Вера Колочкова "Не пей вина, Гертруда"

Так и маялась до обеда в сомнениях и испуге. Потом все же улучила момент, подошла к двери директорского кабинета, сглотнула волнение, прислушалась…

Тихо за дверью. Крепким кофе пахнет. Надо идти…

Но как же страшно открыть эту дверь!

Вдохнула, выдохнула. Толкнула дверь, вошла.

Видимо, очень сильно с перепугу толкнула, потому что неловко все получилось – застыла перед его столом как изваяние. Вот она, пришла к вам, здрасте.

– Ты чего, Леонтьева? Случилось что-то? Пожар? Наводнение? Бандитский налет?

– Нет… Ничего такого, Яков Никитич. Я… Мне поговорить с вами надо. Вернее, попросить…

– Ну, проси, раз пришла. Чего хочешь-то? Прибавку к зарплате?

– Нет… У меня личный вопрос, Яков Никитич. Вернее, личная просьба… У меня сестра в больнице умирает, и говорят, надо на операцию везти в Германию или в Швейцарию…

– Что ж, сочувствую. Это дело такое, в копеечку встанет, я понимаю.

– Да… Вот я и хочу, чтобы вы… Чтобы помогли мне…

– Денег, что ль, попросить хочешь?

– Ну да…

– Просто попросить, и все? Я похож на сумасшедшего благотворителя, чтобы вот так просто дать тебе денег? Я ж понимаю прекрасно, о какой сумме может идти речь!

– Нет, не просто так, Яков Никитич. Нет, что вы… Я… Я готова… Чтобы вы…

Яков Никитич поднялся из-за стола, подошел к ней близко. Так близко, что она закрыла глаза и сжалась в комок, будто ждала, что он примется немедленно срывать с нее одежду.

Но ничего такого не произошло, она осторожно открыла глаза и увидела перед собой его глаза. Очень близко. А еще увидела, как он медленно поднял руку, как коснулся пальцами верхней пуговки на фирменной голубой блузке. Только коснулся, и все. Будто примеривался, стоит ли действовать дальше. И при этом проговорил тихо:

– Я дам тебе денег, Лада. Я могу, да. Сколько надо, столько и дам. Но ты… Ты должна будешь…

Ее будто подстегнуло отчаянной смелостью – ну вот и все, теперь все встало на свои места! Как мама и говорила! Теперь она уже знает, что дальше делать! Надо просто перетерпеть, и все… Ради Лидочки все это перетерпеть…

Подняла руки, начала лихорадочно расстегивать пуговки на блузке. Так торопилась, что не получалось ничего толком. Но уже до середины дошла и успела краешком сознания подосадовать, что не удосужилась новый лифчик надеть, как услышала насмешливый голос Якова Никитича:

– Ты что делаешь, дурочка? Я разве тебя о чем-то таком просил? Застегивайся обратно… Стыдно смотреть, ей-богу…

– Но вы же сами… Сами сказали, что денег дадите, если я… Вот я и подумала…

– А надо было не думать всякие глупости, а слушать, что я хочу сказать! Ну, что стоишь, смотришь на меня как лань подстреленная? Я ж сказал, застегивайся обратно, ты неправильно меня поняла!

– Что значит – неправильно, Яков Никитич? Вы денег не дадите, да?

– Да я же сказал, что дам! Дам я тебе денег. Но не просто так… Я ж серьезно хочу… Чтобы замуж за меня вышла, поняла? С чего бы ради я тебе денег дать согласился? Вот пусть они и пойдут на благое дело, в семью, мою будущую родственницу спасать… Ну, что молчишь? Пойдешь за меня замуж, скажи?

– Я… Но я же не могу, Яков Никитич… У меня жених в армии, я ему обещала… Но я могу просто так с вами… Если вы мне замуж предлагаете, значит, я нравлюсь вам, правда? Вот я и могу просто так… Сколько надо, столько и буду…

Она снова принялась расстегивать верхние пуговицы на блузке, с надеждой глядя на Якова Никитича. А тот вдруг поморщился, отвернулся, проговорил почти зло:

– Фу, дура… Ты чего творишь-то такое, сама-то хоть понимаешь? Продаться ко мне пришла, да? Как проститутка, что ли? За деньги?

– Да… Пусть так… Мне просто деньги нужны… Сестре на операцию… Очень…

– Ну, так почему именно ко мне пришла? Я с проститутками не якшаюсь. Иди к кому-нибудь, кто этим не брезгует. Если не хочешь, чтобы все по-честному было, то как хочешь, что ж. Иди давай, иди… Мне работать надо.

– Значит, не дадите денег, да?

