– Нет, ничего. Я так не думаю. Я не проверял все. Откуда мне знать? У нее много одежды.
– Вы связывались с кем-то из ее друзей?
– Я звонил ее лучшей подруге, Фионе. Она виделась с ней в понедельник утром. Иногда, если Ли едет на более позднем поезде в Шотландию, они встречаются по-быстрому выпить кофе перед ее отъездом. Фиона говорит, что они встретились, но она не виделась и не разговаривала с Ли с тех пор.
– Это нормально?
– Они очень близки. Они все время общаются по телефону. Так что нет, это не нормально. Вам, наверное, нужно поговорить с Фионой.
– У нее есть родственники? Нам понадобится список имен и телефонов всех, с кем она могла связаться.
– Ладно.
– Можно мы осмотримся?
– Если хотите.
– Вы упомянули мальчиков. У вас есть дети?
– Да, Оливер и Себастьян.
– Сколько им?
– Оли в следующем месяце исполнится шестнадцать, Себу двенадцать.
– Она связывалась с ними?
– Нет.
– Вы уверены?
– Да, уверен. Они бы мне сказали.
– Можно нам все равно поговорить с мальчиками?
– Ну, я не хочу беспокоить их.
– Но вы хотите, чтобы их мать нашли?
– Конечно.
– Тогда лучше нам поговорить с мальчиками. Посмотреть, могут ли они что-нибудь добавить.
Марк следует за полицейскими в комнату Себа. Он поглощен телефоном. Марку внезапно становится стыдно, ему кажется, что его воспитание оценивают, но Клементс спрашивает: – О, во что ты играешь?
– Brawl Stars.
– Моему племяннику нравися Subway Surfers, ты в нее играл? – Себ кивает. Его не беспокоит полиция, потому что его учили уважать и доверять им. – Вы ищете мою маму? – спрашивает он.
– Да. Ты можешь с этим помочь. – Лицо Себа проясняется. Он ярый фанат Шерлока Холмса. Больше сериала, чем книг, к огромному разочарованию Ли. Она всегда пытается больше вовлечь мальчиков в чтение. Марку кажется, Себ представляет, что будет работать с детективами, снимать отпечатки, ставить прослушку.
– Можешь сказать, когда в последний раз видел маму?
– В понедельник утром она отвезла меня в школу. Ей не нужно это делать, никого в таком возрасте не отвозят. Это унизительно, – он краснеет. В их доме постоянно тянется дискуссия на тему того, нужно ли его отвозить и забирать. Марк не считает, что Себу нужно сопровождение родителей, он более чем способен сам доехать на метро. Марк думает, что Ли настаивает на своем, потому что ей это нужно. Она скучает по мальчикам и чувствует вину за свое отсутствие дома по половине недели. Она пытается подлизаться к ним всеми возможными способами, когда она дома. – Она даже забирает меня, когда не работает.
– А отец забирает вас, когда мама работает?
Флетчеры научили детей не врать. Особенно не врать людям при власти.
– Нет. Мама думает, что забирает, но я просто доезжаю домой на метро. Папа всегда ждет меня здесь. Это наш секрет.
Детектив-констебль Клементс долго смотрит на Себа. Марк видит, что она хочет спросить, есть ли у них еще секреты, но она знает, что он маленький мальчик, беспокоящийся за мать.
– Она писала тебе что-нибудь пока ее не было? – Себ качает головой, его глаза наполняются слезами. Он быстро моргает. – Что ж, вот моя визитка. На ней мой номер. Если мама свяжется с тобой, обязательно сообщи мне, ладно? Не нужно ничего от меня утаивать.
Оли больше переживает, когда в дверь его спальни стучит полицейская и спрашивает разрешения войти.
– Прячь дурь, – шутит она. Оли краснеет. Мальчики унаследовали эту черту от Марка. Они все зарумяниваются когда злятся, стыдятся или иногда даже когда просто счастливы. Марка это раздражает. Это не очень мужественная привычка.
Оли покраснел не потому, что курит травку, просто взрослые кажутся ему нелепыми.
Клементс выбирает другой подход к Оли, чем к Себу. Она не болтает об играх и не пытается понравиться. Она переходит сразу к сути; она знает, как разговаривать с подростками, у которых ограниченная концентрация и интерес.
– Ты видел маму после понедельника? Вообще связывался с ней?
– Ли мне не мама, – угрюмо говорит Оли.
– Оли, прекрати, – предупреждает Марк. Клементс вопросительно смотрит на него.
– Технически, Ли мачеха Оли и Себа, но она единственная мать, которую они знали, – объясняет он.
– Это неправда. Я помню свою настоящую маму, – бормочет Оли. Атмосфера в комнате становится напряженной. Ее можно почти ощутить на вкус.
– Моя первая жена умерла от рака, когда Оли было пять. Полагаю, он немного помнит Фрэнсис. Но Ли была его матерью почти с семи лет. – Марк ненавидел этот разговор. От него он чувствовал себя неловко, будто он не верен своей первой жене, второй, своему сыну. Оли с Себом принадлежали Фрэнсис, но и Ли тоже. Также, он никогда не знал, какой возраст Оли на момент их с Ли свадьбы называть. Сегодня он выбрал «почти семь», потому что так траурный период звучал более уважительно. В других случаях он признавался, что ему было шесть, чтобы сделать акцент на том, как давно Ли переняла бразды правления. Это сложно.
Изначально Оли и Себ знали Ли как «тетушку Ли». Потом она стала мамочкой. Она не навязывала им этот титул. Они выбрали ее в этом качестве вскоре после свадьбы. И годами Оли называл Ли мамочкой, потом мамой, но в последнее время он начал звать ее Ли и наставать, что она ему не мать. Это упоминалось в их воскресной ссоре. Марк знал, что его старший сын просто переживает такой период, он попросту испытывает границы, как любой подросток. И да, тестирование границ могло казаться жестоким, ранящим.
– Просто не обращай внимания, он специально пытается его привлечь, – сказал Марк Ли.
– Я уделяю ему много внимания, – подметила она.
– Я знаю. Послушай, это просто фаза взросления.
Ли – в редкий момент демонстрации своей эмоциональной уязвимости – повернулась к Марку со словами: – Но это нечестно, не так ли? Потому что материнство – это не фаза. Это константа. Мне не разрешается выбрасывать игрушки из кроватки и говорить, что с меня хватит.
Так ли это? Действительно ли она решила, что с нее хватит?
Марк возвращается в настоящее, когда Клементс спрашивает: – Ты связывался со своей мачехой в последние пару дней после понедельника? – Она выражается точно, настойчиво. Оли качает головой. Марк вздыхает и думает, что нужно хорошо его знать, чтобы заметить его печаль, а для постороннего взгляда он просто кажется ощетинившимся, недоступным. Детектив и ему оставляет визитку.
Полицейские немного рыщут по дому. Клементс просит посмотреть на ноутбук Ли.
– Она забрала его с собой.
– А телефон?
– Тоже.
– Нам нужно будет просмотреть ее аккаунты в соцсетях.
– Она таким не занимается.
– У нее нет фейсбука? или инстаграма? Страницы в твиттере? Ничего?
– Нет. – Марк выглядит гордым. – Старомодно, да? Но достойно восхищения. Она всегда говорит, что если кому-нибудь нужно с ней связаться, они могут позвонить. Она очень ценит разговоры вживую.
– У вас есть ее фото?
Марк показывает им снимок на телефоне: – Это было в субботу вечером. – Меньше недели назад, но также это время уже осталось в истории. Ушло. Они пошли поесть всей семьей. Ничего вычурного, просто вчетвером ходили есть бургеры. Себ сказал, что мама хорошо выглядит. Он настоял на фотографии. Пять дней назад, целую жизнь назад. Клементс делает снимок снимка на свой телефон.
– Можно нам взглянуть на сообщения, отправленные вами Ли в последние дни?
Марк с готовностью отдает телефон. Сообщения там, как он и описывал. Рядом нет синих галочек, которые бы сигнализировали, что она их прочла. Только серые – сообщения отправлены и доставлены.
Дорогая, извини за позавчера. Если позвонишь мне, я обещаю соразмерно раскаяться
Затем…
На самом деле это был очень крутой тверк ?
Марк добавил это потому, что пытался разрядить атмосферу. Он не имел этого в виду. Его жена действительно не умеет танцевать.
Это все равно неважно, потому что она не прочла сообщения. Они болтаются где-то в эфире. В черной дыре недопониманий, нарушенных обещаний и лжи. Сообщения томятся там, где может прятаться предательство.
7
Детектив-констебль Клементс
Как только за полицейскими закрывается дверь дома Флетчеров, Таннер спрашивает: – Ну, что думаешь? Она сбежала?
– Может быть.
– Или уже мертва?
Клементс бросает недовольный взгляд на Таннера. Он не замечает, или, если и так, ему все равно.
– Давай надеяться, что нет, – сухо отвечает она.
– Ага, но всегда виноват муж. Не так ли? По статистике.
– Ты забегаешь вперед, Таннер. Давай подходить к этому без предубеждений, ладно? Пока нам просто нужно подать заявление о пропаже человека. И по статистике муж виноват не всегда — это бы слишком облегчило нам работу.
В Великобритании об исчезновении человека заявляют каждые девяносто секунд; в год пропадает 180 000 людей. О пропаже многих не сообщают в полицию. Клементс знает статистику. Примерно девяностно семь процентов пропавших либо возвращаются домой, либо обнаруживаются мертвыми в течение недели. Еще два процента возвращаются домой или их находят мертвыми в течение года. Цифры звучат неплохо. Вы бы, может, могли даже ставить на них ставки. Только вот год – это долгий промежуток времени. Найти тело – это плохой результат.
И еще есть один процент тех, кто остаются пропавшими без вести, иногда навечно. Клементс по ночам лежит без сна, думая о не вернувшихся домой. Их лица преследуют ее; увековеченные на праздничных снимках, школьных или свадебных фотографиях, где они одеты в вышедшие из моды платья. Изображение Ли Флетчер уже выжжено у нее в мозгу. Она оглядывается, идя по улице рядом с Таннером, автоматически всматривается в лица женщин; надеется заметить жену Флетчера. Клементс удивляет и расстраивает, что несмотря на миллион камер видеонаблюдения, отслеживающих передвижения, пин-коды, базы данных, оценки кредитоспособности, банковские и телефонные записи, распознавание номерных знаков, соцсети, отслеживающие приложения, электронные письма, GPS и даже чертовых пронырливых соседей, люди могут ускользнуть незамеченными.
Или быть похищенными?
Клементс пока не позволяет себе мыслить в этом направлении. Это не рационально. Статистически, взрослые уходят по своей воле, хотя, надо признать, с разными степенями нацеленного планирования и чаще всего по больше, чем одной причине. Она мысленно пробегается по списку причин исчезновения людей и сравнивает с известными ей фактами о Ли Флетчер. Проблемы с психикой, диагностированные или нет, объясняют примерно восемь из десяти исчезновений взрослых. Возможно. Проблемы в отношениях являются причиной побега для троих из десяти. Марк Флетчер признал, что они поссорились, поэтому отношения не райские, но одного спора обычно недостаточно, чтобы уйти из дома. В этом случае деменцию можно вычеркнуть – четверо из десяти людей, страдающих деменцией, в какой-то момент пропадают, часто ненамеренно. Отсутствие дома тоже можно исключить. У Ли чудесный дом. Финансовые проблемы? Они были не очевиднымми, но Клементс это проверит. Абьюз или домашнее насилие? Никогда не знаешь. Ей нужно будет покопаться.
Клементс глубоко вдыхает, важнее всего сохранять ясную голову, мыслить логически. Она напоминает себе об услышанном в дни ее обучения. Нельзя пропускать все через себя, нельзя позволять этому себя угнетать или это сведет тебя с ума. Она покашливает: – Дьявол в деталях, Таннер.
Таннер пожимает плечами. Что бы ни говорила старшая полицейская, он уже сделал вывод в соответствии с желаемым исходом. Часть его тайком надеется, что Ли Флетчер не просто исчезла, а расчленена и спрятана где-то под половицами. Нет, не по-настоящему. Он просто шутит. Вроде как. Потому что он никогда не расследовал убийство, а ему до смерти этого хочется. Простите за каламбур.
Если бы у Таннера было больше опыта, он бы не проявлял столько энтузиазма. Дела об убийствах не такие гламурные, просто грустные.
– Давай надеяться, что это что-нибудь и ничего одновременно. Что Ли Флетчер просто отходит после их ссоры. Что она вернется домой к вечеру, – говорит Клементс. Но даже признося это, она не может не думать о том, что отсутствие платформы в соцсетях обычно знаменует проблему. Для женщины ее возраста это необычное поведение. Многие люди имеют аккаунты, но не публикуют фото, не делятся своими жизнями и просто используют их как способ подглядеть в миры друзей и коллег. Многие настраивают приватность на максимум. Сорокатрехлетние женщины без какого-либо присутствия в сети обычно хранят секреты. Хотят быть невидимыми.
8
Ли
Вторник, 17-е марта
Я умираю от жажды. Рука болит. Голова тоже. Я массирую запястье, возвращая в него кровообращение. Головная боль просто невыносима, но, конечно, я терплю ее, потому что какой у меня еще есть выбор? Я осторожно прикасаюсь к черепу, гадая, есть ли на нем липкая рана. Ее нет, но сзади ощущается болючая шишка. Меня ударили сзади? Или чем-то накачали? Думаю, это более вероятно. Я не знаю. Я чувствую себя одурманенной, отупленной, растерянной, но в то же время мое сердце грохочет на скорости, раздирающей меня изнутри. Если задумываюсь, я прихожу в ужас. Это еще болезненнее, чем физические муки. Мысли о следующем нападении. Мрачные и пугающие, но я не могу их отогнать.
Переживу ли я это?
Что со мной будет?
Я не знаю, что делать. У меня нет вариантов, а это мне чуждо. У меня всегда есть варианты. Я всегда могу действовать. Но теперь, по крайней мере на время, я должна подчиниться. Я в плену у безумца. Конечно же, это безумец, потому что какой здравомыслящий человек держит в плену другого? Но насколько он безумен? Что он со мной сделает? Я содрогаюсь от шока и страха. Я двигаю левой рукой, и цепь, приковывающая меня к батарее, снова гремит. Я не могу привыкнуть к этому звуку. Я бессильна.
– Что вам от меня нужно? Зачем вы меня сюда притащили?
