Нил Гейман "Американские боги"

А дальше была – карусель.

Табличка гласила, что перед ними находится самая большая в мире карусель; дальше шли сведения о том, сколько она весит, сколько тысяч электрических ламп вкручено в люстры, что свисали с потолка в поистине готическом изобилии, а также строжайший запрет забираться на подиум и садиться верхом на зверей.

И что это были за звери! Тень во все глаза разглядывал их, стесняясь признаться самому себе в охватившем его чувстве восторга: сотни и сотни животных, в натуральную величину, по всей глубине и окружности платформы. Существа природные и существа мифологические, и все возможные варианты смешения тех и других – и ни единой повторяющейся фигуры. Здесь были русалка и тритон, кентавр и единорог, слоны (один большой и один совсем крошечный), бульдог, лягушка и феникс, зебра, тигр, мантикора и василиск, запряженные в карету лебеди, белый бык, лиса, пара моржей, здесь была даже морская змея, – все яркие и натуральные настолько, что казались живыми: и все они двигались по кругу под музыку вальса, который как раз закончился и тут же сменился другим. Карусель даже не притормозила.

– Зачем это все? – спросил Тень. – Ну то есть ладно, самая большая в мире, сотни зверей, тысячи лампочек – но она же крутится не останавливаясь, и никто никогда на ней не катается.

– Она здесь не для того, чтобы на ней катались, по крайней мере, не для того, чтобы на ней катались люди, – сказал Среда. – Она здесь для того, чтобы ею восхищались. Просто, чтобы она была.

– Вроде молитвенного барабана, который вертится без остановки, – подхватил мистер Нанси. – И аккумулирует силу.

– А где все? – спросил Тень. – Судя по твоим словам, место сбора назначено было здесь – по крайней мере, я тебя понял именно так.

Среда раздвинул губы в невеселой, на шрам похожей усмешке.

– Тень, – сказал он. – Ты задаешь слишком много вопросов. А деньги тебе платят совсем не за то, чтобы ты задавал вопросы.

– Прошу прощения.

– А теперь иди сюда и подсади нас наверх, – сказал Среда и направился к краю платформы, туда, где висела табличка с описанием карусели и запретом ею пользоваться.

Тень собрался было что-то ему ответить, но вместо этого помог им, одному за другим, забраться на подиум. Среда оказался тяжелым неимоверно, Чернобог залез сам, позволив себе разве что опереться для равновесия о плечо Тени, Нанси был легким как пушинка. Забравшись наверх, каждый из стариков проделал один и тот же номер: шаг вперед, прыжок, и он уже на карусели.

– Ну? – рявкнул Среда. – И долго мы будем тебя ждать?

Тень, после некоторых колебаний, оглядевшись на всякий случай вокруг – а вдруг кто-нибудь из служащих Дома-на-Скале стоит сейчас неподалеку и смотрит, – тоже вскарабкался на подиум. Мысль о том, что правила пользования каруселью он боится нарушить куда сильнее, чем несколько часов назад боялся совершить действия, которые любой суд счел бы пособничеством и содействием в организации мошеннической операции, позабавила его и слегка озадачила.

Все три старика уже успели выбрать себе по верховому зверю. Среда уселся на золотого волка. Чернобог сидел на спине закованного в латы кентавра, с лицом, скрытым за металлическими нащечниками шлема. Нанси, хихикнув, скользнул на спину огромного льва, собравшегося перед прыжком и раскрывшего пасть в немом рычании. И – похлопал льва по боку. Вальс Штрауса волшебным образом уносил их все дальше и дальше.

На лице у Среды играла улыбка, Нанси хохотал во всю глотку рассыпчатым старческим смехом, и даже вечно мрачный Чернобог, судя по всему, откровенно наслаждался аттракционом. У Тени вдруг как будто гора с плеч упала: трое стариков веселятся от души, катаясь на Величайшей в Мире Карусели. Ну и что с того, что их в любой момент могут выставить из заведения? Разве это того не стоит? Не стоит права говорить потом, что ты из тех, кто прокатился на Величайшей в Мире Карусели? Прокатился на одном из этих великолепных чудищ?

