– Я не брала.
– Не верю.
– Не брала.
– Врёшь.
– Это ты врёшь, – Кейт перевернулась на бок и уложила голову на ладонь. – Может, её дьявол забрал, когда пришёл за тобой.
Мэгги отвернулась от неё к стене.
– Он за тобой придёт, Кэти. Это же ты нашла кость.
– А я его пошлю к тебе.
– А я пошлю обратно.
Кейт помолчала, потом прошептала:
– Вдруг он прямо сейчас поднимается к нам.
Не стоит о таком разговаривать. Мэгги отвернулась обратно.
– Кэти…
– Если произнести имя дьявола в темноте, он услышит.
– Так и не произноси, – сказала Мэгги.
– А я уже.
Она не смогла удержаться.
– Значит, он придёт за тобой.
– А я его пошлю…
– Кажется, он уже здесь, – она застыла, схватила Кейт за руку. – Он под кроватью, уже тянется…
– Нет, – голос Кэти понизился до панического шёпота. Она всегда боялась всего, что под кроватью. – Несмешно. Хватит.
– Прямо сейчас тянется своими когтищами…
– Нет! – она вскочила и так пихнула Мэгги, что кровать качнулась и задела стол, где Кейт оставила яблоко. Оно звучно ударилось о голый пол и покатилось.
В тишине дома это было всё равно что грохнуть одной сковородкой о другую.
Когда яблоко наконец остановилось, совсем ненадолго вновь наступила тишина. И тут обе услышали стук – кто-то внизу встал с кровати, затем шарканье, скрип двери спальни, тяжёлый топот по лестнице. Мэгги свесилась с кровати, нащупала яблоко и сунула под простыню. Кэти схватила её за руку, а Мэгги уцепилась за ладонь сестры. Когда отец распахнул дверь, обе уже сидели с широко распахнутыми глазами, вцепившись друг в друга, готовые к вспышке гнева. Мать держалась чуть поодаль, с лампой.
– Уже ночь, – начал он, – и я не потерплю…
– Это не мы, – выпалила Мэгги не думая и тут же пожалела. Теперь он вспомнит, как она рыдала на полу кухни Постов. «Это не я, ничего я не делала, ничего…»
Но Кэти послушно повторила.
– Не мы.
Он сурово смотрел на них.
– Это мой дом, – сказал он.
– Джон! – вмешалась мать. – Джон. Девочки… они же в ужасе! Сам посмотри.
В ответ на эту неожиданную подсказку обе сделали испуганные лица.
– Мы тоже слышали, – сказала Кэти дрожащим голосом. – Это на чердаке.
– Да. На чердаке, – отозвалась Мэгги, не глядя на сестру.
Она подозревала, что чердака опасался даже отец. Ещё ни разу семье не доводилось жить в доме с чердаком. С самого переезда туда никто не поднимался.
Она наблюдала, как отец пытается разобраться.
– Что это ещё значит?
– Мам, – Кэти уже чуть не плакала. – Что-то стучит на чердаке.
Она уже переигрывала. Мэгги сжала её руку посильнее.
– Даже кровать затряслась! – Кейт не смутилась, и тогда Мэгги стиснула пальцы так, что почти наверняка остался синяк.
– Боже мой, – сказала мать. – Джон.
– Слушать ничего не желаю, – отрезал отец. – Я… всем немедленно спать.
– Им страшно, – сказала мать, а он прищурился и ответил:
– Вовсе нет.
Когда родители ушли, отцовский гнев повис в воздухе дымным следом. Девочки немного подождали, чтобы он развеялся. На улице стонал ветер.
Наконец Кейт тихо произнесла:
– Посмотришь под кроватью?
– Нет.
– Пожалуйста.
– Зачем?
– Мне как-то нехорошо.
– Тебе нехорошо от твоего вранья.
– Я что-то слышала.
– Дьявол не сидит под кроватью, – ответила Мэгги. И громче: – Дьявола не бывает.
Кэти помолчала, а потом прошептала:
– Конечно бывает.
И Мэгги посмотрела. Ей положено вести себя как старшей сестре и успокаивать младшую. Она перегнулась через край, подождала, когда глаза привыкнут к сумраку. Старый деревянный сундук, пара туфель, но больше ничего – только пыль и кривой стык пола со стеной.
