Она вскинула голову и теперь, уже открыто, посмотрела на Гурова, ожидая ответа.
– Ольга Игоревна, я сейчас беседую с вами, – напомнил Лев Иванович.
– Вы спросили, почему я решила, что Олега убили, – повторила она. – Я не просто так спрашиваю о том, что именно вам наплел наш дорогой и уважаемый учитель физкультуры. А самое прикольное, знаете в чем? В том, что я до поры, до времени считала физрука хорошим другом.
– И что же между вами произошло?
– Вот уж кто постоянно издевался над Шлицманом. Об этом он вам тоже рассказал или тактично умолчал, выставляя себя исключительно с положительной стороны?
– Нет, об этом он ничего не говорил, – осторожно ответил Гуров.
– Разумеется, – презрительно улыбнулась Арефьева. – А налью-ка я себе еще стаканчик. Как вы на это смотрите?
– Отрицательно, – твердо произнес Лев Иванович. – Потерпите, пока я уйду.
– Да не стану, не бойтесь, – продолжила Ольга Игоревна. – Не могу я столько пить… Просто…
Вот этого Гуров и не хотел сейчас больше всего – истерики. Тогда и разговора не получится. Но это с одной стороны. С другой же, находясь в расстроенных чувствах, человек порой выдает такие ценные факты, о которых никому и никогда бы не рассказал. Каждый раз, оказываясь перед выбором, Гуров ломал своего внутреннего мента, который настойчиво требовал любым способом добыть желаемое. И надо сказать, не всегда одерживал над ним победу. Но в случае с женщиной, которая с трудом справлялась с собой, он все же решил остаться человеком.
– Выкладывайте как есть, Ольга Игоревна, – разрешил он. – Можете даже в выражениях не стесняться.
Арефьева пару раз шмыгнула носом, но слезы на ее лице так и не появились.
– Нечего мне скрывать. Все они убивали его. Морально, психологически – как хотите. Вот он и не выдержал.
– То есть вы рассматриваете суицид?
– Даже если так, то его заставили это сделать. Довели.
– У него были проблемы со здоровьем?
– Не было.
– Точно знаете?
– Не было же, говорю, – уже громче повторила Арефьева. – Сам как-то сказал, что сердце у него, как ни странно, работает как часы. И у врача он недавно был. Я сама его уговорила обследоваться. Ничего серьезного по анализам не нашли.
– Понятно. Понимаете ли, Ольга Игоревна, Олег Алексеевич Шлицман был убит в прямом смысле этого слова, – произнес Гуров. – Скончался от последствий полученной травмы головы.
– Он же не сам упал и ударился, верно?
– Не похоже, чтобы сам, – ответил Гуров. – Поэтому прошу вас изъясняться точнее. Если вы кого-то видели прошлой ночью или что-то слышали, или что-то знаете, то я бы также хотел быть в курсе.
Арефьева принялась пристально рассматривать свои ногти. Тот, что на среднем пальце правой руки, был сломан.
– Не видела, не слышала, не знаю, – подумав, тихо сказала она. – Даже если бы я что-то заметила, то не придала бы значения, потому что человек я не наблюдательный. К тому же и музыка громко играла, и дети смеялись. Не прислушивалась, понимаете? Все так и было, как я сказала. Искала его живым, а нашла мертвым. Но его смерть я вижу как логическое завершение целой череды событий. Но откуда вам все это знать? Я работаю в школе одиннадцать лет, но знаю… знала его лучше остальных – могу в этом поклясться. Все очень изменилось именно за последний год.
– Что же именно изменилось, Ольга Игоревна?
– Его поведение. Будто бы Шлицман был костью в горле директора.
– А в чем это проявлялось?
– А это же видно. Директор будто не уважал Олега Алексеевича. Смотрел мимо него.
– То есть подробностей вы не знаете? Все это исключительно ваши наблюдения?
– Да. Но можете мне поверить, так и было. Но Немирович и сам скользкий тип. Выделял богатеньких детишек, заставлял уделять им внимание, ставить хорошие отметки, награждать грамотами, а детей из обычных семей никак не выделял. Отвратительное зрелище. Но моих коллег это, кажется, не волновало. Каждый был сам за себя. То, что случилось в библиотеке, можно считать итогом массового проявления малодушия и элементов приспособленчества. Как вам такая версия?