– Нет, не дам. А ты как хотела? Я тебя замуж позвал, а ты мне отказала, обидела, можно сказать, и я же тебе помогать должен? Так не бывает, моя милая. Не бывает. Иди…

Она хотела еще что-то сказать, но Яков Никитич только рукой махнул – все, мол, ничего не хочу больше слушать! Пришлось выйти за дверь… А что еще оставалось делать?

Маме она вечером ничего не сказала. Соврала, что Яков Никитич в отъезде. Что приедет только через неделю. Мама в ужасе схватилась за голову:

– Неделя! Как много! Целая неделя! А Лидочка там лежит, в больнице… Знаешь, я пока к ней поеду, а через неделю вернусь.

– Так тебя же не пустят к ней, мам… Профессор же сказал, что нельзя к ней, инфекцию можно занести.

– Да все равно я поеду, Ладка, не усижу я на месте. Через неделю вернусь. А ты домовничай тут без меня…

Ночью Лада никак не могла уснуть. Ворочалась с боку на бок, и такая тревога была внутри, будто вот-вот случиться должно что-то. Такое ужасное, что и не пережить.

Заснула под утро, но ненадолго. Разбудил телефонный звонок. Бросилась к телефону, схватила трубку, прохрипела сдавленно:

– Да… Слушаю, говорите!

– Это я, Ладка… – услышала тихий голос Жени. – Как ты? Знаешь уже все, да? Может, мне приехать к тебе сейчас?

– Что я знаю, Жень? Что случилось, говори?

– Стало быть, не знаешь… Зинаида Ивановна тебе не позвонила, значит. А моей матери сразу позвонила… А ты еще и не знаешь…

– Да что, что я не знаю?!

– Ой, Ладка… Не знаю даже, как тебе это сказать. Зинаиде Ивановне вчера вечером бумагу из военкомата принесли. В общем, Алеша… Он погиб, Ладка. Не зря Зинаида Ивановна так этого Афганистана боялась. Скоро его домой привезут хоронить в цинковом гробу. Чего ты молчишь, Ладка? Ну же, скажи хоть что-нибудь… Заплачь хотя бы, чтоб я слышала! Чего ты молчишь?!

Лада так и не сумела ей ничего ответить, автоматически положила трубку. И долго стояла у телефона, была не в силах отойти. Почему-то казалось, что если отойдет, то поверит… Поверит, что Алешу убили. А если стоять и ждать, то можно чего-то дождаться. Например, что Женька снова позвонит и скажет – ошибка, мол… Живой твой Алеша, это там, в военкомате, что-то перепутали. Живой…

Но Женька больше не позвонила. Через полчаса сама пришла к ней. Ворвалась в дверь, обняла, зарыдала в голос, подвывая по-бабьи…

– Как Алешку жалко, Ладка-а-а… Да будь проклята эта война, почему наши парни должны там умирать, зачем, за что, Ладка, за что-о-о… Ну что ты стоишь, словно каменная, давай вместе поплачем, слышишь?

Ладе казалось, будто она и впрямь окаменела. Как мама в больнице, когда им профессор про состояние Лидочки все растолковывал. Даже слез почему-то не было. Даже привычная тошнота куда-то пропала.

Женя отстранилась от нее, глянула в лицо, проговорила испуганно:

– Ладка, ты чего? Тебе плохо, да? Ты бледная такая… Давай я тебя до кровати доведу. Тебе полежать надо, наверное.

Лада послушно дала довести себя до кровати, легла, отвернулась к стене. Женя еще говорила ей что-то – не слышала. То есть голос ее слышала, но он доносился до нее странным бульканьем, будто она нырнула на глубину, а Женя осталась на берегу. Странное, очень странное было ощущение… Вроде она утонула и уже не чувствует ничего, вот-вот умереть должна… И в то же время знает, что жива, дышит ровно и спокойно. И не чувствует ничего.

Вот если бы рядом с Женей была, на берегу… Там бы все было. И понимание, и отчаяние. А здесь, на дне… Здесь ничего нет. И жизни тоже нет. И толща воды давит сверху – даже пошевелиться нельзя.

Так и пролежала весь день как неживая. Женя пыталась тормошить ее, горячего чаю хотя бы выпить заставить, да без толку. Так пролежала и второй день, и третий… Пока Женя врача из поликлиники не вызвала.

– Посмотрите, я не знаю, что делать… – всхлипывала испуганно, подставляя пожилой врачихе стул. – Уже третий день так лежит… У нее жениха в Афганистане убили, а она даже не заплакала. Легла и лежит. И молчит. Я даже чаем ее напоить не могу!

– Ну что ж, понятно… – тихо вздохнула врачиха, нащупывая на запястье Лады пульс. – Так бывает, что ж… Реакция организма у всех разная может быть. Кто-то бурно реагирует, горе из себя криком выкрикивает, а кто-то вот так… Организм затаился, самозащиту включил. Понятно.

