Бёрье достал мобильник и сделал несколько снимков.
– Ничего не поделаешь, – сказал он, – мы приближаемся к красивейшему месту на планете.
«Это так», – молча согласилась Ребекка. Сердце дрогнуло от внезапной тоски. Последний раз она ездила в горы с Кристером. Они жили в зимних палатках, вместе с собаками.
Ребекка покосилась на руку Бёрье, державшую телефон. Три зелено-голубые точки – татуировка бродяги. Он тут же заметил ее внимание. Боксер – приноровился ловить взгляды противников.
– Моя первая, – объяснил Бёрье. – Приятель сделал, простой иголкой и чернилами из шариковой ручки. Мать была вне себя.
Июль 1962 года
Вот уже две недели прошло с тех пор, как пропал отец и Бёрье звал его на острове.
Вернувшись домой, он застал мать на кухне с полицейским.
– Ты? – спросила она.
Голос деланый – не ее. Мать обращается к Бёрье, но имеет в виду другого. У нее совсем другой тон, когда они наедине.
Полицейский задает Бёрье вопросы об отце, но все время смотрит на мать. И Бёрье рассказывает. Собственно, история выходит короткая. Папа велел ему спрятаться. Подъехала машина. Кто-то подошел к перевернутой лодке, под которой лежал Бёрье. А потом этот человек тоже исчез. Машина уехала. Когда Бёрье вылез из укрытия, папы не было. Он искал, звал. Дошел до ближайшего хутора, постучался. Позвонил маме.
– Ты слышал голоса?
– Нет, или да, но только издалека и не очень отчетливо.
– То есть слов не разобрал… А сколько их было, не знаешь?
Бёрье трясет головой.
– Я могу идти?
Он может.
Бёрье берет руку полицейского и чуть склоняет голову, потому что так нравится маме, особенно когда она использует этот голос. Потом он сидит на кровати в своей комнате с «Утиными историями». Забавно, но фамилия полицейского Фьедер[18 - Фьедер (шв. Fj?der) – «перо»; так зовут одного из героев диснеевских «Утиных историй» в шведском переводе.], почти как диснеевский персонаж. Через закрытую дверь Бёрье слышит, как мать предлагает Фьедеру кофе. У того очень мало времени, но да, чашечку, пожалуй, можно.
Мать понижает голос, и Бёрье встает с кровати, прижимает ухо к замочной скважине.
– Он выгораживает отца, – говорит она. – Вот, пожалуйста… с сахаром… Отец – финн, этим все сказано. Вечные пьянки. Приехали приятели и увезли его с острова. Ну а потом… свалился в озеро или уехал домой, в Финляндию. Вот увидите, еще объявится по осени. Конечно, мне не следовало отпускать с ним мальчика. Но что я могла поделать? Ребенку нужен отец. Чтобы было, так сказать, с кого брать пример. Хотя какой уж тут пример… Татуировки по всему телу. Ни нормальной работы, ничего.
Когда полицейский уже ушел, Бёрье выходит в прихожую и обувается.
– Ты куда? – спрашивает мать.
– На улицу.
– Это я вижу, – говорит она теперь уже своим обычным голосом. – Куда на улицу?
– Отец не уехал с приятелями, – отвечает Бёрье.
– Ты-то откуда знаешь?
– Тогда зачем он велел мне спрятаться, если это были его приятели? Он не бросил бы меня там одного.
– Прекрати его выгораживать, – приказывает мать. – Ты не знаешь своего отца. Да и откуда, если я одна тебя растила.
– Ты соврала полицейскому. Сказала, что папа уехал с приятелями. Но ты ведь не была там. Тогда откуда ты знаешь…
Пощечина заставляет Бёрье замолчать на полуслове.
– Ну всё, хватит. Прекрати немедленно, говорю!
Бёрье хватается за щеку, открывает дверь и опрометью выскакивает на улицу. Слышит, как мать зовет его домой, но ему наплевать.
Он выбегает на детскую площадку. Матти раскачивает качели, на которых сидит его младшая сестра. Она визжит и смеется. Пахнет летом. В воздухе висит солнечная пыль. Все, кто имел на это средства, отбыли в отпуск – кто в Турнедален, кто в Финляндию. А один из их класса уехал в Стокгольм.
Бёрье подходит к Матти.
– Так и будешь возиться с девчонкой весь день? Пошли, дело есть.
– Что за дело?
Матти делает вид, что ему все равно. Но отходит от качелей, не обращая внимания на протесты сестры.
– Сначала сделай мне татуировку, – говорит Бёрье.
– Какую татуировку? – недоумевает Матти.
– Ты сделаешь мне татуировку, – строго повторяет Бёрье. – Или только и умеешь, что девчонок развлекать?
Он возвращается домой спустя несколько часов. Рука горит от боли. Смотрит на себя в зеркало и ужасается – даже губы белые. Но он сделал это – три точки, как у бродяги. Как у отца.
Он еще раз поднимает глаза к зеркалу. Видит лицо мужчины с бледными губами. Это Матти своей штопальной иглой сорвал мальчишескую кожу с его скул.
