Письмо Анны было длинным и, несмотря на то, что было отпечатано на принтере мелким курсивом, заняло четыре листа. Кажется, она писала его с удовольствием, хотя оно носило чисто деловой характер и в нем не было ни одного слова, касающегося наших отношений и каких-либо чувств.
Первую половину письма можно было бы вообще убрать – в ней Анна излишне подробно описала, как вышла на референта Сержа Новоторова и еще раз дала свое согласие на сотрудничество в фирме "Гринперос". Она во всех красках обрисовала выражение на лице референта, марку и вкусовые качества шампанского, которым он угощал ее, мебель и картины на стенах офиса, куда референт привез ее несколько дней спустя. "Мне предстоит большая работа, – писала Анна. – Как сказал новый шеф, мы будем готовить крупную партию товара к отправке за рубеж, и поэтому мне предложили недели две-три пожить в офисе. Выделили отдельную комнату на втором этаже, от которой я просто без ума. Представь себе: просторная, пятиугольная, в ней два окна с полукруглым верхом. От самого потолка до пола ниспадают тяжелые шторы, подвешенные на карнизе, изогнутом, так же, полукругом, отчего у штор получается объем. Выглядит это в сочетании с огромным, на всю стену, подлинником Глазьева-младшего, на котором Иисус в терновом венке страдает у ног Пилата, просто потрясающе! Такого униженного лица у Христа я не видела еще никогда в жизни". И два листа мелким шрифтом – в том же духе, подробное описание трехэтажного особняка и его комнат. По своей природной недальновидности я мысленно упрекнул Анну в многословии и неумении сосредоточиться на чем-то одном, самом важном. Но спустя время я добрым словом вспомнил это письмо с пространными упражнениями в словесности.
Вторую часть письма я прочитал несколько раз, пока не запомнил его почти дословно, а затем сжег на пустыре с надеждой, что до меня никто больше не вскрывал конверт.
"Два дня спустя меня пригласили отметить сорок дней со дня гибели Сержа. Стол был шикарным: сначала "а ля фуршетт" на газоне перед парадным входом с колоннами, а как стемнело, мы перешли в залу, где вокруг нас крутилось не меньше десяти официантов… (Часть текста, где идет подробное перечисление яств, я пропускаю). Было человек тридцать пять – сорок, треть из них – дамы всех возрастов и комплекций. Сначала не меньше часа при гробовом молчании звучали только тосты о почившем в бозе Серже Новоторове, причем произносил их некий господин, которого, как и почти всех остальных, я видела впервые. Все называли его Князем, и я сначала подумала, что это либо титул, либо кличка, но потом выяснилось, что его в самом деле так зовут. Князю – под пятьдесят, он совершенно лыс, даже брови не растут. Был одет безвкусно, как попугай – бежевые брюки, зеленый пиджак, черная рубашка и оранжевая "бабочка". За весь вечер не выпил ни капли спиртного – только "краш", да сигареты тянул одну за другой.
Я думала, что не выдержу этой гнетущей атмосферы и обязательно подавлюсь куском, но, наконец, спиртное дало свои результаты, настроение у народа повысилось, в угол залы, как с потолка, свалился камерный оркестр, и зазвучали "Времена года" Вивальди.
Тут-то меня референт взял под руку и подвел к Князю – представлять. Видимо, Князь знал обо мне все, потому как вполне удовлетворился моим поклоном и именем. Он взял меня под руку, подвел к столу, налил шампанского. "Вы близко знали Сержа?" – спрашивает он. А я не понимаю, что он имеет в виду. Может быть, его интересовало, спала ли я с ним? Я ответила, что познакомилась, к величайшему несчастью, лишь за несколько дней до его смерти. Князь вскинул вверх то место на лице, где должны быть брови, и спросил с кривой ухмылкой: "Вы сказали – к несчастью? Неужели вам и в самом деле жалко этого подонка?" Вот такие повороты.