Глава 4
«Дьявола не бывает».
Эми говорила не так. Однажды Мэгги корпела над скучным сочинением про грех и искушение. Перекатала пару отрывков из Библии и наобум подкинула пару мыслей о Сатане, которые должны были угодить учителю.
Эми нравилось помогать ей с домашней работой. Не презрительно поправлять, как отец. Ей нравилось обсуждать. Она вечно спрашивала что-нибудь вроде: «Так думает твой учитель. А что думаешь ты?» Или ещё возмутительней: «Так написано в Библии. А что сказала бы ты?»
Она прочитала сочинение Мэгги, улыбнулась и сказала:
– Так-то ты представляешь себе дьявола?
– Наверное.
– С копытами и хвостом?
– Его таким рисуют на картинках.
– Он толкает нас на грех?
– Наверное.
– Интересно, так ли уж прост грех.
– Мне переписать?
– Интересно: если речь о грехе, может, стоит волноваться не о человеке с вилами, а о нас самих? И о том, как мы живём в этом мире.
В разговорах с Мэгги Эми часто начинала с этого захода. Будто не хотела наставлять, а просто мягко расшатывала засевшую идею, смотрела, что будет, если она ослабнет.
В Рочестере Мэгги начала меняться. Не просто из-за города, собраний или книг и брошюр Эми. Появилось что-то внутри. Какое-то движение, какая-то новая и опасная энергия в теле.
Мэгги чувствовала, как оно начиналось в суставах – искрящееся, болезненное, а потом распространялось по телу и подступало к горлу. Вплоть до того, что порой ночами она вжималась в подушку, чтобы не закричать, или впивалась зубами в руку, или её подмывало швырнуть кресло, – и внутри для этого росла сила. «Ненавижу тебя», – думала она ни о ком конкретно – просто накатывало такое чувство. Накатывало и изливалось из неё.
Потом она думала: «Я плохой человек». И обращала эту ненависть на себя. Стояла на крыльце дома Эми и Айзека, пока отец не затаскивал её внутрь.
А иногда казалось, она вот-вот заплачет – при виде птички, или от шороха дождя по листьям, или от внезапного прилива любви к матери, сидящей за столом с какой-нибудь книгой – наверняка от Эми. А потом Мэгги опять опрокидывало в ярость – на всех. За то, что они такие, какие есть, за то, что не знают её, а думают, будто знают. А потом – спокойствие; она прижималась к матери, смотрела, что та читает, подносила к странице свечу, чтобы было лучше видно.
А потом Эми спросила:
– Так-то ты представляешь себе дьявола?
Может быть, он и не человек с вилами, но казалось, что всё-таки человек – или принимает человеческое обличье. Возможно, обычного мужчины – худого белого мужчины в костюме. Так Мэгги начала его воображать. Как-то раз нарисовала в уголке тетради дядьку в пиджаке, с вытянутым лицом и плоскими поблёскивающими глазами, как две монеты. Потом сама испугалась и зачиркала.
На следующий день отец приколачивал доску поперёк двери в подвал. Мэгги задержалась у кухонного стола. Отец весь изогнулся, прижав доску плечом, и пятью ударами чётко вогнал гвоздь в верхний левый угол. Вынул ещё один гвоздь изо рта и аккуратно примерился к нижнему углу.
– Что ты делаешь?
Он выпрямился, постучал костяшками по доске, словно проверяя на прочность, и бросил на Мэгги быстрый взгляд, намекая, что это глупый вопрос.
Мэгги уточнила:
– Зачем ты это делаешь?
– Твоя мать, – сказал он.
– Она там?
– Она там что-то слышит. Думает, это какой-то зверь. Будто кто-то поднимается по лестнице.
– Там никого нет. Мы же обе спускались… – она осеклась. – Я хочу сказать – а там правда кто-то есть?
Он нахмурился.
– Если и есть, то уже не вылезет.
От мысли о том, что дверь навсегда закроют, внутри что-то тревожно забилось. А вдруг булавка так и лежит в подвале? Вдруг Мэгги её проглядела в прошлый раз?
К тому же это запретное место. Жалко с таким расставаться.