Тень примерился к бульдогу, потом – к тритону и слону с золотым паланкином, взобрался в конце концов на спину существа с орлиной головой и телом тигра. И – постарался покрепче усесться в седле.

Ритм «Голубого Дуная» лился, звенел и пел у него в голове, свет тысяч и тысяч ламп сливался в единый радужный поток, и в долю секунды Тень вновь превратился в того ребенка, которым был когда-то и которому для счастья только и нужно было, что прокатиться на карусели: он сидел как влитой верхом на орлотигре, в самом центре бытия, и весь мир вертелся вокруг него.

Сквозь музыку Тень услышал смех и понял, что смеется он сам. Он был счастлив, такое чувство, словно последних двух дней вовсе никогда не было, как не было последних трех лет его жизни, да и сама эта жизнь в единый миг волшебным образом претворилась в невнятную грезу маленького мальчика, что катается на карусели в парке возле Золотых ворот в Сан-Франциско, в свой первый приезд в Соединенные Штаты, и позади у него – бесконечное путешествие, сперва на корабле, потом на машине, а рядом с каруселью стоит мама и смотрит на него, и гордится им, а он облизывает тающее в руках мороженое на палочке, держится изо всех сил и мечтает только о том, чтобы музыка длилась и длилась, чтобы карусель никогда не останавливалась, чтобы скачка продолжалась вечно. Он ехал и ехал, и круг оставался за кругом, за кругом, за кругом…

А потом вдруг погас свет, и Тень увидел богов.

Глава шестая

Ни створок, ни стражи при наших вратах,

Течет через них многолюдный поток:

Здесь волжский бурлак и татарский пастух,

Безликий кули с берегов Хуанхэ,

Малаец ли, скиф, тевтон или кельт,

Бедствия Старого Света вкусив,

Несут к нам неведомых, странных богов

И темных страстей тигриный оскал;

И улицы наши покинул покой,

И чуждая речь пятнает наш слух:

И новый пред нами предстал Вавилон.

    Томас Бейли Олдрич[31 - Томас Бейли Олдрич (1849–1903) – американский поэт, романист, путешественник и издатель.]. Врата без стражи

Буквально только что Тень ехал на Величайшей в Мире Карусели верхом на орлиноголовом тигре – и вдруг в единый миг свет красных и белых ламп вспыхнул ярче прежнего, запульсировал и погас, и Тень рухнул лицом вперед в исполненный звезд океан, а механический вальс сменился гулким ритмическим рокотом, будто невидимые барабанщики били в огромные барабаны или океанские валы в отдалении обрушивались на бетонные волноломы.

Иного света, кроме света звезд, не осталось, зато в этом, последнем, все вокруг виделось с хрустальной ледяной ясностью. Зверь под ним потянулся и переступил с ноги на ногу: и под левой рукой Тень почувствовал теплый мех, а под правой – перья.

– Славно прокатились, а? Как тебе кажется? – голос шел сзади, но слышал его Тень не ушами, а как-то иначе, словно внутри самого себя.

Тень обернулся, медленно, настороженно, рассыпав вокруг себя собственные отражения, замороженные осколки каждого движения, и каждое как в янтарь было оправлено в крохотную долю секунды, и каждое наималейшее движение длилось вечность. Образы, которые потоком хлынули в его мозг, не имели ровным счетом никакого смысла: словно взираешь на мир сквозь фасеточный, разбитый на отдельные переливчатые кристаллы глаз стрекозы, но только каждая фасетка показывала свое, и он был положительно не в состоянии свести воедино, в осмысленное целое то, что видел – или то, что ему представлялось.