– И где ты был? – спрашивает мать с кухни. – Ужин остыл.
Бёрье пытается проскользнуть мимо нее, прячет руку, отвечает, что не голоден. Но мать не настолько глупа. Молниеносно – как кобра – хватает его за руку. Разжимает пальцы – думает, там сигареты или что-нибудь такое… А когда понимает, в чем дело, кричит – как будто ее подпалили заживо. Вцепляется Бёрье в волосы, так что летят клочья. Швыряет Бёрье о стену, потом о стол. «Ты в своем уме?» – вопит она. Одной рукой держит Бёрье за вихор. Другой нащупывает подходящий инструмент в ящике кухонного стола. Им оказывается большая скалка. Мать срывает с Бёрье рубаху, хватает за волосы теперь уже левой рукой, прижимает к столу. И колотит скалкой по чему ни попадя – спине, заду, шее, затылку.
Бёрье кричит, хотя и далеко не сразу:
– Папа! Is?!
И тогда мать заталкивает его в комнату и запирает снаружи.
Бёрье бросается на кровать и воет в подушку. А когда поднимает голову набрать воздуху, слышит, как на кухне заливается слезами мать. Бёрье думает, что она сошла с ума. Почему она плачет? Это ведь не ее, а его только что избили?
«Чертова баба», – думает Бёрье и сам себе удивляется. Он никогда так не называл собственную мать, – ни в мыслях, ни тем более вслух. Это все новый Бёрье, тот, которого вызвала к жизни игла.
Посреди ночи он просыпается. Рука горячая, раздулась почти вдвое прежнего. Снаружи светло. В квартире тихо. Язык прилип к нёбу. Бёрье хочет пить, но когда он пытается подняться, в голове вспыхивает молния, а тело не слушается. И Бёрье снова падает на подушку, в темноту.
Когда он просыпается в следующий раз, возле кровати стоит мать. Она что-то говорит, но Бёрье не слышит. Уши словно забиты ватой. Цветы на шторах в его комнате то сжимаются, то расправляются снова. Бёрье отворачивает лицо от света, бьющего из окна, и чувствует, что подушка взмокла от пота. А потом проваливается в сон.
Его будит мать. Теперь шторы задернуты. На Бёрье пижама, хотя он и не помнит, как переодевался. Он мерзнет, стучит зубами. Мать прикладывает к его лицу мокрое полотенце. Надевает ему куртку поверх пижамы, обувает.
– Такси ждет, – говорит она. – Едем в больницу.
* * *
Что дальше? Доктор сидит возле его постели – в тот же день или неделю спустя, этого Бёрье не помнил. На больной руке – повязка.
– Разбойник. – Доктор треплет ему волосы. – Теперь ты, надеюсь, понимаешь, что такие вещи опасны. Тебе еще повезло, что нет заражения крови. Ну теперь будешь принимать пенициллин всю неделю.
Бёрье молчит. Косится на руку в повязке.
– А вот точки, боюсь, останутся на всю жизнь.
Бёрье облегченно вздыхает. Когда он в первый раз увидел повязку, сразу подумал, что татуировку каким-то образом убрали; может, срезали.
За спиной доктора появляется медсестра. Она выглядит строгой – уголки губ опущены, нос острый. Но ее прикосновения приятны. Медсестра задирает на спине Бёрье больничную пижаму. Доктор надевает на нос очки, разглядывает продольные и поперечные красные полосы. Медсестра молча стрижет Бёрье машинкой. Теперь у него болят раны на голове – оставленные машинкой залысины, из которых сочится кровь.
Доктор поворачивается к матери. Незаданный вопрос заполняет собой все пространство комнаты. Воспитывать детей не возбраняется, но без членовредительства.
– Он был с отцом, – объясняет мать. – Мы в разводе уже много лет. Отец хотел забрать его на неделю этим летом.
Она прикрывает рот рукой, плачет.
Бёрье молчит. Вот уже несколько недель прошло с тех пор, как он был с отцом. В тот день отец пропал, но доктор об этом не знает.
Когда его выписывают из больницы, мать покупает мороженое. Бёрье ест, хотя совсем не хочется. И вздрагивает, заслышав звук мотоцикла. Но это не отец, каждый раз не он.
* * *
Ребекка Мартинссон позвонила в дверь виллы Свена-Эрика Стольнаке. Бёрье Стрём встал рядом, и Ребекка в очередной раз удивилась, какой же он большой.
– Входи, входи, – послышался изнутри голос Свена-Эрика. – Оставь свои полицейские привычки.
«Он все такой же», – подумала Ребекка, переступая порог прихожей. Свен-Эрик махал им из-за кухонного стола – усы щеткой, клетчатая фланелевая рубашка, широкие брюки на подтяжках. Кепка на газете с кроссвордом завершала образ сельского норрботтенского пенсионера.
Тоска налетела как порыв ветра. Ребекка скучала по Свену-Эрику на работе. Анна-Мария, конечно, тоже. Еще бы, столько лет в одной упряжке!
Они устроились на кухне. Свен-Эрик опустил на пол со стола двух котов, которые тут же запрыгнули обратно.
– А все потому, что кое-кто подкармливает их сыром из своих бутербродов, – подала голос Айри, гражданская жена Свена-Эрика.
Она поставила кофе и разогрела в микроволновке булочки. Извинилась, что они из морозильника, а не прямо из печи.
– Помню ваше золото на чемпионате шестьдесят второго года, боже мой… Вам тогда еще и семнадцати не исполнилось. Вы только держали удары. А он бил и бил, до изнеможения. И ваши незабываемые контратаки – бамс-бамс-бамс…
– Что было, то было. – Бёрье Стрём кивнул. – Финны меня научили, мы ведь перед этим ездили в Финляндию на соревнования. У них специфическая набивка перчаток, и молотят они от души. Зато потом, когда встречаешься со шведом на ринге, стоишь и думаешь: «Господи, когда же он, наконец, начнет?»
Один из котов, продефилировав через весь стол, прыгнул на колени Бёрье Стрёму, прежде чем Свен-Эрик успел его поймать. Серый, тигрового окраса, один глаз обведен черным кругом. Потоптавшись на коленях Бёрье, кот улегся и замурлыкал.
– Как подвесной лодочный мотор, – заметил Свен-Эрик. – На самом деле его зовут Боксёр. Из-за глаза. Это благодаря ему мы с Айри сошлись. Старичок, хотя по нему не скажешь. Совсем как моя Айри.
Свен-Эрик похлопал жену по заду, воспользовавшись тем, что она поднялась со стула за перколятором, который перестал, наконец, булькать.
– Свен-Эрик… – Ребекка покачала головой. – На дворе третье тысячелетие, кто же сейчас хватает женщин за задницы?
– Правда? – удивился Свен-Эрик. – Что, и жену нельзя? Даже у себя дома?
– Я тебе не жена, – поправила Айри. – Мы не расписаны. – И повернулась к Ребекке: – На самом деле всё в порядке. Свену-Эрику разрешается хлопать меня по заднице. И еще моему шефу. И одному очень важному для фирмы клиенту.
Несколько секунд Айри оставалась серьезна, как на похоронах, а потом рассмеялась:
– Шутка!
Бёрье Стрём выставил перед собой ладони в знак того, что он никого не трогает, даже кота.
– Надежнее всего сесть на руки. Тогда точно никто ни в чем не обвинит.
– А как же кофе? – закричала Айри. – А ну, подставляйте чашки!
Все подставили чашки. Айри отыскала даже немного кофейного сыра.
Бёрье Стрём изложил суть дела. Свен-Эрик выслушал внимательно, дергая себя за усы.
Ребекка огляделась. Здесь всё было по-домашнему, как в бабушкином доме. Медные формы для выпечки, как панно на стенах. Тщательно выглаженное праздничное полотенце поверх кухонных с вышитой крестом каймой. Лошадка из Даларны[19 - Лошадка из Даларны, или далекарлийская лошадка – шведский сувенир.], шкатулочки, шведский флаг на деревянном флагштоке, разрисованные жестяные банки сороковых-пятидесятых годов в кухонном шкафчике, подсвечники, вязаные скатерти, деревянные горшочки и берестяные короба, саамская резьба по дереву.
На подоконниках стояли контейнеры из-под яиц с половинками яичной скорлупы, заполненными землей, из которой пробивались ростки. На щитках, сделанных из стикеров и зубочисток, были написаны названия. Бархатцы, душистый горошек, мак и даже такие редкости, как три сорта помидоров, кабачки, салат и мангольд.
– Разумеется, это не бесплатно, – закончил Бёрье Стрём.
– В жизни не брал денег за свою работу, кроме зарплаты, – отозвался Свен-Эрик, почесывая усы, словно зверька, которого нужно приласкать. – Но убийство пятидесятилетней давности… Думаю, в Стокгольме есть частные детективы, которые берутся и за такое.
– Возможно, я туговато соображаю, – Бёрье поступал пальцем себе в висок, – после стольких-то ударов по черепу это неудивительно. Но если стокгольмец приедет сюда и станет расспрашивать об этом местных… думаю, с тем же успехом я мог бы выбросить деньги в озеро.
– Вы правы, – кивнула Ребекка. – Ты ведь здесь всех знаешь, Свен-Эрик.
– Помолчи, – отмахнулся от нее Стольнаке, явно польщенный предложением Стрёма.
Свен-Эрик смотрел на Ребекку. Если Стрёму отказать было трудно, то ей – невозможно. Когда-то давно Ларс-Гуннар Винса застрелил своего сына, а потом застрелился сам[20 - История Ларса-Гуннара Винсы и его сына Винни описана в романе О. Ларссон «Кровь среди лета».]. Тогда Ребекка не утонула в реке только благодаря Свену-Эрику, и это их сблизило. И вот теперь Свен-Эрик живет возле той самой реки. Зимой ходит по ней на лыжах, летом рыбачит.
– Нужно не меньше получаса, чтобы проехать в городе десять метров в одной машине со Свеном-Эриком, – продолжала Ребекка, обращаясь к Стрёму. – У него там полгорода – родственники да знакомые, и каждому хочется поговорить.
