– Девочки, давайте теперь спокойным шагом, не вприпрыжку. И еще вот что: режиссер не хочет, чтобы вы все выглядели одинаково. Мария Фабиола, можешь надеть форменный свитер?
Мария Фабиола делает, как ей сказано, и мы еще дважды проходим мимо парадных дверей.
– Стоп! Снято! – кричит режиссер. Кричит не в мегафон, но все равно мне очень нравится, что он разговаривает на взаправдашнем «киношном» языке.
Нас благодарят и говорят, что этот эпизод выйдет в эфир только через несколько месяцев; но даже эта задержка не омрачает нашего блаженства. Мама везет нас домой: все на седьмом небе, включая и Свею – она счастлива от того, что мои подруги болтают с ней как с равной и Фейт даже заплела ей косу.
Тем же вечером на кухне я спрашиваю маму, о чем шептались на съемочной площадке.
– Ах, это? – отвечает мама. – Не помню.
– Нет, помнишь! – говорю я.
– Ну хорошо, только своим подружкам не говори. Режиссер сказал, что внешность Марии Фабиолы будет отвлекать зрителей.
– Отвлекать?!
– Так он сказал, – отвечает мама.
– Угу, – говорю я, делая вид, что ничего особенного в этом не вижу.
А сама бегу к себе, набираю Марию Фабиолу и Джулию и сообщаю: ничего себе, режиссер сказал, что у Марии Фабиолы отвлекающая внешность!
Мария Фабиола начинает смеяться, и я вместе с ней. Джулия молчит, а потом притворяется, что ни капельки не завидует.
– Извините, что не засмеялась вместе с вами, – говорит она, – я тут немного отвлеклась.
Я слышу, как звенят браслеты Марии Фабиолы, и знаю: сейчас она отбрасывает от лица свои длинные-длинные волосы.
4
В ту ночь, когда отец Фейт застрелился, я ночевала у нее. Вся наша четверка там ночевала. Это день рождения Фейт; и для начала мы идем в кино «Александрия» на бульвар Гири смотреть «Клуб «Завтрак». Смотрим как зачарованные, ни на секунду не отрывая глаз, и выходим из кинотеатра в буйном восторге. «Только не забывай меня!» – повторяем мы друг дружке снова и снова. Хотим, чтобы все парни из фильма обратили на нас внимание. Хотим желания. Хотим любви. Хотим хотеть любви. Мы на пороге нового мира: еще немного – и у нас тоже появятся парни, самые настоящие! Мы будем гулять с парнями! И знаем это. Острое, горячее желание пульсирует в наших венах; но мы не ведаем, как его назвать (не говорить же, в самом деле, что «хотим секса»!), не знаем, как рассказать о нем себе или друг другу. Так что мы смеемся и распеваем в голос: «Только не забывай меня!» – пока в фойе кинотеатра не появляется мама Фейт в красном дождевике, особенно нелепом оттого, что сейчас нет никакого дождя. Прижимает палец к губам и говорит: «Ш-ш-ш!»
Праздничный ужин на Клемент-стрит, в ресторане «У Эла». Здесь к нам присоединяется папа Фейт, ради этого пораньше ушедший с работы: он красив и лет на десять, не меньше, моложе мамы. Он заказывает стейк и то, что по телевизору называют «что-нибудь покрепче». Мама Фейт заказывает диетическую колу и потягивает ее через соломинку, с которой хотела снять бумажную обертку, но не вполне преуспела. До середины ужина прилипший бумажный клочок висит у нее на губе. Когда она выходит в туалет, папа Фейт заказывает себе еще «покрепче». Каждую из нас о чем-то спрашивает. Все время путает, как зовут меня и Джулию, а вот имя Марии Фабиолы запоминает с первого раза. В последнее время на Марию Фабиолу даже смотреть страшновато – так она расцвела. Тело еще более округлилось, а на лице выражение постоянного удивления, словно она сама не может поверить своему счастью.