Он смотрел на мистера Нанси, старого негра с тоненькими, будто карандашом прорисованными усиками, в клетчатом спортивном пиджаке и лимонно-желтых перчатках, и ехал этот мистер Нанси на игрушечном карусельном льве, а лев застыл в полупрыжке; и в то же самое время, на том же самом месте он видел сплошь усыпанного алмазами паука размером с лошадь, с глазами как дымчато-изумрудная россыпь звезд, и эта россыпь смотрела прямо на него; а еще перед ним был невероятно высокого роста человек с кожей красно-коричневого цвета и с тремя парами рук, в развевающемся головном уборе из страусовых перьев, с лицом, разрисованным красными полосами, верхом на разъяренном льве, и четыре своих руки он запустил в львиную гриву, вцепившись в нее; и еще он видел черного оборванца-подростка с распухшей левой ногой, сплошь облепленной черными мухами; и наконец, за всем за этим Тень видел крошечного бурого паучка, который спрятался под сухим, охряного цвета листом.

Тень видел все это и знал, что перед ним – одно и то же существо.

– Закрой рот, – сказали все эти существа, которые все вместе были мистером Нанси, – муху проглотишь.

Тень закрыл рот и сглотнул – будто ком проглотил.

На холме, примерно в миле от них, стояли деревянные палаты. И все они ехали к этим палатам: копыта и лапы верховых животных беззвучно выбивали такт по сухому песку у края моря.

Чернобог трусил на своем кентавре и похлопывал его по руке.

– Не верь глазам своим! – крикнул он, обращаясь к Тени. Прозвучало не слишком убедительно. – Все это происходит исключительно у тебя в башке. Лучше вообще ни о чем таком не думать.

Тень действительно видел перед собой старого седого эмигранта из Восточной Европы, в допотопном плаще и со стальным зубом во рту. Но кроме этого он видел приземистое черное нечто, темнее, чем сама темнота, с двумя горящими как угли глазами; и еще он видел князя с длинными развевающимися по ветру черными волосами и длинными черными усами, у которого кровью были залиты и лицо и руки, который был обнажен до пояса, не считая переброшенной через плечо медвежьей шкуры, и который ехал верхом на полузвере-получеловеке – а лицо и торс его были сплошь покрыты синими, вытатуированными по коже спиралями и завитками.

– Кто вы такие? – спросил Тень. – Что вы такое?

Звери шуршали ногами по песку. Волны яростно обрушивались на темный ночной берег и рассыпались в водяную пыль.

Среда подвел поближе к Тени своего волка – который превратился теперь в огромную угольно-черную зверюгу с зелеными глазами. Скакун Тени шарахнулся от твари, но Тень погладил его по загривку и шепнул: не бойся. Тигр яростно хлестал себя хвостом по бокам. Тени показалось, что где-то рядом, за песчаными дюнами, крадется параллельным с ними курсом еще один волк, брат-близнец этого, и тут же исчезает из вида, стоит только повернуться в его сторону.

– Что, узнаешь меня, Тень? – спросил Среда. На волке он сидел, высоко вскинув голову. Правый его глаз сверкал и переливался в лунном свете, левый был слеп. На нем был плащ с объемистым, едва ли не монашеским капюшоном, и лицо его белело из черной прорези капюшона. – Я обещал тебе сказать, как меня зовут по-настоящему. Так слушай же теперь. Меня зовут Тот-Кто-Рад-Войне, Грим зовут меня, Налетчик и Третий. Я Одноглазый. Высоким кличут меня, и Догадой. Я Гримнир, и Капюшонник – тоже я. Я Отец Всех, и я – Гондлир Держатель Жезла. Имен у меня столько же, сколько на свете ветров, а прозваний не меньше, чем существует способов свести счеты с жизнью. Вороны мои – Хугин и Мунин, Мысль и Память; волки мои – Фрэки и Гэри; а конь мой – виселица.

Два призрачно-серых ворона, похожих на полупрозрачные шкуры птиц, сели Среде на оба плеча и тут же погрузили клювы ему прямо в голову, будто пробовали на вкус его мозг, а потом сорвались – оба – и улетели прочь.