Я моргаю глазками, судорожно пью шампанское, не знаю, как мне отреагировать. Он снова усмехнулся, потрепал меня, как девочку, по щеке. А потом я такое увидела, что едва на пол не села. В дверях появился какой-то клерк, негромко позвал Князя, поднял руку вверх и кивнул, как бы подавая сигнал. И вслед за этим в зал вошел сам папочка твоей красавицы Валери – Августино Карлос!
Мне в руки шел редчайший, уникальный шанс завоевать полное доверие Князя. Нельзя было терять ни секунды, и я даже не подумала о том, насколько это этично и принято ли вообще так себя вести в этом кругу. Князь широкими шагами подошел к Августино, они обнялись. Тот выглядел потрясно – седой, бронзоволицый, с фарфоровыми зубами, одетый в белый костюм-тройку, ворот красной шелковой рубашки отложен, на пальцах – золотые перстни. Князь не стал представлять публике Августино – многие даже не заметили появления в зале нового гостя. Они уже выходили из зала, как я почти бегом рванула к Августино. "Синьор! – сказала я ему по-испански, преграждая ему дорогу. – Я до сих пор не могу забыть того счастья, какое испытывала, работая на вашей вилле в сельве! Как я рада видеть вас в России!" В общем, что-то в этом роде. На какое-то мгновение по лицу Князя пробежала тень. Он нахмурился, мой поступок ему не понравился. Но Августино вспомнил меня, очень приветливо улыбнулся, ответил, так же по-испански, что я выгляжу просто очаровательно, и он всегда будет рад видеть меня у себя на вилле. Я сделала глубокий реверанс. На том мы и расстались. Потом я встала у окна, слегка сдвинула край шторы и стала следить за парадным входом. Там, в свете фонарей, блестела белая машина, рядом с ней кучковалась группа охранников. Минут через пять к машине по ступенькам сошли Князь с Августино, постояли еще немного, выкурили по сигарете. Затем Августино протянул Князю свой миниатюрный кейс, пожал ему руку и сел в машину. Вот так, нежданно-негаданно, я напомнила о себе своему бывшему хозяину и подчеркнула свою значимость в глазах Князя.
Князь, кстати, все же сделал мне легкое замечание. Позже он подошел ко мне, хитро улыбаясь, погрозил пальцем и сказал: "А вы, оказывается, отчаянная девушка, Анна."
Ближе к полуночи стараниями Князя и референта, который суетился как официант, я едва держалась на ногах. Оказывается, шампанским можно упиться до свинского состояния. Но все-таки я отдавала себе отчет в том, кто я, где и для какой цели нахожусь. Работать шпионкой в тылу врага, Кирилл, это искусство, которое мне еще постигать и постигать. (В этом месте я подумал, что Анна ненормальная – писать открытым текстом такие вещи, за которые, попади это письмо в руки Князя или референта, раздавят, как божью коровку!). И все-таки я многое узнала. Ко мне приклеился некий Слава, человек, вполне годящийся мне в дедушки. Насколько я поняла, он когда-то работал в партийных структурах и по давней привычке был весьма словоохотливым. Пришлось ему позволить слюнявить мои руки, зато он худо-бедно, но рассказал кое-что о гостях.
Князь, как я уже сама догадалась, после ухода в мир иной Сержа, взял на себя бразды правления фирмой. В восемьдесят шестом году он работал в Афганистане в качестве советника при первом секретаре провинциального комитета НДПА, по образованию он – востоковед, доктор наук. После Афгана преподавал в МГУ, институте Патриса Лумумбы и, кажется, в высшей партшколе. Потом ушел в коммерцию. Связи у него огромные. Именно он вышел на Августино, а Серж Новоторов внес стартовый капитал на покупку предприятий в Европе, а потом прибрал к рукам руководство фирмой.