После ужина, съев по кусочку торта, мы возвращаемся к Фейт домой. Фейт показывает нам дом – оказывается, Мария Фабиола здесь еще не была.
– Неужели ни разу не заходила? – спрашивает Джулия.
– У меня после школы много занятий, – отвечает Мария Фабиола.
Вообще-то занятий у нее ровно столько же, сколько и у меня. Пару лет назад, когда начало полового созревания сделало нас неуклюжими и пухленькими, мы пошли в Балетную школу Оленской. Преподавательница, мадам Соня, особых надежд не питает: она часто повторяет слова Айседоры Дункан, что американские тела не созданы для балета. Мне танцы и вправду не особенно помогли, а вот телу Марии Фабиолы придали рельефность и гибкость. Кроме балета раз в две недели по средам мы ходим в школу современного танца. Туда ходят все девочки из «Спрэгг» – ведь там можно встретить мальчиков из мужских школ и с ними потанцевать!
Дом у Фейт обставлен в стиле Лоры Эшли: крохотные пастельные цветочки на белых занавесках, на скатертях, везде. Похоже, в Коннектикуте дом у них был поменьше: мебели явно не хватает. В одной комнате стоит только кушетка, в другой – только письменный стол. Я знаю, что, поскольку родители Фейт дома, весь дом Марии Фабиоле посмотреть не удастся. Полный тур включает в себя стопку журналов «Плейбой», которые папа Фейт держит в обувной коробке в шкафу, и там же револьвер – по словам Фейт, «просто чтобы отпугивать грабителей». И еще дневники, которые ее мама держит под кроватью со своей стороны, – жалкое чтение! На каждой странице перечислено все, что она съела за день, дальше идет подсчет калорий и вердикт: нормально или слишком много. И ничего больше – только летопись потребления пищи, день за днем.
На этот раз у нас нет возможности задержаться в спальне родителей, так что экскурсия длится недолго. Через пять минут мы уже на кухне и начинаем жарить попкорн. Оглядевшись, я вижу вдруг, что Марии Фабиолы с нами нет. Мама Фейт спрашивает, не сбегаем ли мы в магазин на углу за «Вирджинией Слимс». Она часто посылает Фейт за сигаретами, вручив ей деньги и записку, гласящую, что это сигареты для родителей.
– Мам, ну у меня же день рождения! – кричит Фейт.
Ее мама берет сумку – громоздкую, в пятнах и с длинным размочаленным ремешком – и отправляется в магазин сама. Тем временем мы видим, что попкорн сгорел.
Прохладный ветерок с моря влетает в дом; вслед за ним мы выходим через заднюю дверь в сад. Здесь, в сумерках, сидит на длинной белой скамье папа Фейт со стаканом в руках. На самом деле это не скамья, а качели, вроде тех, что ставят на сцену в пьесах или в мюзиклах, где дело происходит на Юге. Мария Фабиола сидит с ним рядом.
– Пошли покатаемся на лифте! – зовет Фейт.
– Фейт, мы с твоей подругой разговариваем, – отвечает ее отец.
– Ну и ладно, там все равно больше троих не помещается! – замечает Фейт, бросив на Марию Фабиолу обвиняющий взгляд.
Следом за Фейт мы с Джулией входим в лифт. Стены его изнутри затянуты, от пола до потолка, длинными лентами цветов мороженого: земляничный, фисташковый, банановый, мандариновый – все оттенки «Баскин Роббинс».
– Это все осталось от прежних хозяев, – объясняет Фейт, хотя это и так понятно: разноцветные трепещущие ленты воплощают в себе легкомыслие, противное самому существу ее матери. Может быть, поэтому мы не решаемся пойти покататься на лифте, пока мама Фейт дома.
Мы ездим с первого этажа на четвертый и обратно, вверх-вниз, вверх-вниз, пока мне не становится нехорошо. Выходим – навстречу нам идет из сада Мария Фабиола с каким-то странным, непонятным мне выражением лица.
– Ну как, хорошо покатались? – снисходительно спрашивает она.
– Если честно, – отвечаю я, глядя на нее, – меня тошнит.
Возвращается мама Фейт, и мы, четыре девчонки, запираемся в комнате Фейт, где тоже везде мелкие цветочки и пастельные тона. Книги (их немного, и все детские) слишком аккуратно расставлены на белой деревянной полочке, между двумя книгодержателями, которые задумывались как совы, но вышли похожими скорее на два расплывшихся месяца. На полу круглый пушистый коврик; мы валяемся на нем и проводим пальцами по длинным волокнам цвета облаков, словно гладим стебли небесной травы.
Фейт показывает фотоальбомы из своей прежней школы в Дариене, штат Коннектикут. Особенно внимательно мы разглядываем мальчишек – ее одноклассников и тех, что на класс старше, – и оцениваем по шкале от одной до четырех звезд. О самых симпатичных расспрашиваем Фейт: как они, нормальные ребята? Что слушают? А в лакросс играют? – с таким видом, словно по ответам будем судить о том, стоит ли иметь с ними дело. Так устроена жизнь для девочек из женской школы в Си-Клиффе: все, кто нас привлекает, спроецированы на киноэкран или заперты в четырехугольных рамках школьных фотографий. Целый час мы листаем альбомы, при виде симпатичного мальчика наперебой кричим: «Это мой!» – пока наконец Фейт не захлопывает альбом и не ставит его на полку, рядом с унылой бесформенной совой.
Мама Фейт говорит, что пора в постель, и мы переодеваемся в ночное. Фейт достает из шкафа ночнушку, тоже всю в мелкий цветочек, а потом сама залезает в шкаф, чтобы переодеваться не у нас на глазах. Джулия, повернувшись к нам спиной, натягивает футболку-конькобежку с серебряными блестками на лопатках. Спит она в лифчике – считает, что от этого грудь, когда подрастет, будет лучше стоять. Я, отвернувшись в другой угол, снимаю кремовый лифчик, натягиваю синие пижамные штаны и футболку «Хелло Китти», очень надеясь, что никто не примет ее всерьез. Повернувшись к подругам, вижу, как Мария Фабиола стаскивает через голову рубашку. Прятать свое тело она нужды не видит. За лето у нее выросла настоящая грудь: два белоснежных холма, словно две большие горки мороженого. Я замечаю, что Джулия изо всех сил старается не пялиться. Как и я. А Мария Фабиола натягивает облегающую полупрозрачную маечку густо-розового цвета. На майке пара ангелов, блондин и брюнет, оба в темных очках. «На майку-то, наверное, смотреть можно!» – думаю я и продолжаю разглядывать ее грудь, одновременно разбирая надпись курсивом под лицами ангелов: «Фиоруччи».
Мы расстилаем на полу спальные мешки: каждая старается лечь поближе к Марии Фабиоле. Долго еще не спим – болтаем о «Клубе «Завтрак», о том, с кем из героев фильма хотели бы встречаться. Отец Фейт кричит из своей комнаты: «Кончайте болтать!» – и мы приглушенно хихикаем. Шепотом повторяем друг другу: «Только не забывай меня!» – а потом, словно свечи, задутые по очереди, одна за другой погружаемся в сон.
Среди ночи меня будит пронзительный крик. Кричат, кажется, над самым ухом, и в первый миг кажется: это кто-то из моих подруг. Но, сев, я понимаю, что вопли доносятся из соседней спальни. Кричит мать Фейт. Фейт вскакивает, включает свет и бежит к родителям. Мы с Марией Фабиолой и Джулией непонимающе смотрим друг на друга. А потом раздается новый крик – это Фейт.
Ее отец застрелился. Приезжает «Скорая», двое молчаливых санитаров быстро, аккуратно и как-то бездушно выносят его на носилках из дому. Спускаясь по лестнице, ударяют носилки об стену: настенная лампа падает, разбивается на мелкие осколки, и мать Фейт выкрикивает ругательство. Фейт натягивает штаны и свитер, берет из шкафа в прихожей мамину куртку. Мы шепчем друг дружке, что здесь только всем мешаем, и скрываемся в комнате Фейт.
Бухает входная дверь – так, что трясется весь дом, – и тяжелые шаги санитаров стихают. Выглянув за дверь, мы скоро понимаем, что Фейт тоже уехала с ними. Сирены «Скорой» затихают вдали; мы, три девчонки, сидим, дрожа, в опустевшей комнате своей подруги, и спальные мешки валяются на полу безжизненно, словно сброшенные коконы. Мария Фабиола начинает плакать, поначалу беззвучно, но содрогаясь всем телом. Потом разражается короткими всхлипами, словно ее тело – насос, ритмично набирающий воду из невидимого колодца. Всхлипы становятся все дольше, все громче. Все невыносимее. Мы с Джулией звоним своим родителям, а потом родителям Марии Фабиолы.
Мой папа приезжает в костюме – он вел у себя в галерее аукцион. Мама Джулии – в спортивном костюме с молнией и воротником под горло, с надписью на груди «Королева льда», мама Марии Фабиолы – в шелковом халате. Никто не знает, что делать. Уйти? Захлопнуть дверь? А если у мамы Фейт нет ключа? А если Фейт вернется и мы ей понадобимся? Так что мы рассаживаемся вокруг кухонного стола и сидим, словно за карточной партией. Матери дружно поворачиваются к моему отцу. Он предлагает помолиться, чтобы успокоиться, – от моего папы предложение неожиданное. Все мы беремся за руки и прикрываем глаза. Но я подглядываю – и вижу, что у папы глаза плотно закрыты, а вот мама Марии Фабиолы и мама Джулии смотрят на него с тревогой и надеждой.
5
После похорон (узнаваемый местный политик во втором ряду, бутерброды с вялыми огурцами после церемонии) мы четверо становимся неразлучны, словно бумажные куколки в хороводе. В школе играем в спидбол или еще в какие-нибудь игры, где можно поделиться двое на двое. В свою компанию никого не приглашаем, и учителя не настаивают – заботятся о Фейт.
Дома у Фейт нескончаемый поток гостей с Восточного берега с соболезнованиями и предложениями помощи. Все приносят с собой какие-нибудь угощения, но мать Фейт сразу их выбрасывает. Дома у Джулии родители продали сначала один «Мерседес», потом другой. Дома у Марии Фабиолы поставили новую сигнализацию после того, как видеокамера засекла позади дома какую-то «подозрительную личность». Что эта личность там делала и чем была подозрительна, отец Марии Фабиолы детям не сказал.
А у нас дома все как обычно. Мама рано утром уезжает в больницу: она трудится в утреннюю смену, с шести утра, чтобы вторую половину дня проводить со мной и Свеей. Папа собирает нас в школу и варит нам овсянку. Свея за едой черкает в тетрадке – проектирует очередную пожарную станцию. Она говорит, что, когда вырастет, хочет стать архитектором, и постоянно сидит над своими чертежами с линейкой и синим карандашом.
В одно ничем не примечательное утро в дверь звонит подруга Свеи, пухлая и вечно хмурая. Они со Свеей вместе ходят в школу, прямой дорогой по Эль-Камино-дель-Мар. А несколько минут спустя на наше крыльцо взбегает Мария Фабиола. Я прощаюсь с папой, прижимающим к щеке салфетку – он порезался во время бритья. Мне хотелось бы убрать эту салфетку и обнять его на прощание, но подруга стоит рядом и смотрит. Ждет меня. Мы с Марией Фабиолой выходим на улицу и идем дальше, чтобы подхватить Джулию.
Когда мама Джулии открывает дверь, я сразу чувствую: у них что-то подгорело. Мама Джулии замечает, что я принюхиваюсь.
– Джентл купила какие-то новые благовония, – объясняет она и улыбается сначала мне, потом Марии Фабиоле. Выходит Джулия, и ее мама говорит: – Девочки, у меня идея! Давайте-ка я вас сфотографирую!
Она выносит камеру, и мы втроем выстраиваемся шеренгой, Мария Фабиола в середине. Щелкает затвор. Мы с Джулией смотрим друг на друга – все понятно без слов: чудесное преображение, произошедшее с Марией Фабиолой за последние месяцы, требует запечатлеть его на пленке.
– Девочки, вы чудесно выглядите! – говорит мама Джулии, не глядя на меня.
– Пока, мам, – говорит Джулия и закрывает дверь.
С облегчением выйдя на свежий воздух, мы отправляемся к дому Фейт. Она живет в полутора кварталах от школы, но все равно мы заходим за ней каждое утро. Ради Фейт мы на все готовы.
– Как думаете, мама Фейт когда-нибудь выйдет замуж второй раз? – спрашивает Мария Фабиола, перекидывая рюкзак с одного плеча на другое, и тоненький звон браслетов вторит ее словам.
– Мои родители говорят: вряд ли она еще кого-то себе найдет, уж слишком невзрачная, – самым обыденным тоном замечает Джулия. – А ведь мама у папы уже вторая жена, так что они в этом разбираются!
– Может быть, ей просто еще рано с кем-то встречаться, – говорю я так твердо, словно что-то в этом понимаю.
– А что, если мы ей поможем подобрать одежду получше? – предлагает Джулия. – Ей определенно надо сменить стиль!
– Это уж точно! – соглашается Мария Фабиола. – Кстати, вы заметили, что учителя теперь Фейт совсем не спрашивают?
– Конечно, – отвечаю я. – Так и должно быть.
– Моя кузина рассказывала, – говорит Джулия, – у них в колледже есть такое правило: если у тебя умерла соседка по комнате – тебе автоматически ставят все пятерки за семестр.
– Не слишком-то умно придумано, – замечает Мария Фабиола. – А если кто-нибудь начнет доводить соседей до самоубийства, чтобы стать круглым отличником?
Мы переходим улицу и проходим мимо старомодного белого автомобиля, припаркованного на перекрестке. Внутри сидит мужчина, старше нас, но определенно моложе наших родителей. Он опускает окно и спрашивает у нас, сколько времени.
Я смотрю на часы «Свотч» – почему они так громко тикают? – и говорю: две минуты девятого.
– Спасибо, – говорит он. – Надо же, я думал, уже позже.
И мы идем дальше.
– Видели? – спрашивает Мария Фабиола.
Джулия нерешительно смотрит на нее.
– Да… – отвечает она. И, немного подумав: – Видела!
– Что видела? – спрашиваю я.
– Он себя трогал, – сообщает Мария Фабиола.
Джулия несколько секунд смотрит на нее, а потом поддакивает:
– Точно! Так и было!
– Да что такое? – спрашиваю я.
– Он все время себя гладил, – объясняет Мария Фабиола.
– Что гладил?
– Свой ЧЛЕН, вот что! И сказал, что позже нас найдет!
– Да-да, он сказал «позже», он точно сказал «позже»! – торопливо подхватывает Джулия.
Мы доходим до дома Фейт, в двух кварталах от припаркованного автомобиля, и Мария Фабиола и Джулия излагают ей свою версию происшедшего. Мария Фабиола расцвечивает рассказ новыми деталями, а Джулия повторяет за ней. Фейт визжит от ужаса и восторга.
– Это может быть серьезно! – веско сообщает Мария Фабиола.
– Честное слово, я ничего странного не заметила! – настаиваю я.
– Ничего странного? Ты, наверное, каждый день видишь мужиков, которые, сидя в машине, теребят свой член? – парирует Джулия, и Мария Фабиола звонко смеется.
Я продолжаю твердить, что ничего не видела и не слышала. Некоторое время подруги меня высмеивают, потом начинают игнорировать. Даже Фейт, которой там вообще не было, и та оскорблена моим упрямством. В негодовании они ускоряют шаг и отрываются от меня.
Я уныло тащусь за ними, потом останавливаюсь. Такое чувство, словно я в накренившейся лодке; все перебежали на один борт, и кому-то нужно остаться на другом, чтобы лодка не пошла ко дну. Мария Фабиола просто все выдумала! Джулия как попугай повторяет все, что она ни скажет. А теперь и Фейт этому поверила… Последние полквартала до школы я прохожу одна.
Вскоре, после того как я вхожу в класс, наша классная говорит, что меня вызывают в кабинет к мистеру Мейкпису. Мистер Мейкпис (это настоящая фамилия) – наш директор, он из Англии. Его английский акцент и кембриджский диплом в рамочке безотказно действуют на родителей. У него в кабинете я никогда раньше не была.
Дорога в кабинет директора ведет через все школьное здание, мимо классов, в которых я училась в разные годы. Я прохожу мимо памятника мисс Спрэгг, богатой женщины, в честь которой названа наша школа. Если верить памятнику, мисс Спрэгг была хороша собой – и ее красота не остается незамеченной: правая рука и грудь бронзовой статуи вытерты до серебристого блеска множеством прикосновений.
Я прохожу через внутренний дворик, мимо зарослей кустов, где порхают бабочки. Иногда мы их ловим, сажаем на пару минут в стакан, прикрыв ладонью, а потом отпускаем. А порой случается – убираем ладонь слишком поздно, и бабочка задыхается в стакане. Мы помним имена тех, кто нечаянно убивал бабочек, и не представляем, что с этим знанием делать.
Учусь я хорошо, однако не все гладко с поведением – уж не знаю, много ли известно об этом мистеру Мейкпису. Знает ли он, что иногда я подсчитываю, сколько раз наш новый учитель физкультуры, австралиец мистер Робинсон, скажет: «Понятно?», объясняя правила игры. А когда он заканчивает и спрашивает, есть ли у кого вопросы, я поднимаю руку и говорю: «Вы заметили, что повторили «понятно?» ровно тридцать один раз?» Тут он взрывается и принимается меня распекать перед всем классом: в такие минуты особенно заметен его австралийский акцент. «Не смей считать мои слова, понятно?» – кричит он. Весь класс смеется, а он злится еще пуще.
Секретарша мистера Мейкписа мисс Патель – она из Индии, и две ее дочки учатся в нашей школе, они у нас единственные цветные – встает, когда я вхожу в приемную, и говорит:
– Доброе утро, Юлаби.
Обычно она называет меня «Юла» или «Би», но сегодня держится официально. Сухо просит присесть и подождать своей очереди.
Из кабинета мистера Мейкписа выплывает Мария Фабиола: сияет, словно оперная певица, которой только что устроили стоячую овацию. Успевает наклониться ко мне и шепнуть на ухо: «Говори все как я!» – прежде чем мисс Патель велит ей возвращаться в класс.
Затем мисс Патель вводит меня в кабинет директора. На стене здесь большая фотография в рамке, на ней трое сыновей мистера Мейкписа в британской школьной форме. Противно пахнет сигарами, хоть я никогда не видела, чтобы мистер Мейкпис курил. На двух стульях, где обычно сидят родители – либо пришедшие устраивать дочку в «Спрэгг», либо вынужденные услышать, что их дочери будет лучше в какой-нибудь другой школе, – сейчас неловко ерзают двое полицейских.
Мисс Патель представляет меня им, и они просят описать то, что произошло сегодня утром. Я говорю: ничего особенного. Мы шли в школу, как всегда. Рассказываю, где именно была припаркована машина. Один полицейский делает какие-то пометки в блокноте. Они спрашивают: а что у вас было с тем человеком в машине?
– Он спросил, сколько времени, – отвечаю я.
– И что дальше?