– Она еще и беременная к тому же…

– Ну, я ж говорю… Это защитная реакция организма, он плод сохраняет. А вот поесть бы ей надо, конечно. Обязательно надо. Ничего, сейчас мы ее расшевелим… Сварите ей крепкий куриный бульон и силой заставьте выпить. Вы ей кто? Родственница?

– Нет, я подруга… А матери пока дома нет, только через пару дней приедет. У них в семье трагедия – младшая сестренка очень болеет, в области в больнице лежит.

– Да, так и бывает, что ж, – вздохнула врачиха. – Все к одному, все к одному… Пришла беда – отворяй ворота, как говорится.

– А вы ей больничный дадите? Ее ж с работы могут за прогулы уволить…

– Дам. Даже задним числом дам, если такое дело. Я ж понимаю, я тоже человек. Жалко мне вашу подругу… Ребеночка ждет, ни жена теперь, ни вдова…

На работу Лада пришла только через две недели. Да и то не пошла бы, если бы мама не погнала…

– Ладушка, милая, я ж все понимаю, горе у тебя… Я тоже твоего Алешу любила, он мне как сын был. Но ведь время-то уходит, Ладушка, часики тикают, а Лидочку надо спасать, она ж не виновата ни в чем… Перемоги себя, Ладушка, сходи к директору своему, а? Попроси… Перетерпи как-то, Ладушка…

Мама начинала так горько плакать, что не было сил ей сказать – не поможет он, мам, не надейся. Да она и на работу пошла только потому, чтобы маминых слез не видеть.

Встретили ее вздохами и сочувствием, конечно же. Но чужое сочувствие – что это такое? Всего лишь дань горестным чужим обстоятельствам. И слова этого сочувствия так дежурно порой звучат, всегда они одни и те же, других не придумали – держись и крепись, мол, жизнь продолжается…

Может, и продолжается, конечно, да только не у нее. Ей теперь все равно по большому счету. Если Алеши нет, то и жизни больше никакой нет. А если и есть, то неважно, как она будет идти дальше.

Яков Никитич, увидев ее в торговом зале, ничего такого дежурного не сказал, только проговорил деловито:

– Зайди ко мне в кабинет, Лада! Прямо сейчас зайди, разговор есть.

Она пошла за ним послушно по коридору. Ни интереса, ни страха, ни мысли дурной не было… зачем зовет. Все равно было. Все равно!

В кабинете он указал на стул около стола:

– Садись! Я вокруг да около ходить не буду, я сразу к делу перейду. Слышал, твоего жениха в Афгане убили, да? Что ж, горе, конечно, я понимаю. Еще и сестра у тебя в критическом положении… Тоже понимаю, я ж не идиот бесчувственный. И потому я подумал и решил… Я дам тебе денег, Лада. Сколько надо, столько и дам. Но и от предложения своего не отказываюсь, слышишь? Ты понимаешь, о чем я? Тебе надо выйти за меня замуж. Прости, конечно, что я в такой момент тебе это говорю… Неправильно, наверное, грубо звучит, некрасиво… Но я не дипломат, Лада. Жизнь есть жизнь, она реверансов не любит. Если нет у тебя теперь жениха… Надо за другой вариант ухватиться, чтоб уцелеть. И сестру спасти. Я это на себя возьму – будущим родственникам помогать надо. Да ты слышишь меня, нет? Слышишь, что я тебе говорю?

– Слышу, Яков Никитич. Слышу…

– Вот и хорошо, что слышишь. Я теперь твое спасение, Лада. Во всем. Я и поддержу, и спасу, и в жизнь выведу. Сам не знаю, почему меня зациклило именно на тебе… Но как есть, так и есть. Ты выходишь за меня замуж и живешь как у Христа за пазухой. Я же твою сестру спасаю как родственницу. Кто она мне будет? Свояченица? Хм… Слово-то какое хорошее… Своя, значит… Ну, чего ты молчишь, скажи хоть что-нибудь!

– Я… Я не знаю, что вам сказать, Яков Никитич…

– Ну вот, опять не знает она! А когда знать-то будешь? Или ты думаешь, что я тебя покупаю сейчас?

– Нет, не думаю…

– Правильно, и не думай. Наверное, я как-то не так с тобой говорю… Вернее, не теми словами… Но я такой, Лада, я мужик без сантиментов и реверансов. Я очень суровый прагматик, да. И я очень занятой, мне всей этой дурью с ухаживаниями, с букетами и конфетами некогда заниматься. Да я даже не спрашиваю, как ты ко мне относишься, ты заметила? Да и чего зря спрашивать, и сам все про себя понимаю… Я ж не Ален Делон, чтобы на бабьи страсти по отношению к себе надеяться. Да и тебе тоже… Тебе сейчас все равно, в общем, за кого замуж выходить, правда? Почему не за меня? А выйдешь за меня – убьешь сразу двух зайцев. И сестру спасешь, и жизнь свою комфортно устроишь.