Князь вытащил из Таджикистана в Москву некоего генерала Вольского, фамилию которого ты как-то упоминал. Генерал, кстати, тоже был на поминках, но держался как-то обособленно и особенно на глазах у публики не светился. Его и Князя связывает давняя дружба, когда они оба были в Афгане. Вольский служил в дивизии, а Князь, как я уже писала, работал советником в той же провинции, и они часто встречались.
Словом, это две наиболее влиятельные фигуры, которых я видела на поминках. Еще Слава представил мне нескольких представителей московских фирм и одного владельца ночного клуба. В доме висельника о веревке не говорят, и, естественно, Славик ни единым словом не обмолвился о том, что всех этих людей объединяет. Но я абсолютно не сомневалась в том, что все они сидят на наркобизнесе. И это не просто тупая уверенность школьника в том, что земля имеет форму шара. В часа два ночи Князь позвал меня в свой кабинет, попросил приготовить кофе и сесть за компьютер.
Сначала он продиктовал мне письмо капитану парома "Пярну" с просьбой зарезервировать место под коммерческий груз общим весом в тридцать с половиной тонны до Стокгольма. Я должна была перевести письмо на английский, отпечатать на нашем фирменном бланке и отправить с заказной почтой завтра утром. Затем в кабинет пришел Вольский, и Князь попросил меня присутствовать при их разговоре и занести в память некоторые финансовые расчеты.
Говорили они, конечно, полунамеками, в основном, о ссудах, отношениях с департаментом налоговой полиции, о расходах и прибыли. Вольский жаловался на то, что слишком мало денег выделено на предвыборную кампанию. Князь не очень убедительно обещал помочь. Затем они перевели разговор на тему Таджикистана и Афгана. Я поняла это по тому, как Вольский сказал: "Сырье из-за речки поступает постоянно, мои люди работают, как рабы Рима." Я вспомнила, что и ты, имея в виду Афган, всегда говоришь: "За речкой". Словом, мне трудно передать в точности их разговор, но я четко поняла следующее: из Афгана через Пяндж поступает, в самом деле, лишь сырье, из которого где-то в Таджикистане же уже начали вырабатывать героин высокого качества. В Москву пошли первые партии готового продукта. Каким образом его перевозят – я не поняла, один лишь раз Вольский сказал, что "с тарой теперь полный порядок, и чем сложнее обстановка на границе, тем нам проще".
Около пяти утра, когда я уже едва не валилась головой на клавиатуру, Князь отпустил меня. На всякий случай я провела остаток ночи в отдельном флигеле, где была койка, а самое главное – надежный засов, закрывающийся изнутри."
В конце Анна приписала, что пока у нее голова идет кругом, и полной картины она не представляет, хотя известно уже немало. Она умоляла меня беречь себя и не гнать лошадей.
Нет, даже по пути к вершине холма, по которому полз к минометной позиции, я рисковал жизнью меньше, чем Анна. Бросил девушку на ржавые гвозди, подумал я. А если с ней что-нибудь случится, как ты будешь жить дальше, Кирилл Андреевич?
9
На второй день, после моего бесславного возвращения в полк, меня вызвал начальник штаба и велел немедленно отправляться в Душанбе, в штаб дивизии к Локтеву.
При входе в штаб меня остановил дежурный и, спросив мою фамилию, протянул короткую записку от Локтева.
"Кирилл! – писал он своим мелким, неровным почерком, с буквами, валящимися друг на друга, который отличает энергичных, но не всегда последовательных людей. – Я на совещании в штабе МС. В 15.00 жду тебя на том же месте, где мы пили чай. Локтев."
На том же месте, мысленно повторил я и выругался. Локтев полагает, что я свободно ориентируюсь в Душанбе, и найти то летнее кафе для меня не составит труда.
До обеда я бродил по центральному рынку, пробовал инжир, яблоки, соленые орешки и, не в состоянии отказать чрезмерно настырным продавцам, покупал все, что мне навязывали. В итоге я вышел с рынка с двумя большими пакетами в руках.