Гуров понимал. Как и то, почему именно Арефьева нашла общий язык с жертвой. Они были очень похожи. Одинаково воспринимали действительность, одинаково страдали от того, как все несправедливо устроено. Но действительно ли все было так ужасно, как рассказывает Ольга Игоревна?
– Я когда с ним познакомилась, то сразу увидела в нем вот этот внутренний протест. Его крутило от всего, что было общепринятым. Правда, раньше он еще хоть как-то сдерживался. Например, день рождения у Бегунова. Это учитель по физике, он уволился два года назад… ну я как пример привожу, ладно? Бегунов и Шлицман не особо ладили. Бегунов был высокомерным, считал многих учеников тупыми, а себя мнил недооцененным ученым, который вынужден прозябать… и так далее. Шлицман над ним откровенно посмеивался. Итак, день рождения. Замдиректора собирает на стол, чтобы после уроков поздравить именинника. Уже и подарок ему купила. Соответственно, деньги брала из личного кошелька и попросила возместить траты. Обычное дело, кстати. Все сдают деньги молча, а Шлицман заявляет, что для Бегунова он ничего делать не будет, а деньги вернет Тамаре Георгиевне только из-за того, что уважает ее труды. Она ему: «Как же так можно, Олег Алексеевич? Он же ваш коллега». Но Шлицман только поморщился и спрашивает: «А сколько я должен?» Замдиректора говорит, что собирает семьсот рублей за подарок и триста рублей за накрытый стол. Шлицман отдает ей тысячу рублей и говорит: «От меня подарок ему не дарите. Я сам бы ему ничего дарить не стал. А это вам за хлопоты». Ну и как вам такое?
– Непростая ситуация, – улыбнулся Гуров.
– Непонятная. Он вообще не ладил с людьми. К нему тоже мало кто обращался – а вдруг пошлет ненароком? Только с детишками Олег был настоящим. Добрым был, понимающим. Моих первоклашек, помнится, возил гулять на Патриаршие пруды, читал им там отрывки из «Мастера и Маргариты», сценки на набережной разыгрывали. Прохожие умилялись: как это мило, но разве дети могут понять Булгакова? А Шлицман отвечал, что дети все понимают с самого рождения, только сами не знают об этом.
С ним было интересно вне стен школы, но как только он оказывался внутри нее, то сразу менялся. Ходил с таким видом, словно у него вечно болит живот – слегка нагнувшись вперед. Зато в класс заходил с восхитительно прямой спиной…
– Он всегда был таким?
– Нет же, говорю вам, – возразила Арефьева. – Он был проблемным человеком, с этим не поспоришь, но с ним хоть как-то можно было общаться. Но в сентябре прошлого года все стало совсем плохо. За месяц до этого у него умерла жена. Оказывается, она несколько лет тяжело болела, но об этом никто не знал. Он отправился в отпуск с нашими детьми, а когда вернулся, то ей оставалось жить совсем чуть-чуть.
– И вам об этом не рассказал?
– Со мной он поделился, но просил не болтать. А я разболтала. Потому что считаю, что об этом коллеги должны были знать. Шлицман потом со мной неделю не разговаривал. Позже оттаял, конечно, когда я ему все объяснила… Как бы вам поточнее сказать… Я бы назвала его социальным мучеником с тонкой и ранимой душевной организацией. Пусть это прозвучит как сарказм или как готовый диагноз, но за этими холодными острыми словами стоит настоящая человеческая трагедия, а еще ум, честность и абсолютная преданность своему делу. Он был несгибаемым и очень принципиальным. Таких терпеть не могут, им всегда трудно в обществе.
Выпалив все то, Ольга Игоревна на мгновение прижала ладонь ко рту, но быстро взяла себя в руки.
– Что-то произошло прошлым летом, – пробормотала она. – Что-то, что сломало его окончательно.
– Он с вами, конечно, не поделился?
– Нет, – покачала головой Арефьева. – Несмотря на то что называл меня по имени и в редких случаях мог признаться, что, например, не выспался ночью, или попросить таблетку от головной боли. Про жену рассказал мне сам, я его о личной жизни даже не спрашивала. А я, дура, из лучших побуждений слила его тайну коллегам. Но я правда хотела как лучше.