Чему теперь мне верить? – подумал Тень, и откуда-то из самых дольних глубин мира, на густой басовой ноте пришел голос и дал ему ответ: Верь всему.

– Один? – произнес Тень, и ветер тут же сорвал это слово с его губ.

– Один, – прошептал в ответ Среда, и грохота океанских валов, набегающих на берег скелетов, не хватило, чтобы заглушить этот его шепот. – Один, – повторил Среда, катая слово во рту и пробуя на вкус. – Один! – торжествующим тоном взревел Среда, и вопль его раскатился от горизонта до горизонта. Имя набухло и заполнило собой мир – как грохот крови у Тени в ушах.

А потом, будто во сне, они уже не ехали к стоявшим на далеком холме палатам. Они оказались у самой стены, и скакуны их уже стояли у крытой коновязи.

Палаты оказались огромными, но особой изысканностью конструкции и пропорций не отличались. Бревенчатые стены, камышовая крыша. В центре обширной залы горел огонь, и дым ел Тени глаза.

– Нужно было собраться в моей голове, а не в его, – проворчал, встретившись с Тенью глазами, мистер Нанси. – Там было бы куда теплее.

– А мы у него в голове?

– Более или менее. Это Валаскьяльв. Древние его палаты.

Тень с облегчением отметил про себя, что Нанси снова превратился в прежнего старика в желтых перчатках, хотя в отблесках горевшего посреди зала пламени тень его билась, корчилась, металась и принимала формы далеко не всегда человеческие.

Вдоль бревенчатых стен тянулись деревянные скамьи, а на скамьях сидели – или стояли рядом с ними – люди, человек десять. Друг от друга они держались на почтительном расстоянии, и компания была довольно пестрая: темнокожая почтенного вида женщина в красном сари, несколько потрепанного вида бизнесменов, и еще кто-то, кого Тень из-за огня никак не мог как следует разглядеть.

– Где они все? – с яростным шепотом обернулся к Нанси Среда. – Ну? Где они? Нас тут должен быть не один десяток. Нас тут должны быть сотни!

– Приглашать публику – это было по твоей части, – пожал плечами Нанси. – По мне, так удивительно, что здесь вообще хоть кто-то собрался. Как ты думаешь, не рассказать ли мне байку для затравки?

Среда затряс головой.

– И думать не моги.

– Вид у них не больно радостный, – продолжил Нанси. – А добрая байка – прекрасный способ завоевать симпатии публики. А барда подходящего, чтобы спел им что-нибудь, у тебя, насколько я понимаю, при себе нет.

– Давай без баек, – сказал Среда. – Не время сейчас. Время травить байки придет позже. А сейчас не стоит.

– Не стоит. Ну и ладно. Я просто выступлю у тебя на разогреве, – и с этими словами мистер Нанси вышел вперед, поближе к очагу, с широкой радостной улыбкой на лице.

– Я знаю, о чем вы все сейчас думаете, – сказал он. – Вы думаете: с чего это Компэ Ананси взбрело в голову заговаривать нам зубы, когда Отец Всех затащил нас сюда, точно так же, как и самого Компэ Ананси он тоже сюда затащил? И знаете, что я вам на это скажу: иной раз порядочным людям не грех кое о чем и напомнить. Когда я вошел в этот зал и оглянулся вокруг, я подумал: а где все остальные? А следом мне пришла в голову еще одна мысль: нас мало, а их много, и поэтому мы слабее, чем они, – но именно это и позволяет нам надеяться на победу.

Знаете, как-то раз, давным-давно, я встретил у водопоя тигра: орешки у него были – самые большие, какие только могут быть у зверя, и когти самые острые, и два передних клыка были длинные как сабли и острые как бритва. И я сказал ему: братец Тигр, пока ты плаваешь, давай я пригляжу за твоими орешками. Он ими так гордился, своими орешками. И вот он прыгнул в воду, а я прицепил его тигриные орешки, а ему оставил свои, крошечные, паучьи. А потом – знаете, что я сделал потом? Я удрал оттуда, и бежал так быстро, как только мои длинные паучьи ножки могли меня носить.