Мне не трудно было останавливать машины, но значительно сложнее объяснять водителям, куда мне надо.
– Сквер, пруд, – говорил я, – там лебеди плавают. На берегу – кафе, официанта зовут Сафар.
– Не знаю, – отвечал водитель.
– Сквер, лебеди в пруду, – говорил я другому, но и тот отрицательно качал головой.
Только водитель пятой или шестой машины кивнул на сидение.
– Сейчас найдем!
И мы поехали по всем скверам Душанбе. Естественно, я опоздал почти на двадцать минут, но Локтев не принял мои извинения и признался:
– Да я сам только что приехал. Командующий задержал.
Мы сели, кажется, за тот же столик, за которым пили чай в нашу первую встречу. Локтев подозвал официанта. К нам подбежал босоногий мальчик в замусоленном переднике.
– Это еще что за пионер? – удивился Локтев. – А где Сафар?
– Сафар нет! – ответил юный официант.
– А когда же он будет?
– Никогда не будет. Он здесь не работает. Плов? Шашлык?
– Все неси, – ответил Локтев. – Что-то я проголодался. – И когда мальчик убежал на кухню, сказал мне: – Не нравится мне это… У меня есть одна скверная привычка: я люблю, чтобы меня всегда обслуживал один и тот же официант, стриг один и тот же парикмахер, чтобы в бане подавал пиво и простыни один и тот же банщик. Но здесь, в Душанбе, никак не получается иметь постоянный персонал. Только начинаешь доверять человеку, только налаживаются отношения, а он вдруг – шпок! – и исчезает. И никто не знает, где его найти. Это уже не первый случай… Да-а, – протянул он многозначительно, глядя на кухню, – сначала он разносит еду, моет столы и посуду, потом сам будет готовить и считать деньги, потом научит этому своих детей. А поговори с ним – счастливейший человек! Интересно, ты, Кирилл, счастливый?
– Конечно.
– Надо же, – покачал Локтев головой. – Никогда бы не подумал.
– Ты вызвал меня для того, чтобы поговорить со мной о счастье?
Локтев ненатурально рассмеялся, откинулся на спинку стула, покачался на двух ножках.
– Все разговоры, собственно, сводятся к проблеме счастья. Потому что каждый человечишка на земле хочет, так сказать, его обрести.
– И альтруисты?
– В первую очередь альтруисты! Делая бескорыстно добро другим, они получают от этого удовлетворение. По сути, они те же эгоисты, но лишь в извращенной форме.
– Я двумя руками за такой эгоизм.
– Я тоже. – Локтев протянул мне свою крепкую ладонь и неожиданно поменял тему разговора: – А ты, значит, уже успел отличиться? Я читал рапорты командира полка и начальника заставы. Завтра персонально по тебе буду докладывать комдиву.
– Я стал такой заметной фигурой в дивизии?
– Случилось чепэ. У пограничников и у нас есть потери. К сожалению, так было когда-то давно заведено: командиры в большей степени виновны в гибели солдат, чем противник, им и отвечать.
– Значит, ты считаешь, что я виновен в гибели солдат?
– Пока я ничего не считаю. Я хочу выслушать тебя.
– Я не хочу оправдываться.
Локтев усмехнулся и положил мне на плечо свою тяжелую волосатую руку.
– Ну-ну, не надо эмоций и обид. Мне вовсе не нужно твое оправдание. Я выслушал одну сторону, теперь, чтобы докопаться до истины, я хочу выслушать тебя.
– И ты мне поверишь?
– Естественно.
Я рассказал Локтеву о прибытии на границу, о конфликте с начальником заставы, о пастухе, его овчарне и людях, которые появлялись там в те ночи, когда заставу обстреливали.
– С двумя сержантами я снял миномет. Боя, как такового, уже не было, выстрелы почти затихли. За тот час, пока меня не было, на границе ничего существенного не произошло.
