– Выпьем на брудершафт, – развеселилась Маша, и учительница начальных классов тоже подставила свой бокал.
Сделав первый глоток и почувствовав тепло в груди, Гуров ощутил покой. Ему вдруг стало хорошо и покойно, несмотря на то что вокруг царил самый настоящий хаос, состоящий из смеха, звона бокалов, окриков взрослых, обращенных к своим детям, и громких ответов тех же детей. Во всем этом шуме тихо разговаривать не получалось. Немирович, оказавшийся за соседним столом, встал и заколотил пластиковым ножом по стенке своего бокала, пытаясь призвать к тишине. Но его никто не слышал, потому что одноразовый нож не мог конкурировать с настоящим, сделанным из стали. Поняв свою ошибку, Немирович приложил руку ко лбу. Над ним по-доброму посмеялись, и наконец чей-то зычный бас попросил не сходить с ума и дать директору школы слово. Заместитель директора Тамара Георгиевна схватила с подоконника микрофон и сунула его Немировичу в руку.
– Хотел сказать так много, но от волнения все забыл, – стушевался Немирович. – Это последний выпускной вечер, который увидит эта школа. В каком-то смысле мы все здесь… мы… – он замолчал, пытаясь подобрать нужное слово.
– Спасибо за то, что пришли! – закончила за него Тамара Георгиевна.
– Да уж, – согласился директор. – Да уж…
Он опустился на стул. Заместитель директора наклонилась к нему и сказала что-то ободряющее. Потом вытянула шею и внимательно осмотрела столы, за которым сидели выпускники. Гуров тут же вспомнил свой выпускной, который тоже проходил в школе. Спиртное в тот день они притащили тайно и заранее спрятали сумку с ним на улице, в кустах жасмина, растущих под окнами подсобки, в которой хранились метла, ведра и лопаты для уборки снега. К ручкам матерчатой сумки была привязана веревочка, другой конец которой крепился внутри подсобки. Чтобы попасть в нее, нужно было стащить ключ со стенда в учительской, сделать дубликат и незаметно вернуть на место, и это опасное дело удалось провернуть без сучка и без задоринки. Позже, когда учителя и родители устали от всех и вся, Гуров смог проникнуть в подсобку и затащить бутылки грузинского «Ркацители» внутрь. Там же и угощались, выжидая момент и заходя в «бар» по двое или трое, чтобы не привлекать внимания взрослых.
Гуров был уверен, что с тех пор мало что изменилось. Заместитель директора следила за детьми с одной целью – не дать им возможности пригубить за светлое будущее. «И когда это кого-то останавливало? – подумал Гуров. – Все равно найдут возможность. Лучше бы открыто плеснули ребятам шампанского в бокалы, чтобы те чокнулись с учителями».
Он вдруг заметил Серова. Глава Управы подошел к крупной яркой девушке, сидевшей за самым ближним к нему «детским» столом. Для выпускного вечера она выбрала оранжевое платье. Длинные черные волосы, рассыпанные по плечам, девушка то и дело раздраженно отбрасывала за спину, но они все равно скатывались по голым плечам и лезли ей в тарелку.
– Ну как вы тут? – поинтересовался Серов, облокотившись о спинку стула, на котором сидела девушка. – Все нормально? Довольны?
– Нормально, довольны, – вразнобой ответили ребята.
– А у тебя как дела? – обратился Серов к девушке.
– Все отлично, – холодно ответила она.
– Если что, то я рядом, – напомнил Юрий Петрович.
– Я в курсе, – ответила девушка.
«Дочь, – догадался Гуров, случайно услышавший их разговор. – Дочь главы Управы. Статус прямо на лице. Приятно познакомиться».
Он встретился взглядом с Серовым, который прошел мимо. Тот вместе с женой Ириной сидел за соседним столом. Ирина следила за мужем внимательным взглядом. На дочь она даже не взглянула.
И вдруг Гуров увидел Шлицмана. Лев Иванович хорошо помнил, что пару часов назад учитель истории был уже изрядно пьян. Логично было бы предположить, что он не появится на людях, но нет – появился.
Шлицман соседствовал с мамашами из родительского комитета. С ним они практически не общались, то и дело оглядываясь то на столы со снедью, то в сторону выпускников. Одна из женщин заглянула в свой телефон и быстро вышла из-за стола. Другая тут же последовала за ней. Шлицман даже голову не повернул в их сторону. Он сидел, сложив руки на столе, и не отрываясь смотрел в бокал с вином, стоявший перед его носом. Гуров попытался определить степень его опьянения, но не смог этого сделать. Во всяком случае, учитель не клевал носом и не заваливался набок – и то хорошо.