– А если… если не выйду? Тогда денег не дадите для Лиды?

– Ну вот, опять мы по тому же кругу пошли… Не дам, конечно! Уж который раз тебе объясняю! Я ж их на свою будущую родственницу даю! В семью даю! Я ж не благотворитель какой ненормальный, правда?

– Да, я понимаю… Только ведь я все равно не могу, Яков Никитич. Дело в том, что я беременна…

– Ничего страшного, аборт сделаешь. От меня потом родишь.

– Но…

– Никаких «но», Лада. Мне чужого ребенка не надо, нет. Или так, или никак. Если так, то я сегодня же начну заниматься оформлением визы для твоей сестры. Как ее зовут, я забыл?

– Лида.

– Хорошее имя, что ж… Лида. Лидочка. У меня в Германии много знакомых, даже родственники кое-какие есть, через них в хорошую клинику Лиду пристрою. А ты пока мне выписки из больницы все возьми, я их по факсу куда надо отправлю. Так что решай… Или так, или никак, других вариантов не будет. Три дня тебе на раздумья даю. Иди… Хотя чего тут думать, не понимаю?

На другой день она пошла в женскую консультацию, взяла направление на аборт. Вышла из больницы, и события сразу так быстро закрутились, что и опомниться некогда было.

Свадьбу они с Яшей не играли, просто сходили в загс, расписались. Да и некогда было затеваться со свадьбой, надо было Лиду спасать… Яков свое слово честно сдержал, все организовал как надо, все оплатил. Причем операций этих несколько было, пять долгих лет они за Лиду боролись. И победили! И жизнь потом у Лиды счастливо сложилась… Институт окончила, замуж по любви вышла, двоих детей родила… Живут вместе с мужем в Новосибирске, дом у них большой…

А она от Яши так и не забеременела. Да и знала, что не случится этого никогда… Врач, который аборт делал, сразу ей так и заявил – детей у вас больше не будет. Она тогда Якову ничего не сказала об этом, испугалась чего-то. Мол, упрекать начнет… А в чем, в чем он мог ее упрекнуть? Сам же настоял тогда, чтобы она аборт сделала! Не захотел чужого ребенка растить! Теперь вот и чужого нет, и вообще никакого нет…

Она первое время даже не горевала об этом – нет ребенка, и ладно. По-прежнему жила так, будто под водой была. Ничему особо не радовалась. Ни новой большой квартире, ни дорогой мебели, ни всяким другим благам, свалившимся на ее голову. Хотя если со стороны посмотреть… Шикарная жизнь, все у тебя есть! И работать не надо, над каждой копейкой дрожать не надо, маме можно помочь, Лиде… И муж ее любит вроде, не на что жаловаться… Не противен же, и то хорошо!

Да, Яша ей не был противен. Зубы не стискивала, когда с ним в постель ложилась. Просто не чувствовала ничего, вот в чем дело. И все время думала – вот если бы Алеша рядом был… Если б Алеша…

Однажды сказала об этом Женьке, а она аж взъерепенилась вся, зашипела на нее сердито:

– А что Алеша, что? Откуда ты знаешь, как бы жила с ним? Ну, пришел бы он живой, поженились бы… А дальше что? Копейки считали бы до зарплаты? Или жила бы вместе с его мамой в одной квартире, друг у друга на голове? Зинаида Ивановна – тот еще подарочек, сама знаешь… И чем бы все это кончилось, как думаешь? Не знаешь, да? А я тебе скажу… Запил бы от такой жизни твой Алешенька, как мой Валерка запил! И бегала бы ты за ним, за пьяным, как я сейчас за Валеркой бегаю, позорище на свою голову собираю…

– Женька, перестань, ты что? Зачем ты мне это говоришь, Женька?

– А затем! Затем, что ты с жиру бесишься, дорогая! Тебе мужик хороший достался, деловой, богатый, вот и радуйся! И нос свой не вороти! Смотри-ка, по Алешеньке она тоскует… Будто заняться больше нечем, честное слово!

– Чем? Чем мне заняться, Жень? Я ж дома сижу…

– Еще скажи – в золотой клетке сижу! Ах, ах… Как мне плохо, как скучно! Как надоело каждое утро бутерброды с черной икрой жрать, а по вечерам шампанское с ананасами через силу в себя впихивать!

– Да чего ты на меня напала-то, Женька! Никаких бутербродов я не ем, а шампанского терпеть не могу! Да я вообще на диете сижу, между прочим!

– Что, Яша не хочет, чтоб ты толстела?

– Да я сама не хочу… Худой как-то легче живется. Уже пять килограммов за месяц сбросила.