– И что ты выяснил?
– Что обстрелы застав – отвлекающий маневр.
– Это не бог весть какая новость.
– Граница во многих местах дырявая.
– И это, к сожалению, нам известно. Больная тема.
– Пастух работает на контрабандистов. Я думаю, что он выясняет и сообщает моджахедам, на какие участки выставляются пограннаряды.
– А вот это интересно. Но эта информация для таджикской службы безопасности. Все?
– Нет, не все.
Мальчик принес тарелки с пловом, шашлыками и несколько лепешек. Мы одновременно принялись за еду и некоторое время молчали.
– Ну так, что еще? – спросил Локтев, вытирая губы платком.
– Я пытался выследить, куда от границы переправляется контрабандный товар, но группа оторвалась от меня.
Локтев подносил ко рту очередной кусочек мяса, но рука его остановилась на полпути.
– Ты все еще думаешь, что они переправляют его сюда, в дивизию?
– Да, я предполагал это.
– Ну и голова у тебя! Бог с тобой, Кирилл! – с возмущением прошептал Локтев и, сравнивая мою голову со столом, постучал ладонью по дереву. – И как ты себе это представляешь? Группа бородатых чурок на ослах ввозит на территорию штаба дивизии тяжелые баулы?
– Я не думал, что у тебя такое примитивное мышление, – сказал я тоже не очень вежливо.
– Тогда изложи мне так, чтобы не было примитивно.
– Повторяю: я всего лишь предполагал такой вариант.
– А теперь?
– Теперь я располагаю другой информацией.
– Ты поделишься ею со мной?
– В Москву поставляется не сырье, а готовый продукт. Героин чистейшей пробы.
– Ты хочешь сказать, что наркоделы таскают через Пяндж не соломку, не опий, а героин?
Я отрицательно покачал головой.
– Не думаю, что в Афгане есть условия для производства героина. Насколько мне известно, это довольно сложный процесс.
Локтев курил и постукивал пальцами по столу в такт восточной музыке, которая доносилась из кухни. Я разламывал лепешку и кидал кусочки в воду. Лебеди медленными грациозными движениями вылавливали хлеб и проглатывали, не вынимая его из воды.
– Если твоя информация не ошибочна, – сказал он, – то можно сделать вывод, что героин производится в Таджикистане.
– Я думаю, что так оно и есть. Но меня больше интересует, каким образом наркотик затем переправляется в Москву.
– Забудь о дивизии, – сразу ответил Локтев. Я намекнул на его территорию, его владения, и это его задело. – После гибели Алексеева и моего назначения в Душанбе, отправить нелегальный груз военным бортом невозможно. У меня тройная система проверки. Взятки или халатность исключены. Ищи, если хочешь, в другой области.
– А я, как раз, собирался искать в дивизии.
– Ты не доверяешь мне?
– Я тебе доверяю, – ответил я, но тотчас почувствовал, что сказал это не искренне. Локтев или не заметил, как мой голос предательски дрогнул, либо сделал вид, что не заметил.
– Хотел бы я знать, – сказал он, глядя в пустую тарелку, – как ты намерен выследить контрабандистов в дивизии?
– Пока не знаю. Для начала я должен выяснить, куда перебрасывают сырье с нашего берега. Если найду базу, где производят героин, то выйти на следующий этап контрабанды уже не составит большого труда.
Локтев как-то сдержанно усмехнулся, лицо его исказила гримаса.
– Кажется, друг мой боевой, ты старательно роешь мне могилу.
– В каком смысле? – спросил я, хотя догадывался, что он имел в виду.
– Ты страшней любой инспекторской комиссии из Москвы. Но с теми можно полюбовно договориться. А с тобой?..
Он поднял глаза. Мурашки побежали у меня по спине от неприятной мысли, молнией промелькнувшей в сознании.
– Володя, – я опустил ладонь на его руку. – Что с тобой? Я перестаю узнавать тебя.