И я не останавливался, пока не добежал до соседнего города. И там увидел Старого Макака. Классно выглядишь, Ананси, сказал мне Старый Макак. А я ему на это: а знаешь, какую песенку сейчас поют все на свете, в том городе, откуда я? – Какую песенку они поют? – спрашивает он меня. Очень смешную, говорю я. И тут я начал приплясывать и петь:

Орешки тигра, да-да-да,
Я съел орешки тигра!
Мы будем власть в лесу менять,
П’тамушта нет сильней меня,
П’тамушта тигра круче я,
Я съел орешки тигра.

И тут Старый Макак покатывается со смеху, и держится за бока, и топочет ногами, а потом тоже начинает припевать: Орешки тигра, да-да-да, Я съел орешки тигра, – и щелкает пальцами, и крутится вокруг себя на двух своих ногах. Какая классная песня, говорит он мне, пойду ее спою всем своим друзьям. – Давай-давай, говорю я, а сам кидаюсь бежать обратно к водопою.

А там, у водопоя, ходит тигр, взад-вперед по берегу, и хвост у него крутится змеей и хлещет по земле, а уши и шерсть на загривке торчат так, что просто ужас, и на каждую проползающую мимо букашку он клацает своими зубами-саблями, а глаза горят оранжевым пламенем. И на вид он весь такой огромный, злой и страшный, но между ног у него болтаются самые маленькие на свете орешки, в самом наималюсеньком, крошечном, сморщенном черном мешочке, какой только есть на свете.

Послушай, Ананси, говорит он, как только замечает меня. Мы вроде договаривались, что пока я плаваю, ты будешь охранять мои яички. Но когда я вылез из воды, на всем берегу не оказалось ровным счетом ничего, кроме этих вот дурацких, сморщенных, черных, никуда не годных и никому не нужных паучьих орешков, которые сейчас на мне.

Я сделал все, что было в моих силах, говорю я ему, но что я мог поделать с этими макаками, которые пришли невесть откуда и слопали твои орешки, а когда я попытался их прогнать, они мне самому оторвали орешки, мои маленькие черные орешки. И так мне стало стыдно, что я убежал.

Ты врешь, Ананси, говорит мне тигр. И за это я выпущу и съем твои кишки. Но тут он слышит, как макаки идут из города своего к водопою. Дюжина радостных таких макак, и они все как есть скачут по дорожке, щелкают пальцами и поют во всю глотку:

Орешки тигра, да-да-да,
Я съел орешки тигра!
Мы будем власть в лесу менять,
П’тамушта нет сильней меня,
П’тамушта тигра круче я,
Я съел орешки тигра.

И тут тигр принимается ворчать и рычать, а потом кидается за ними следом в лес, а макаки вопят и бегут врассыпную, кто куда, к ближайшим деревьям. А я почесываю мои новые большие орешки, которые очень даже неплохо смотрятся между моими тощими паучьими ножонками, и отправляюсь себе домой. А тигр и по сию пору продолжает гоняться за макаками. Так что запомните, дамы и господа: из того, что вы маленькие, вовсе не следует, что сила за вами не водится.

Мистер Нанси улыбнулся, поклонился, раскинул руки в стороны, принимая положенные аплодисменты и смех как истинный профессионал, а потом повернулся и пошел туда, где стояли Чернобог и Тень.

– Мне кажется, я сказал, что баек никаких не нужно, – подал голос Среда.

– А что ты называешь байкой? – вскинулся в ответ Нанси. – Да я разве что горло успел прочистить. И чуточку публику перед твоим выходом разогрел, самую малость. А теперь иди и вышиби из них дух.

Среда вышел в круг света, мощный старик со стеклянным глазом, в светлом костюме и коричневом пальто от Армани. Он стоял и смотрел на людей, которые сидели на скамейках вдоль стен, стоял и молчал, и молчание это длилось много дольше, чем – с точки зрения Тени – позволительно было держать начальную паузу. А потом он заговорил.

