Смотрю в глаза ему, а сама последнюю встречу вспоминаю. Словно в себя пытаюсь прийти, напоминая, как на самом деле обстоят дела. Он не любит тебя, Вика. Никогда не любил. Он играл. Эта правда все никак не уляжется во мне, все никак не принять мне ее… не хочу, больно, но уж лучше так, чем снова быть тряпкой под его ногами.
– Ты в порядке? – слетает с его губ хриплое. Чертов его голос, ну почему меня лихорадит от него?! А он такую чушь несет. Ей богу, неужели это то, что его волнует?
Его бровь изогнута, он подходит ко мне так близко, смотрит на меня, как раньше. Воздуха в легких не хватает. Отворачиваюсь, потому что перед глазами уже плывет все от предательских слез.
Да какого черта?! Прикрываю глаза, начинаю смеяться. Горько, громко. И когда поворачиваюсь к нему снова, успеваю спрятать, затолкать поглубже свою боль. Сейчас в моем взгляде то, что я так пыталась взрастить за все бессонные слезные ночи этих месяцев.
– Да пошел ты на хер, Илья. Мое благополучие – последнее, что должно волновать тебя, – я срываюсь по тротуару вперед. Я не хочу его видеть, не хочу слышать. Он настоящий урод!
– Эй, подожди, – он хватает меня за рукав, прижимает к себе. Он так близко, непростительно близко. Его запах, бл*ть, да это как удар под дых. Я вдыхаю аромат его духов, я чувствую его касания и подыхаю. Вот здесь, посреди дня, на одной из центральных улиц своего города, я нашла свою погибель.
– Что тебе нужно?
– Вик, давай поговорим…
Я смеюсь. Мне так горько.
– О Марго? Или о твоей новой сучке? – киваю в сторону красного жука. Девчонка во все глаза смотрит на нас через лобовое.
– Кто она тебе? Пассия? Или очередная серая мышь для игры?
– Прекрати, – рычит. – Все совсем не так, Вик, послушай…
– Ты такой урод, Илья! Отвали от меня, слышишь?! Отвали и больше никогда не появляйся в моей жизни! – рычу сквозь зубы и отталкиваю его. Я срываюсь на бег. На каблуках, с бумагами в руках и сумкой, с застланным пеленой взглядом я бегу, пока мне не становится плохо. Пока не вижу здания своего офиса, а легкие не горят от нехватки кислорода. Открываю дверь и также бегом залетаю на второй этаж. Я так спешу спрятаться здесь, в нашем офисе, я так спешу спрятаться от него… Но он все равно рядом. В моих легких, на моей коже, в моих глазах.
Сбрасываю вещи и верхнюю одежду. Под удивленные взгляды девчонок бегу в туалет. Открыв кран, умываюсь холодной водой. Я тру лицо, тру нос, стараясь вымыть его из себя. Мне больно, мне так больно, мама! Ну зачем, зачем он снова появился?! Зачем так смотрел на меня, будто чувствует что-то, зачем улыбался так, будто и ему плохо? Он бессердечный, он плохой, мама. И мое сердце так сильно болит… я так больше не могу, не могу…
Глава 3
– Ты не хочешь мне сказать, кто это был? – Лиза выглядит недовольно.
Достаю из кармана пачку, осталась последняя сигарета. Вставляю ее в губы, забираю пакеты с едой из багажника, молча захлопываю его крышку.
– Верх, вы чего так долго? Шашлык уже почти готов, а бухла нет, – из дверей загородного дома выходит Птаха. Лиза, понимая, что так и не дождется ответа, фыркает и проходит мимо брата в дом.
Я отдаю ему пакеты.
– Здесь все. Я сейчас буду…
Не дожидаясь от него ответа, срываюсь в сторону реки. Подхожу к воде и усаживаюсь прямо так, на камни. Кажется, в любой момент взорвусь. Снова накрывает. Это ж надо было встретить ее. Съездил, называется, за бухлом в магаз с сестрой друга.
Два месяца, как мог, держался. В завязке от нее. Как робот, как винтик механизма. Не думать. Не сожалеть. Подыхал каждую минуту своей жизни, без нее подыхал… Твою мать! А она в машине, на заднем…
Затянулся сильнее, прикрыл глаза, выдохнул. Столько ненависти в глазах ее. Знаю, что не должен, знаю, что права не имею даже говорить, но пальцы сами собой набирают ее номер. К уху телефон приложил, внутри дрожит все, как у девственницы. С губ смешок слетает, а потом разочарованием накрывает. Это гадкое чувство все органы выжигает, в узел стягивает.
Абонент вне зоны доступа.
Два месяца уже вне зоны доступа. Будто меня это удивить должно, будто я не срывался, не набирал ее, желая голос услышать. Через неделю сорвался. Набухался тогда в хлам и позвонил ей, а она вне зоны доступа. С тех пор, как подорванный, каждую еб*чую ночь, лежа в кровати казармы, звонил ей. И каждый раз вне зоны…
Прикрываю глаза, растирая лицо ладонями. Воспоминания снова накатывают, и снова это удушающее чувство давит.
Два месяца назад
Сжимаю телефон в руках. Экран, как и буквы, расплываются. От нее пришло сообщение. Понимаю, что ничего хорошего, но надежда… долбанная сучка никак не отпускает. Дурак.
« Я забрал ее у тебя, неудачник. Я хотел этого с первого дня, и это оказалось легче, чем я думал…»
Внутри все вскипает. Мои легкие горят, им мало места в грудной клетке.
Тварь! Какая же он тварь! Сука! Горло дерет крик. Хватаю первое попавшееся под руку, стул летит в стену.
– Илья! Эй!
За спиной стоят друзья. Музыка глохнет, девчонки испуганно жмутся к стенке, парни на стреме. Никто не подходит – боятся. Каждый их низ трясется, как щенок…
– Илья… – Марго появляется в дверях. Мой взгляд скользит по ней. Какого черта еще ей тут надо?!
– Я сказал тебе выметаться! Я сказал или нет?!
Она напугана, но упрямая, как моя мать. А я устал от этого спектакля.
– Илья, но…
Срываюсь к ней. Понимаю, что внутри так много боли, ее не удержать. Она сама виновата, сама пришла. Хватаю ее за рукав, разворачиваю и грубо выпихиваю из зала.
– Ай, больно!
– Отъ*бись уже от меня! Я сказал тебе, между нами ничего нет и быть не может!
Я видел, как она наслаждалась. Там, в баре, когда я нес эту пургу, когда отталкивал ту единственную, в ком вся моя жизнь, Марго кайфовала каждую минуту.
– Илья, твоя мама…
Она только что плеснула бензина во вспыхнувшее пламя. И это не пожар, это чертов взрыв.
Схватил ее за ворот, встряхнул так, что едва не упала.
– Пошла на х*й и ты, и она.
Отталкиваю ее. А перед глазами снова сообщение от ублюдка Никиты. Вика с ним! Я сам, своими руками толкнул ее к нему!
Но она ушла… она не стала меня слушать, никогда, бл*ть, не доверяла! Как всегда решила проблему – перестала брать трубку! А когда я нашел ее… она была с ним… Бл*ть, он так смотрел на нее! Эта падаль волосы ее трогал, и я сорвался. Я думал, что уничтожу его… просто накрыло. Никто, никто не может трогать мое. Никто не имеет права, а он посмел. Этот наглый ублюдок, которому не раз говорилось об обратном.
Осознание происходящего накрыло. И это так охренительно больно, что разрывает. Изнутри разрывает на части.
Она ушла с ним.. тогда… Вика даже не поняла, какая он мразь, она стояла и смотрела на меня будто на животное… А я подыхал. Она обещала не оставлять. И оставила. Уехала с ним.
Я стоял и смотрел в след скорой и понимал, что я снова один. Что этот бл*дский мир продолжает проверять меня на прочность. А я так устал, я так за*бался. Сначала отец, теперь мать. Надоел вечный шантаж. Они все постоянно грозятся уйти. И я должен, я вынужден делать всякую херь, только бы сохранить что-то, только бы не остаться одному.
Я думал, она чувствует меня, понимает. Думал, что ее глаза никогда не посмотрят так на другого. Тогда ночью я ловил ее стоны и понимал, что впервые раскрылся перед кем-то. Перед ней. На полную раскрылся, грудную клетку вспорол и показал ей своей сердце. Все страхи свои, которые так тщательно прячу за стеной пох*изма.
Она не просто очередная, она та, что сердце мое вытащила, а потом за ненадобностью швырнула его в мусорный жбан.
Я поступил с ней как м*дак. Стоял и говорил эти гадости, видел боль в ее глазах, но понимал, что так лучше. Потому что я урод. И если останется со мной, сдохнет, как и я.
Через две недели мне в универ. Я буду в казарме, редкие выходные пару раз в месяц нас не спасут. Да я же с ума сойду от ревности, понимая, что рядом с ней тот ублюдок. Я сожру себя и ее. Я поступил правильно. Только так я мог позаботиться о ней.
Беру телефон в руки. Внутри пустота звенящая, сосущая. Снова это бл*дское сообщение. Каждая буква в мозг въедается, выжигает его, иссушает.
Хватаю бутылку, швыряю в стену. Громкий дикий крик разрывает уши. Они все смотрят на меня, как на дебила. Пусть валят. Я не хочу никого видеть.
Вижу боковым зрением, как кто-то срывается ко мне. Делаю это и только потом понимаю, что мой кулак врезается в чью-то челюсть. Боль ослепляет, но не приводит в себя. Я бью его, на меня налетают трое.
– Не трогай его! – кричит одному из них Птаха.
– Мразь! Угандошу! – хватаю телефон, размахнувшись, бью его об пол. Бью, пока все это не выходит. Пока хоть немного не попускает. А потом упираюсь лбом в грязный пол бара и вою от едкой боли внутри.
Я не могу. Без нее не могу. Перед глазами ее лицо заплаканное, ее губы искусанные.
***
С тех пор, как я все сломал, моя боль постоянно внутри. И когда совсем нет сил терпеть, я вынимаю ее. Я беру ее в руку и держу вот так, на ладони. Я сжимаю эту черно-серую грязь и швыряю о стену. Она расплескивается. Словно шар, наполненный водой, взрывается, марая все вокруг. Она ломает мебель, разбивает вдребезги стекла, и каждый осколок поражает точно и прицельно. Они все летят в меня. И тут уже не скрыться, не спрятаться. Ты просто подыхаешь от боли в луже собственной крови. Лежишь и смотришь остекленевшим взглядом перед собой, искренне не понимая, а что дальше? Зачем все вокруг, если ее нет? Если она с другим…
***
–Эй, брат, ты как?
Поворачиваюсь. Рядом стоит Птаха. Друг не сводит с меня напряженного взгляда.
– Там уже все бухие, ты чего тут завис?
Понимаю, что снова выпал из времени. В последнее время так бывает часто. Мозг сам подкидывает эти воспоминания
– Сижка есть?
Птаха хмурится, но вытягивает из кармана пачку.
– Мне Лизка сказала… это она была?
Киваю. Стискиваю кулаки, потому что даже говорить о ней больно.
Друг присаживается рядом.
– Брат…
Вместо ответа достаю из кармана новенькую банковскую карту. Открыл ее вчера. Протягиваю ему.
– Можешь перевести отсюда на тот счет, который нам кидали мои юристы…
Он кивает. Я читаю в его взгляде осуждение. Вот только мне все равно, кто и что об этом думает.
– Продал все-таки?
Затягиваюсь сигаретой.
– Да, вчера. Теперь выходные не скоро светят, поэтому спешил все вчера доделать…
– На чем гонять теперь будешь?
– Да есть колеса, – смеюсь его встревоженности. Ей богу, он как мамочка. Хлопаю ему по плечу.
– Не парься ты, все в порядке.
Птаха кивает.
– Марго звонила утром. Мать твоя …
Меня передергивает от одного только слова.
– Бл*ть, Птаха, я уже говорил, ничего и слышать не хочу ни об одной, ни о второй суке!
– Илюх, я все понимаю, но она же мать… а вдруг правда ей х*ево?
Я засмеялся.
– Ху*во? Да что, бл*ть, вы все знаете о том, что такое ху*во?!
Поднимаюсь на ноги, разминаю шею, чувствуя, как по венам пробегает лава.
– Она с ним, брат. Не надо тебе в это лезть. Я все сделаю, как ты просил, хотя уверен, что ты погорячился, – он приподнимает карту в руках. – Но не надо, слышишь? Реально, с ней ты психом конченым стал.
Я молчу.
– Я просто переживаю…
– Не пей много, брат, – перебиваю его, не желая дальше продолжать разговор. Тушу сигарету.
– И завра не опоздай в универ…
Поднимаюсь по склону к воротам его дачного участка. Захожу во двор – здесь шумно и многолюдно.
– А ты куда? – Птаха следует за мной.
– Прокачусь. Мозги развеять нужно…
У ворот под брезентом мой байк. Срываю ткань, осматриваю его. Это подарок от отца мне на восемнадцатилетие. Последние пару лет на тачке гонял, а он простаивал. Теперь привыкать нужно заново…
***
