под пальцами мелкой рыжей пылью, и пахнет известью, запах знакомый с детства, известью белили коровники и заборы, а еще яблони, чтобы уберечь от паразитов. В этом подвале – а Ник-Ника не покидало ощущение, что он находится именно в подвале – не было места паразитам, зато имелась лампочка под потолком, старый стол – вместо одной из ножек кирпич, и довольно неплохой компьютер на столе. На противоположной стене портрет Сталина. Вождь народов зорко смотрит в светлое будущее и параллельно следит за Ароновым. Взгляд у Иосифа Виссарионовича тяжелый, у Ник-Ника аж между лопатками зачесалось. И кто этот портрет на стену повесил? Лучше бы стол нормальный купили.
Или кровать. Та, на которой лежал Ник-Ник, была жесткой и неудобной. Аронов многое бы дал, чтобы выбраться отсюда.
Но как он вообще здесь оказался?
Закрыв глаза, Ник-Ник принялся старательно восстанавливать события прошлого – прошлого? или уже позапрошлого? – вечера. Статья, испортившая ему настроение, капризы Айши, скандал с Роми, дурацкая премия, которая по непонятной причине досталась не Ник-Нику. Снова истерика – Айша в последнее время слишком много на себя берет – прогулка и выстрел.
Точно, Ник-Ник вспомнил этот звук и собственный страх, и боль, и бег в никуда. Он бежал, надеясь уйти от преследователя, и страх гнал вперед. Гнал, гнал и загнал в тупик. В памяти возник черный закуток между домами и глухая стена, перегородившая дорогу. И страх заставил прыгнуть вниз, страх приказал оттащить тяжелую крышку люка и шагнуть в пустоту. А дальше? А дальше Ник-Ник не помнил, и это раздражало, он привык контролировать свою жизнь, и оказавшись в ситуации, когда контроль невозможен, чувствовал себя беспомощным.
Лучше уж думать о коллекции. Кожа, дымка, кружево… пожалуй, чуть-чуть меха, и бисер… Аксессуары украшены бисером и кружевом, а сами наряды строги до безобразия, в этой строгости будет своя сексуальность, недоступная и желанная, как первая учительница. Когда-то Ник-Ник был влюблен в учительницу математики, в ее слегка тяжеловесный черный костюм с английской юбкой, в туфли на низком каблуке, в очки и пучок на затылке. Как-то он даже осмелился написать ей записку, назвав ее богиней Алгебры.
Она не поняла.
В этом мире считанное число людей были способны понять Ник-Ника и никто, никто из шести миллиардов человек, давящих своим весом на планету, не был способен стать на его место, хотя желающие находились. Да… взять хотя бы Роми. Кто он такой? Мальчишка, посягнувший на устои империи, одинокий воин, нагло уверенный, что сумеет одолеть бурю. Жаворонок против соловья.
Ник-Нику нравилось ощущать собственную гениальность.
Особенный. С самого детства к нему привязалось это слово, и еще несколько: удивительный, поразительный, гениальный… Гениальный. Вкусное слово: апельсиновый сок, манго со льдом и семга с лимоном. Ник-Ник обожал семгу с лимоном, а манго терпеть не мог.
Боль почти совсем утихла. Интересно, кто в этом подвале обитает: мужчина или женщина? Обстановка ни о чем не говорит, этакий отвратительный унисекс – Ник-Ник на дух не переносил любые проявления безликости, а что может быть более безликим, чем гермафродитизм. Одежда прояснила бы многое, но одежды в комнате не наблюдалось, как и косметики, журналов, газет и вообще каких бы то ни было личных вещей. Наверное, так могла бы выглядеть пещера тролля.
И тихо здесь. Тишина раздражает, Ник-Ник привык к звукам: телевизор, радио, магнитофон, шум машин, голоса, кто-то о чем-то просит, кто-то требует, кто-то предлагает, уговаривает, угрожает… А здесь? Тишина. Вода капает, этот единственный звук раскаленной иглой вонзается в череп.
Кап.
Умереть, только бы не слышать.
Кап.
Синяя шляпка из будущей коллекции. Твид и лебединый пух…
Кап-кап.
Перчатки и кожаные гетры.
Кап-кап-кап…
Заткнет кто-нибудь эту капель? Ник-Ник почти уже решился встать, когда к звуку падающей воды добавился звук шагов. Теперь песня воды звучала примерно следующим образом: кап-шлеп-кап-шлеп-кап…
Ну вот, сказочный тролль возвращается в пещеру. Наконец-то. Ник-Ник уже приготовил благодарственную речь, в меру красивую, в меру прочувствованную, достойную Великого и Неповторимого Николаса Аронова, но стоило увидеть лицо спасителя… спасительницы… и слова застряли в горле.
Такого не бывает.
Химера
Из-за Николая Петровича Аронова, которому требовалась хоть какая-нибудь медицинская помощь, пришлось подняться наверх. Ко второму выходу за ночь я была не готова, причем не готова в большей степени морально, нежели физически. Физически просто: три поворота, два подъема, старые поручни и тяжеленная крышка люка – иногда чувствую себя крысой. Морально… Выходить, сталкиваться с людьми, разговаривать… Но все прошло на удивление гладко, прохожие обходили меня стороной, а пухлая аптекарша старательно отводила глаза, но, слава богу, с вопросами не приставала. Назад я возвращалась почти бегом, дома спокойно, дома тихо.
Дома меня ждал Николай Петрович Аронов. Интересно, как он отреагирует, когда увидит? Наверное, решит, будто попал в логово ведьмы, начнет требовать свободу, врачей и адвокатов – подобные типы всегда прячутся за адвокатские спины в полной уверенности, что знатоки законов способны защитить ото всех напастей сразу.
Николай Петрович меня удивил, хотя бы тем, что не стал отворачиваться. И требовать врачей вкупе с адвокатами. Николай Петрович любезно улыбнулся, Николай Петрович попытался сесть, Николай Петрович выругался матом. Это настолько не вязалось с его правильной внешностью, что я рассмеялась.
Господи, как же давно я не смеялась.
– Добрый день, миледи. – Голос у него оказался хриплым и приятным.
– Ночь.
– Что?
– Ночь на дворе, поэтому правильно будет «добрая ночь». Или «доброй ночи»?
– Простите. – Николай Петрович нимало не смутился, да и прощения по-настоящему не просил, просто фраза такая, общепринятая.
– Прощаю. – Разговаривать с человеком, который не отворачивается, не отводит глаза и не поджимает брезгливо губы, было приятно. И странно. Неужели не видит? Видит, но тогда почему?
– Вас следует поблагодарить за мое чудесное спасение? Ну, конечно, вас, здесь ведь больше никого нет.
– Только крысы. – Огрызаюсь по привычке.
– Хорошая шутка. А позволено ли будет узнать ваше имя?
– Оксана. – Говорить, что про крыс я не шутила, этих тварей действительно хватает, не буду. Сам увидит. Или не увидит? Он уйдет отсюда, а я останусь, вместе с компом, портретом Сталина, висевшим здесь со дня появления подвала, и крысами.
– Оксана. – Николай Петрович поморщился. – Оксана… Ксения… Ксюша… Это имя тебе не подходит, совершенно не подходит…
– Тебя не спросили, когда называли. И вообще, катись отсюда.
– Куда?
– Туда, откуда пришел.
– Туда нельзя, – возразил он, – там убийца.
Творец
Она была не просто некрасивой, она была… ужасной, потрясающе, восхитительно ужасной, от одного взгляда на это лицо захватывало дух. Хотелось кричать и плакать одновременно, хотелось ударить или швырнуть что-нибудь в эту тварь, ибо в ее лице не осталось ничего человеческого. Кожа, все дело в коже, напоминающей потеки лавы. Отвратительный цвет загнивающего мяса – темно красный, с едва заметным фиолетовым оттенком – может, дело в освещении? И эти чешуйки, эти пятнышки – соль Мертвого моря на останках Мертвого вулкана. Виски почти нормальные, зато левая щека стекает чуть ли не до уровня подбородка, а рот смотрится отвратительной щелью. И, словно в насмешку: чудесные светло-карие, в желтизну, глаза и высокий лоб.
Складывалось ощущение, что на девушку напал неведомый зверь, который содрал с лица кожу, а потом, томимый чувством вины, прилепил наново, и кожа выжила, приросла к мышцам уродливыми складочками, насосалась кровью, разрослась, растеклась, заполняя тупой биомассой окружающее пространство.
Интересно, что с ней случилось на самом деле? Это врожденное или нет? Неудачная операция? Аллергия? Автокатастрофа? Кадушка с кипящим бельем, случайно опрокинутая на нее? Спросить бы, но Ник-Ник не без оснований предположил, что говорить о своей травме Оксана не захочет.
Оксана. Ужасное имя, гораздо более ужасное, чем она того заслуживает. Чересчур простое, обычное, веет от него цветущим яблоневым садом, коровой, розовыми поросятами в загоне, бестолковыми курами и собакой на цепи. А еще ежевечерними посиделками перед хатой, самогоном, семечками и пьяными песнями.
Неправильное имя, не для этой девушки. Возможно, несчастье произошло именно потому, что имя неправильное. Была бы она, скажем, Ириной… Хотя, нет, тоже слишком просто. Шушанна – этот вариант нравился Ник-Нику гораздо больше общепринятой Сусанны – или Аида… Азиза… Динара… Таира. К желтым глазам подходило много имен, но отчего-то выбрали именно Оксану.
Ник-Ник вздохнул. Не от боли – девушка догадалась купить обезболивающего – от скуки, не привык он лежать и ничего не делать. Эх, карандаш бы и бумагу, но в подземелье не нашлось ни карандаша, ни бумаги. Скучно, остается лежать и тайком рассматривать спасительницу. Спасибо, не выгнала, согласилась на то, чтобы Ник-Ник погостил несколько дней. Аронову нужно было время, чтобы подумать, но в том направлении, в котором следовало думать, не думалось. Мысли раз за разом возвращались к ужасной девушке Оксане.
Ее уродство потрясало.
Ее уродство восхищало.
А сзади выглядит вполне нормально, даже обычно: длинные волосы неопределенного цвета – не то каштановые, не то русые – собраны в удобный пучок. Шея, насколько можно судить, длинная, красивая шея. Запястья тонкие, породистые, как раз такие, как нужно. Ладонь и пальцы тоже вполне соответствовали представлениям Ник-Ника о красоте женских рук. Жаль, мешковатые джинсы и растянутый свитер не позволяли судить о фигуре, а это важно, очень важно…
Нет, глупости, слишком рано.
Судьба? Ник-Ник верил в судьбу. Сегодня утром он думал о новом проекте, и вот, пожалуйста, подходящий материал упал прямо в руки. Или, если быть точным, то это он, Николас Аронов, упал в руки подходящему материалу.
Собственно говоря, почему бы и нет?
Об этом тоже нужно подумать. Хорошо подумать. Ошибаться нельзя.
Дневник одного безумца.
Ну вот, снова я со своей ностальгией. Знал бы Арамис, чем занимаюсь, высмеял бы. Арамис всегда отличался черствостью, помнишь, как он смеялся над спектаклем? Называл меня придурковатым режиссером и отказывался участвовать. Но классная была настороже, и спектакль состоялся.
Я помню, как делили роли, помнишь, сколько было ругани? Едва не передрались, но в конечном итоге каждый остался при своем.
Смотрю в прошлое и удивляюсь мудрости судьбы, как тщательно она подобрала для нас эти книжные маски, как тщательно расписала роли… Портос, медлительный, добродушный увалень-Портос, слегка глуповатый, но за друзей готовый драться до крови. Он завалил экзамены в институт, загремел в армию, а отслужив, вернулся и стал бандитом. Ему очень хотелось красивой жизни, а вместо этого наш Портос заработал красивый памятник на могиле.
Я иногда приезжаю к нему в гости, мы ведь были друзьями…
Атос. Мечтатель-граф, болезненный, слабый… и в то же время удивительно прозорливый. Пожалуй, он единственный из нас всех, кто сумел увидеть будущее. Он поступил, учился, работал… и тихо сошел с ума, когда его контору развалили, а его самого вынудили торговать на рынке турецким тряпьем. До сих пор жалею, что тогда у меня не было ни денег, ни возможностей спасти его.
Атоса я не навещаю, слишком больно видеть его пустые глаза. Вы с ним были так похожи и оба убежали от этого мира. Порой я вас за это ненавижу, порой завидую, но большей частью просто тоскую.
Арамис не изменился. По-прежнему хитер, по-прежнему эгоистичен, правда с течением времени его эгоизм становится все более откровенным, больше нет маски дружеской заботы, участия или помощи, нет притворства, зато есть истинное лицо шевалье Арамиса.
Ты говорила, что в человеке нужно видеть хорошее и тогда он станет лучше, но, милая Августа, я больше не могу. Я пытался, честно пытался увидеть в Арамисе хоть каплю прежнего мальчишки, своевольного, слегка циничного и бесконечно обаятельного.
Обаяние у него осталось, он выстраивает его, как выстраивают крепостную стену, он прячется за этим обаянием и дурит головы. А я устал, бесконечно устал сражаться с ним. Устал видеть его лицо, беседовать с ним, улыбаться, как ни в чем не бывало, шутить…
Мы теперь работаем вместе, одна фирма, одно дитя на двоих. Я хотел назвать ее «Августа», в твою честь, или «Констанция», но Арамис предложил назвать фирму на французский манер, чтобы раскрутить, прикрываясь славой французской моды. Он очень практичен, наш Арамис. Так родилась «л’Этуаль».
«л’Этуаль» означает звезда.
Моей звездой всегда была ты, Августа, жаль, что я не успел сказать тебе это. Я слишком боялся спугнуть твое доверие, слишком боялся быть отвергнутым и опоздал. Мой дневник – жалкая попытка загладить вину за упущенное время.
Скоро мы будем вместе, обещаю.
Якут
Группа приехала довольно быстро, и народу в квартире стало еще больше. Плохо, не всегда больше значит лучше, чаще наоборот, чем больше людей работает в одном месте, тем чаще возникает желание расслабиться, понадеявшись, что твою долю работы выполнит кто-то другой. Капитан Эгинеев подобного подхода к делу не понимал, и каждый раз, сталкиваясь с очередной «случайной недоработкой», искренне удивлялся.
Сейчас же, дабы не мешать другим, и самому не попасть в число праздношатающихся, Эгинеев занялся важным делом: допросом возможных свидетелей. Для беседы Кэнчээри выбрал одну из комнат, маленькую, неуютную, больше похожую на кладовую. Половину пространства в ней занимал стол со швейной машинкой – любопытно, кто здесь рукоделием балуется? – вторую – узкая тахта, манекен с небрежно нахлобученной дамской шляпой и круглый табурет на колесиках. Более чем странная обстановка, интересно, кто здесь обитает?
Первой «на разговор» Эгинеев пригласил воинственную Революцию Олеговну. Здравый смысл настоятельно рекомендовал оставить старушку «на потом», но инстинкт… чуяло сердце, что Победоносцева знает больше, чем все остальные вместе взятые. Но согласится ли рассказать?
– Итак, молодой человек, – Революция Олеговна смотрела на него, словно молодой, ретивый чекист на врага народа. В позе ее – прямая спина, подбородок параллелен полу, руки лежат на коленях, плечи расправлены – читалось презрение ко всем, кто дерзнул нарушить покой дамы. Наверное, так Мария-Антуанетта встречала на Парижскую чернь, осмелившуюся разорить Версаль. – Каково ваше заключение?
– Пока рано делать заключения.
– Смотрите, как бы потом поздно не стало. И еще, велите вашим людям быть поаккуратнее, мне в этой квартире еще жить.
– Они стараются…
– Как же, стараются. Мне потом результаты этих стараний убирать придется, а в моем возрасте вредны чрезмерные физические нагрузки. Остальных тоже допрашивать станете?
– Всенепременно.
– Только не корите себя потом за бездарно потраченное время. Леля глупа. Впрочем, разумная молодая девушка – нонсенс, однако, Леля – дура совершенная, как и Серафима, они друг друга стоят. Леля утопит в слезах, а Фима расскажет все, что видела и не видела. Она обладает весьма богатым воображением, к которому можно прибавить старческую болтливость и хронический недостаток внимания со стороны окружающих. Поверьте, она с удовольствием воспользуется случаем. Что касается Сергея, то формально он – консьерж, но фактически выполняет роль электрика, водопроводчика, просто мастера на все руки. Вы, наверное, заметили, что место консьержа не оборудовано должным образом?
– Да. – Эгинеев и вправду заметил, что в подъезде нет ни стола, ни стула, не говоря уже о стеклянной будке, в которые ныне стало модно помещать охранников, консьержев и иже с ними.
– Это оттого, что Сергей имеет при доме комнатенку в подвале, где и обитает. Когда жильцы испытывают необходимость в его услугах – просто звонят по внутренней связи. Это я к тому, что Сергей вряд ли что-то знает, хотя… порой прислуга бывает весьма наблюдательна. Вы курите?
– С чего вы решили?
– С таким задумчивым видом вертите карандаш, будто раздумываете, с какого конца его удобнее прикурить.
– Не возражаете? – Эгинеев испытывал восхищение пополам со смущением: от пронзительного взгляда мадам Петроградской ничто не укроется. Ценный свидетель, хоть и своенравный, такая, чуть что не по ней, враз закроется, отговорившись возрастом, слабым здоровьем и прогрессирующим склерозом, тогда адью показания. Нет, с Революцией Олеговной обращаться надо бережнее, чем с гранатой без чеки. А курить и вправду охота, к тому же на столе пепельница, не для развлечения же ее поставили.
– Курите ради Бога.
– А вы?
– Милый юноша, трубка тем и хороша, что, в отличие от ваших сигарет, ее нельзя курить каждые пять минут, а в моем возрасте – это несомненный плюс. Трубка требует бережного, уважительного обращения. Но вы спрашивайте, спрашивайте, не стесняйтесь.
Не стеснятся в присутствии Петроградской было сложно. То же самое, что не стеснятся на закрытом балу в честь Ее Величества королевы Великобритании, на который проник по поддельному пригласительному билету. Того и гляди, за шиворот схватят да спустят с лестницы.