Вентилятор внезапно издал странный звук, который можно было бы назвать утробным, и затих. В комнате резко установилась звонкая тишина.
– Перегрелся. Скоро заработает, – объяснила Арефьева. – Умная штуковина, которая живет наперекор своему создателю.
– Или по задуманному создателем сценарию, – добавил Гуров.
– Но я не создатель, поэтому мы с вентилятором вечно удивляем друг друга, – слабо улыбнулась Арефьева.
– Прошлым летом, как вы сказали, учитель истории овдовел, – напомнил Лев Иванович. – Его могла подкосить смерть жены. После этого он очень изменился. Я все правильно понял?
Арефьева приложила ладонь к корпусу вентилятора и тут же отдернула руку.
– Было еще что-то. Первого сентября Шлицман спросил меня, как я провела лето. А я толком и не отдыхала, потому что помогала сестре с маленьким ребенком, мы оставались в Москве. Ну и рассказала ему об этом. Спросила и про его отпуск. Я уже знала, что он был на базе отдыха со старшеклассниками. Он любил путешествовать, часто мотался с детьми то по московским переулкам, то по маленьким русским городам. Так вот, он ответил, что все прошло совсем не так, как он ожидал, но подробности мне знать не надо. Я повторю, чтобы вы не пропустили этот момент: он сделал упор на том, что в подробности посвящать меня не будет. Сказал примерно следующее: «Нам всем будет очень сложно в новом году, но вас это не коснется». И добавил, что ложь может уничтожить все самое лучшее в людях. Конечно, я удивилась. Какая ложь? Почему это меня не коснется? Решила, что это он снос школьного здания имеет в виду. Понимаете, школа готовилась к переезду, мы все тоже морально готовились покинуть это место, кто-то переживал больше, кто-то меньше, но факт остается фактом – для многих школа была родной. Я и подумала, что он про нее говорит. А теперь понимаю, что вряд ли. Он что-то другое имел в виду. Насчет лжи так ничего и не поняла.
– И вы не уточнили?
– Не-а, – мотнула головой учительница. – С Олегом только так и можно было общаться. Что понял, с тем и живи. Тогда расспросы с моей стороны остались в прошлом, я быстренько усекла, что он не болтун и мне о многом придется догадываться самой.
– И все же, Ольга Игоревна, почему вы решили, что Олега Алексеевича именно убили?
– Думаете, я глупая баба и любитель трагедий? Думаете, что я преувеличиваю и накручиваю себя? Нет уж, Лев Иванович, отнеситесь к моим словам серьезно.
– Именно это и делаю, – уверил ее Гуров.
– Тогда послушайте. Я чувствую, – понизила голос Арефьева. – Просто чувствую, что его убрали. Но кто – я даже предположить не могу.
Глава 5
– Невразумительный какой-то ответ, – заметил Орлов, собрав Крячко и Гурова в своем кабинете следующим утром. – Что значит «чувствую»? Я тоже много чего чувствую, но нужно знать точно, а не чувствовать. Нужно подтверждение своей гипотезы. А то чувствует она, видите ли…
– В показаниях Арефьевой есть смысл, – проговорил Гуров, машинально постукивая пальцами по столу. – У Шлицмана было отменное здоровье. Да-да, несмотря на то, что он конкретно и давно употреблял алкоголь.
Крячко, куривший возле окна, потушил сигарету и сел на соседний с Гуровым стул.
– И пил он практически постоянно, – вставил он.
– И это тоже, – добавил Лев Иванович. – В школе часто его видели нетрезвым. Однако где-то в марте Ольга Игоревна уговорила его пройти диспансеризацию. Не знаю, как ей это удалось, если учитывать манеру общения Шлицмана с другими коллегами. Он же совершенно не поддавался на уговоры. Но Арефьева как-то смогла его уболтать. Так вот, она утверждает, что сердце у него было крепким, а на здоровье он не жаловался. Организм оказался сильнее, чем предполагалось. Иными словами, он мог бы бухать еще долгие годы, прежде чем почувствовал бы на себе негативное влияние от употребления спиртного.
– Она видела его медицинскую карту? – недоверчиво спросил Орлов.
– Он сам ей рассказал. Но я сегодня с утра заскочил в поликлинику, поговорил с заведующей отделением, и сведения подтвердились. Шлицман действительно недавно обращался в районную поликлинику с жалобами на изматывающие головные боли, по этой причине прошел небольшое обследование. Как ни странно, но в целом его организм оказался довольно крепким. Даже печень оказалась в порядке. Терапевт выразилась ясно: он мог бы прожить еще очень долго. Никаких лекарственных препаратов ему прописано не было, а головные боли списали на скачки давления, что в его возрасте вполне нормально.
– Удивительно, что он вообще пошел по врачам, – заметил Крячко. – С его-то наплевательским отношением к себе и окружающим…
– Терапевт была знакома с его женой, знала о ее болезни. Она предполагает, что внешне Шлицман неплохо держался после смерти супруги, но в глубине души мог бояться, что с ним случится то же самое. Такое не редкость среди родственников пациентов, которые тяжело больны. Вероятно, дело было в этом.
– Я вас умоляю, – скривился Крячко. – Идеально здоровые, как правило, и умирают внезапно. Без каких-либо предпосылок. Вышел из кабинета врача здоровым, пришел домой и умер. Такие случаи не единичны. А тут у нас что? Немолодой и нервный мужик с проспиртованными внутренностями. Да ему сам бог велел.
– Только вот умер он не от того, что у него в организме какой-то сбой произошел, – напомнил Гуров. – Помнишь, что Дроздов сказал? Что его головой о подоконник приложили.
– Ну если мы уже на сто процентов уверены в том, что причина смерти – подоконник, то ладно. Ладно! – поднял руки Стас. – Но от чего-то же его стошнило перед этим. Алкашом он был опытным, вряд ли страдал от похмелья. Как насчет отравления?
Орлов ослабил узел галстука и снял трубку стационарного телефона.
– Судмедэксперту привет передавай, – бросил через стол Крячко.
Орлов начальственным жестом заставил его замолчать. Жестикулировать он, однако, умел – любой, над кем он величественно простирал персты, спотыкался на ровном месте и не отсвечивал. Бывало, люди даже впадали в некую растерянность. Но Гуров и Крячко давно не тушевались при виде начальства, что, конечно, не отменяло уважения к старшим. Поэтому оба молчали и терпеливо ждали того, что будет дальше. Ответа с того конца провода Орлов ждал долго.
– Алло? – наконец оживился он. – Валера, ты? Привет! Петр Николаевич Орлов беспокоит. Дроздов на месте? Что?.. Да, конечно. А? Уже пишет?.. Слушай, передай ему, что мы тут ждем заключение. Очень ждем. А что он там пишет-то, не говорил?.. Ну ладно, ладно. Пусть, когда закончит, кого-то отправит ко мне в кабинет с этой бумажкой. Сделаешь? Спасибо… Да, копия вполне устроит. И вообще – можно даже на словах. Ну или пусть сам позвонит мне, тут без разницы… Понял… Понял. Благодарю.
– Сейчас Дроздов назовет точную причину смерти, если уж кое-кто до сих пор сомневается, – сказал Орлов и покосился на Стаса. – А пока ждем, то расскажи, как ты провел последние пару дней.
Крячко с готовностью подался вперед, сложил руки на столе, будто сидел за школьной партой.
– Всех опросил еще раз. К одним даже на дачу съездил, – начал он. – Правда, все впустую. И алиби свое все подтвердили. Каждый был на глазах у других, фото в телефонах я тоже сверил, видео всякие просмотрел. Везде все сходится. В тот момент, когда Шлицман был в библиотеке, подавляющее большинство гостей находилось либо в актовом зале, либо еще где-то, но обязательно с кем-то в компании. Насчет мотива убийства, Петр Николаевич, пока ничего не могу сказать. Но практически все родители и дети отзываются о жертве в принципе положительно.
– Подавляющее большинство? – Орлов слегка повернул голову в сторону, будто прислушиваясь. – Значит, кто-то потерялся?
– Кое-кого просто пока что не успел охватить. Главу Управы Серова, директора школы Немировича и учительницу начальных классов Ольгу Игоревну Арефьеву, – перечислил Стас. – Лев Иванович подтвердит, что все вышеперечисленные дали показания в ночь убийства, но были в состоянии психоэмоционального стресса. Вот как раз с ними и стоило бы пооткровенничать еще разок, но теперь уже на трезвую голову. Остальные ушли после торжественной части мероприятия, а кто-то из педагогов вообще не явился на праздник. Ну и кое-кого из детей надо охватить. С замдиректора я бы тоже поговорил, она давно работает в школе и убитого знала хорошо. Кстати, совсем забыл… – Он вынул из кармана скомканный магазинный чек, на обороте которого было что-то написано шариковой ручкой. – Олеся Серова, Данила Кольцов и Виктория Ольшанская, – зачитал он.
Орлов непонимающе посмотрел на Стаса.
– Дети же, – пояснил Крячко. – Именно их и видели гуляющими по коридору незадолго до убийства.
– Кто их видел? – не понял Гуров. – Не помню, чтобы мне об этом кто-то рассказал.
– Могли и не рассказать, народ все-таки на нервах был, – пожал плечами Стас. – А я, пока ты с протоколами возился, окучивал родительский комитет. Очень внимательные там люди, Лева. Детишки были замечены кучкующимися невдалеке от актового зала. Сказали, что просто решили отдохнуть от громкой музыки и всеобщего внимания.
– Ты что, на чеке их имена записал? – вздернул брови Орлов.
– А я, Петр Николаевич, с папками по свидетелям не хожу, – ответил Крячко. – Иначе со мной и говорить будут по-другому, а не так, как нам всем хотелось бы. Имена запомнил, а записал уже после того, когда сел в машину. Кроме чека под рукой ничего не оказалось.
– Видел я этих… детей, – вспомнил Гуров. – Выползли из женского туалета, где тайком от взрослых отмечали выпускной. Я сам встретил эту троицу, но на тот момент Шлицман был еще жив. Мы вместе с ним выходили курить… А дети, получается, не один раз выходили из актового зала?
– Получается, – согласился Крячко. – Их контакты у нас есть.
– Так что там с Серовым? – спросил Лев Иванович.
– Да ничего с Серовым, – Стас свернул чек в трубочку. – Он, кажется, там главный кормилец. Такие в первую очередь должны быть охвачены и отработаны.
– Серов был на выпускном с женой, их тоже беру на себя, – решил Гуров. – Директора тоже бы допросить следовало. Но пока что картинка следующая: Шлицман друзей не имел, часто выказывал недовольство по разным поводам, но при этом дело свое знал и любил. Мотива для убийства я пока что не увидел. Опросил вчера Арефьеву и учителя физкультуры, и оба не имеют явного мотива для убийства. Что касается алиби, то работаем над этим вопросом. Нутром чую, что они к смерти учителя не причастны.
Открылась дверь. Судебно-медицинский эксперт Дроздов остановился на пороге и привалился плечом к косяку, с несчастным видом глядя на сыщиков.
– У тебя такой вид, словно ты провел ночь на кладбище, – вместо приветствия произнес Крячко.
– И как ты угадал? – язвительно поинтересовался у него Дроздов.
– Присядешь? – спросил Орлов.
– Нет. Домой. Зашел сказать, что результаты вскрытия еще не оформил. Все завтра. Но вам же нужно с чем-то работать? Поэтому дела такие: вашему клиенту был нанесен сильный удар тупым твердым предметом по затылку. Мозг пострадал капитально. Отсюда, скорее всего, и рвота.
– Скорее всего? – удивился Орлов. – То есть результаты неточные? Ты что, родной? Смеешься?
Дроздов закрыл глаза, показывая, что зверски устал от всего на свете и кому-то что-то объяснять для него сейчас подобно страшной пытке.
– Тошнит человека не только после получения удара по голове. Это если ты не знал, Петр Николаевич. Сердечный приступ тоже может вызвать тошноту и рвоту. От инфекций различной этиологии также может тошнить, и это я максимально упростил путь от причины до следствия. Мигрень, укачивание. Стресс. А еще таким способом организм сообщает об интоксикации. И как я могу обнаружить точную причину за сутки с небольшим?
– О! Я про это и говорил, – обрадовался Стас. – Ну… про отравление.