Маша коснулась руки Гурова.
– Все еще хочешь домой? – спросила она.
Лев Иванович и сам не понимал, чего он хочет. Он до сих пор чувствовал себя как не в своей тарелке, но теперь, то ли после выпитого вина, то ли просто в силу того, что пообвыкся в новой обстановке, он уже не так сильно рвался поскорее покинуть это место.
– А ты как? – спросил он у Маши.
– Ты знаешь, странное ощущение, – ответила она. – Помню все и даже больше, но уже не рвусь вернуть прошлое, как это было тогда, когда мы еще шли по переулку. Понимаю, что все ушло безвозвратно и я теперь тут гость, которому не предложат остаться на ночь. Грустно. Но хоть чужой себя здесь не чувствую. Это ведь хорошо, правда?
Гуров был согласен. Сама идея устроить выпускной вечер в старом здании, доживающем последние дни, конечно, впечатляла. Поначалу он скептически воспринял директорские восторги по поводу организации праздника, хоть и понимал, что его мнение ничего не значит. Но некоторые сомнения все же возникали. В нынешних реалиях, опутанных высокими технологиями, – и вдруг выпускной вечер не в ресторане? А как же встреча рассвета? А как же селфи на красивом фоне Москва-Сити вместо обшарпанных стен, которые за одиннадцать лет порядком надоели? Но выпускникам, как выяснилось, все нравилось. Ребятня веселилась от души. Ведущий, как и профессиональный фотограф, по какой-то причине тоже отсутствовал и к микрофону на сцену мог подняться любой, чтобы сказать пару теплых слов или исполнить песню. Во всяком случае, высокий парнишка в полосатой футболке так и объявил во всеуслышание. Правда, никто выступить перед публикой так и не рискнул.
Тем не менее вечер продолжался. Через открытые окна в актовый зал проникал прохладный ветерок, а освещение было устроено таким образом, чтобы свет не бил в глаза. Соседи по застолью тоже, кажется, попались адекватные. Вон и Маше все нравится. Почему бы и нет?
Гуров снова нашел взглядом учителя истории. Он как раз подходил к двери, засовывая руку в задний карман своих потрясающих джинсов. Походка его была ровной, со спины на подвыпившего человека совершенно не походил.
Вспомнив, что давно не курил, Гуров шепнул Маше, что отлучится, и направился к выходу, намереваясь догнать Шлицмана и составить ему компанию. Отчего-то очень хотелось продолжить разговор с этим человеком. Он притягивал. Он был странным, но интересным.
Коридор оказался внезапно и абсолютно пустым в обе стороны. Гуров осмотрелся. Прислушался. Кроме звуков, доносившихся из актового зала, не было слышно ничего.
Краем глаза Лев Иванович заметил слева какое-то движение и успел заметить, как шевельнулась дверь одного из кабинетов. Это был женский туалет, о чем сообщала желтая табличка с нарисованным на нем бантиком.
«И зачем ему туда? – напрягся Гуров, не двигаясь с места. – Или просто до мужского идти далеко? Все равно не дело. А вдруг ему плохо, и он пошел туда, куда было ближе?»
Неуверенным шагом сыщик приблизился к двери и, помедлив, постучал. За ней раздался шорох, а затем прозвучал довольно отчетливый шепот. Голос принадлежал не Шлицману, а кому-то другому.
– У вас все в порядке? – не решаясь зайти внутрь, спросил Гуров.
– Да, – тут же ответил девичий голосок.
Дверь распахнулась, и на пороге появилась дочь Главы Управы. Она с вызовом посмотрела на Гурова и прошла мимо, задев его плечом. Следом за ней показалась еще одна девушка, пониже ростом.
– Это женский туалет, – заявила она. – Картинку на двери не увидели, да?
– Увидел, – спокойно ответил Гуров. – Показалось, что…
Из туалета показался еще кто-то. На этот раз парень. Высокий, со смазливым лицом и кудрявыми волосами, закрывавшими половину лица.
– Мужчинам в противоположный конец коридора, – пояснил он.
– А что ты в таком случае здесь делаешь? – поинтересовался Лев Иванович.
– Ну это как бы мой второй дом, – улыбнулся парень. – Мне здесь все можно.
От него пахло спиртным, но внешне он выглядел совершенно трезвым. «Только начали, – понял Гуров. – Нормальное место выбрали. Хотя ребят могла бы спалить любая учительница. Но спалил именно я».
– Вино или водка? – спросил Гуров.
– В каком смысле? – прозвучал низкий голос дочери Серова.
Она не хотела уходить без друзей. Ждала их и внимательно слушала.
Гуров полез в карман и достал жевательную резинку. Сунул в карман, выходя из дома, на всякий случай.
– Вы что-то попутали, – продолжал улыбаться парень.
– Это ты будешь говорить директору или кому-то из родительского комитета, когда они подойдут совсем близко, – проговорил Гуров. – Хочешь устроить напоследок скандал?
– Бери, – скомандовала Серова. – Бери, Кольцов. Ты запарил уже, нас же искать будут.
– А мне можно? – пискнула вторая девушка.
Гуров протянул пачку и ей. Потом посмотрел на ту, которая была главной в их маленькой стайке.
– Как вас зовут? – спросил он, так и держа руку, вытянутой в направлении девушки.
– Олеся, – ответила та. – Фамилию назвать?
– Не надо. Я знаю.
Она вернулась, взяла пачку с ладони Гурова, выдавила из нее подушечку жвачки и забросила в рот.
– Вино, – ответила она. – Хорошее итальянское вино. Папа в курсе.
– Ну хоть не водка, – с облегчением вздохнул Гуров. – Оставьте жвачку себе и с другими поделитесь. Наверняка они только и ждут вашего возвращения, чтобы тут же посетить именно этот женский туалет.
Кольцов обхватил за плечи вторую девушку и подтолкнул ее вперед. Она сразу же обвила его рукой за талию, демонстрируя незнакомцу близкие отношения с парнем. Олеся, пропустив друзей, пошла следом.
– Минутку! – окликнул их Гуров. – Я ищу вашего учителя истории. Вы его, случайно, не видели? Только что вышел из зала.
– Шлицман-то? – усмехнулась Олеся. – Наверное, в библиотеке. Ну или… вернее, там, где она была раньше. Просто в ней теперь пусто, а я видела, как туда грузчики курить бегали.
– А где у вас библиотека?
Олеся указала рукой вправо. Коридор, как оказалось, сворачивал еще раз, и там, посреди широкой грязной стены, располагалась двухстворчатая дверь.
– Спасибо.
Гуров подошел к двери и открыл ее, не постучав. Он оказался в довольно просторном, но весьма грязном помещении. Здесь было полно пустых книжных стеллажей, на полу валялись газеты и была рассыпана то ли сухая штукатурка, то ли меловая крошка, разнесенная по полу ботинками. Выключатель Гуров искать не стал – в помещении было довольно светло, так как прямо перед окном горел уличный фонарь.
Шлицман стоял на фоне открытого окна и пил, запрокинув голову, из уже знакомой Гурову бутылочки. На появление чужого человека он никак не отреагировал. Просто отнял бутылку ото рта и чиркнул спичкой, прикуривая.
– Разве здесь можно курить? – спросил Лев Иванович, тем не менее доставая сигареты. – Опасно же.
– Опасность поджидает нас на каждом шагу, – ответил Шлицман. – А я аккуратен. Вместо пепельницы использую банку с водой. Присоединяйтесь.
Гуров подошел, заметив, что в комнате уже накурено. Историк протянул ему пачку сигарет. Гуров отказался, продемонстрировав свои. С зажигалкой вышла та же история. В конце концов, обменявшись любезностями, оба молча погрузились в процесс поглощения табачного дыма и созерцания школьного двора. Окна как раз выходили на припаркованные машины. Справа желтел дверной проем главного входа.
– Здесь и раньше не курили, – вдруг заговорил историк. – Строго запрещено, сами понимаете. Но в учительской было можно. А здесь даже чай нельзя было пить, иначе библиотекарша наша могла скандал устроить. А вот в учительской дымили. И пять лет назад, и десять, и двадцать. Некоторые запреты постоянно нарушаются.
– Понятно, – бросил Гуров. – А вы здесь, получается, тоже давно работаете?
– Давненько.
– Теперь будете преподавать в новой гимназии?
– Нет. Устал. Хватит.
Из школы вышла группа людей. Их было человек десять. Гуров рассмотрел нескольких выпускников. Люди расселись по трем машинам, которые тут же покинули двор.
– Почему они так рано уехали? – спросил Лев Иванович.
– А чего им тут делать? – ответил Шлицман. – Получили аттестат, отметились, и все.
– Понятно.
«Грусть-тоска, – подумал Гуров. – Что же за проблемы у этого человека, если он даже во время праздника не может расслабиться?»
– Вы сказали, что работаете в полиции, – вспомнил Шлицман. – Ничего не путаю?
– Все верно, – подтвердил Лев Иванович.
– И что же на выпускном вечере понадобилось полицейскому?
– Моя профессия здесь ни при чем. Я муж бывшей выпускницы этой школы, я вам говорил уже, – напомнил Гуров. – Не знаю, вспомнили ли вы ее. Она еще на сцену выходила.
– А, точно. Актриса. Мне понравился ход ее мыслей. Никакой классики сегодня – и точка.
– А вы сами-то планируете что-нибудь сказать выпускникам на прощание?
Историк оглянулся на дверь и достал бутылку. Коньяка в ней оставалось совсем чуть-чуть. Отхлебнув, он протянул ее Гурову, но тот отрицательно покачал головой.
– Как знаете, – бутылка исчезла в кармане учителя. – Что бы я сказал им в качестве напутственного слова? Я бы посоветовал не лгать. Ни себе, ни кому-либо. Жить после этого непросто. Это только кажется, что все будет по-старому. Нет, не будет.
– Хорошее напутствие, – поддержал Гуров.
– Да не пойду я ни на какую сцену, – сморщился Шлицман. – И без меня есть кому толкнуть речь.
Гуров понял, что дело не только в этом. Он вспомнил, как изменилось поведение заместителя директора при виде историка, и она быстро увела посторонних, словно они увидели что-то неудобное. Место за столом Шлицман занял не среди педагогов, и Гуров не помнил, чтобы кто-то его позвал сесть рядом. Учитель казался изгоем среди своих, даже ни одного ученика рядом с ним не оказалось.
Шлицман бросил окурок в высокую консервную банку из-под оливок, наполненную водой. Окурок мягко прошипел на прощание и погас.
– Я отдал школе всю свою никчемную жизнь, – устало произнес Шлицман. – Возился с детьми, пытался разбудить в них интерес не только к прошлому, но и к настоящему. Возил на экскурсии, ночевал с ними возле костра, путешествовал по зимнему лесу. Мы исследовали озера, бродили со старинными картами по городам, варили кашу в котелке. Мне было с ними интересно, я старался сделать так, чтобы и они почувствовали то же самое. Банальная история: своих детей нет, поэтому носишься с чужими. Я потерял жену в прошлом году, как раз на исходе лета. Только-только вернулся из поездки с учениками. Она так хотела, чтобы я отдохнул. Обещала дождаться и сдержала слово.
Гуров тактично промолчал.
– Онкология, – ответил на его немой вопрос Шлицман. – Догадываетесь, что меня спасало от вечного запоя? Не отвечайте. Знаю, что догадались. Работа меня вытащила. Правда, не до конца. Но я хотя бы не утонул в своем личном черном омуте. А сейчас я дико устал.
– Вас увольняют, что ли? – спросил Гуров и вдруг закашлялся.
Шлицман подождал, пока приступ кашля прекратится.
– Меня не увольняют. Сам ухожу. Сам принял такое решение. Хотел раньше, но не отпускали. Теперь никто не задержит. Хватит с меня.
Телефон в кармане пиджака Гурова издал короткий звук. Он открыл папку с сообщениями. Последнее было от Маши, она искала его.
– Мне нужно идти, – Лев Иванович убрал телефон в карман.
– В следующий раз, когда соберетесь покурить, то я с удовольствием составлю компанию. Позовите, – попросил Шлицман. – У меня есть пара вопросов юридического характера. А сейчас идите, а я пока останусь. Вас хватятся, а про меня уже, наверное, забыли. То, о чем я говорил, не сочтите за исповедь. Я не настолько пьян, знаете ли, чтобы плакаться в жилетку тому, кого вижу впервые.
– Мы уже до этого виделись, – попытался сгладить ситуацию Гуров. – И не беспокойтесь, пожалуйста. Всем нам иногда нужно облегчить душу. Позже обязательно поговорим.
Гуров поспешил к двери, оставив историка стоять возле окна. Выходя из библиотеки, он обернулся, ожидая, что ему смотрят вслед, но учитель так и стоял к нему спиной. Разговаривать о чем-то серьезном ему совершенно не хотелось. Шлицмана он совершенно не знал.