– Вы меня знаете, – сказал он. – Вы все меня знаете. У некоторых из вас нет особых причин относиться ко мне с симпатией, но – любите вы меня или нет – вы меня знаете.

Сидевшие на лавках зашевелились: по залу будто прошла смутная рябь.

– На этой земле я много дольше, чем большинство из вас. Как и всем вам, раньше мне казалось, что жить здесь вполне можно и при тех раскладах, которые мы имеем на сегодняшний день. Поводов для особой радости нет, но концы с концами сходятся. Но судя по всему, эта наша жизнь вскоре может остаться позади. Надвигается буря, и не мы эту бурю накликали.

Он помолчал. Потом сделал шаг вперед и сложил на груди руки.

– Когда люди стали приезжать в Америку, они привезли с собой нас. Они привезли меня и Локи с Тором, Ананси и Бога-Льва, лепреконов, кобольдов и банши, Куберу[32 - Куберу – в индуистской мифологии бог богатства.], и Фрау Холле[33 - Госпожа Холле (Хюльда, Хольда и т. д.) – в германском фольклоре «лесная хозяйка», отчасти подобная скандинавским хюльдрам, связана с широким кругом сюжетов и семантическими полями ткачества, зимы, куротрофии, «волшебной невесты» и т. д.], и Аштарота[34 - Аштарот – в иудео-христианской демонологии – Князь Ада. Изображается в виде обнаженного мужчины с драконьими крыльями и змеями в руках.], – и вас они привезли тоже. Мы приехали сюда у них в головах и пустили здесь корни. Вместе с первопоселенцами мы отправились в долгий путь через океан.

Эта земля огромна. Довольно скоро люди забыли о нас, мы сохранились в их памяти как символы старого мира, что остались позади и не переместились в этот мир, новый. Те, кто действительно верил в нас, умерли или утратили веру, и нам, потерянным, напуганным и разочарованным, остались в утешение разве что жалкие крохи прежней веры и прежнего почитания, да и те находить становится все труднее. И все труднее жить и рассчитывать на них в будущем.

– Вот так мы и жили до сегодняшнего дня, перебивались как могли, прячась по темным углам, где никто не видел и не искал нас.

Давайте же взглянем правде в глаза: мы утратили власть – или почти утратили. Мы тащим все, что только можем, мы паразитируем на людях, и тем живы; мы пляшем голыми, мы отдаемся за деньги, мы слишком много пьем; мы сливаем по-тихому бензин, мы воруем и обманываем, мы ютимся в трещинках на дальних закраинах общества. Старые боги – в этой новой безбожной стране.

Среда сделал паузу и оглядел сидевших перед ним, переводя взгляд с одного на другого: вид у него был очень серьезный, и больше всего сейчас он походил на политика во время предвыборной кампании. Впрочем, встречные взгляды были бесстрастны, а лица похожи на маски. Среда прочистил горло и смачно сплюнул в очаг: будто бензину плеснул – пламя тут же вспыхнуло куда ярче прежнего и осветило весь зал.

– Ну а теперь, как каждый из вас, вне всякого сомнения, имел возможность убедиться на личном опыте, в Америке начало подрастать, цепляясь за набухающие узлы людских суеверий, новое поколение богов: боги кредитных карт и скоростных шоссе, интернета и телефона, радио, телевидения и медицинского обслуживания, боги пластика, пейджеров и неоновых вывесок. Нахальные, жирные и тупые выскочки, раздувшиеся от чувства собственной значимости и от того, какие они «передовые». Они знают про нас, они боятся нас, они нас ненавидят, – сказал Один. – Если вам кажется, что это не так – то вам это всего лишь кажется. Они бы давно уничтожили нас, будь это в их власти. И самое время нам собраться в единый кулак. Настало время действовать.

В круг света выступила пожилая женщина в красном сари. На лбу у нее поблескивал маленький темно-синий бриллиант. Она сказала: