Будылин нахмурился, разглядывая рапорт:
– Глаза? Интересно… Хирурги, анатомы, служители морга? Они все уже допрошены? В Энске их не так уж и много.
– Да, разумеется. Губернатор там рвет и мечет, местный сыск вверх ногами поставил. Все доктора, вплоть до фельдшеров, а также иудеи, анархисты и вообще все неблагонадежные допрошены с пристрастием, проведены обыски и облавы… Но никаких существенных результатов, увы, добиться не удалось. Остается уповать на помощь профессионалов из столицы, на вас, Иван Дмитриевич, и ваших сыскарей!
Будылин зажал папку под мышкой, еще раз откланялся и вышел.
Здание Министерства внутренних дел у Чернышева моста, тепло светившее высокими окнами, осталось позади. Впереди беспокойно металась Фонтанка, летел с напором мокрый снег, а вдалеке была только тьма. И в этой тьме он чувствовал – чутье старого сыщика было невозможно обмануть – присутствие чего-то незнакомого и ужасного.
Глава 2
Уже ближе к ночи Будылин, облепленный мокрым снегом и совершенно продрогший, добрался до съезжего дома на Офицерской улице, куда несколько лет назад перевели управление петербургского сыска. Отпустив ошалевшего от ненастья извозчика, сгорбившись, направился к дверям. Мысли о новом маниаке не оставляли его ни на минуту, с тех пор как в министерском кабинете он ознакомился с рапортом начальника энского сыска. Адресованный полицмейстеру рапорт был щедрым на витиеватые казенные формулировки и становился совсем скупым, когда дело доходило до фактов. Будылин, всю жизнь посвятивший полицейскому сыску, не понаслышке был знаком и с начальственным гневом, и с написанием рапортов, поэтому чувствовал в каждой строчке, что его волжские коллеги до крайности растеряны, сильно злы и недавно крепко получили по шапке. И чтобы не повторить их судьбу, нужно действовать быстро, хладнокровно и наверняка. Значит, требуется сыщик не просто опытный, а необходимо, чтобы он имел опыт специфический, связанный с расследованиями множественных убийств, совершенных маниаками-психопатами…
Будылин перебирал в голове фамилии, прикидывая подходящих кандидатов, когда его едва не затоптала конная пара пожарной команды, вылетевшая из Львиного переулка. Он успел рассмотреть усатого трубника, выкрикивавшего извинения, приложив ладонь к каске, и экипаж, разбрызгивая слякоть и грохоча бочкой, как шумный вестник несчастья, исчез в снежной пелене. И снова только завывания ветра вокруг. Будылин чертыхнулся и скорее втиснулся через тяжелые двери в спасительное тепло помещения.
Здание на Офицерской улице было известно всему Петербургу. За годы, что здесь находился полицейский участок Казанской части, в его стенах успели побывать знаменитые разбойники, карманники, мошенники, бунтари и душегубы, а также, конечно, и лучшие сыщики, знатоки столичных трущоб. Среди наиболее именитых арестантов значился Иван Тургенев, который почти полвека назад целый месяц томился в полицейском участке. Тут, в одиночной камере, осаждаемый возмущенными поклонниками, он написал свой знаменитый рассказ о безвинно утопленной собачонке.
Освободившись на входе от промокшей шинели и калош, Будылин решительно направился в свой кабинет, шумно сморкаясь на ходу и выжимая от мокрого снега внушительные седые бакенбарды. Полицейский чиновник за конторкой поздоровался и вопросительно посмотрел на спешащего мимо начальника.
– Ларсена ко мне! И Ермолая Осиповича тоже, если он еще здесь! – бросил Будылин, не останавливаясь и уже гулко топоча по лестнице на второй этаж. – Срочно!
Войдя в кабинет, он извлек из-за пазухи чудом спасенную от сырости папку и со вздохом опустился в кресло. Кабинет начальника сыска был не слишком просторный, достаточно пыльный и не блистал роскошью отделки. Вместо охотничьих трофеев и парадного оружия всю заднюю стену занимал стеллаж, из которого плотно торчали корешки уголовных дел, по большей части расследованных Будылиным и его подчиненными.
Не прошло и минуты, как раздался короткий стук в дверь, и в кабинет проник Ларсен – как всегда собранный и напряженный, словно стальная пружина, облаченный в отлично сшитый костюм-тройку. Ларсен бесстрастно дождался приглашения сесть и привычно опустился в кожаное кресло слева от стола.
Святослав Францевич Ларсен происходил родом из голштинских немцев, предки его переехали в Российскую империю еще вместе с Петром III и с тех пор совершенно обрусели, о чем свидетельствовало не только славянское имя, но и совершенно не по-европейски запальчивый характер Ларсена, который то и дело прорывался наружу через некоторую напускную чопорность. Отец Святослава Францевича, Франц Ларсен, как и его отец, служил в Министерстве юстиции, в свое время даже метил в обер-секретари сената, но не преуспел и преклонные годы провел в должности присяжного поверенного, посвятив себя адвокатуре. Подобной же судьбы он явно желал своему сыну – Святославу, но юный Ларсен готовил для родителя сюрприз.
Едва окончив юридический факультет в Петербурге, Ларсен решительно отверг магистратуру и, к ужасу родни, поступил в полицейскую школу резерва на второе отделение, где вместе с будущими урядниками самозабвенно учился стрелять из револьвера, фехтовать на саблях и задерживать преступников, отчего был счастлив совершенно и ни о какой карьере, кроме карьеры криминального сыщика, слышать не хотел.
Теперь, оставив за плечами пятнадцать лет работы в петербургском сыске, он был матерым профессионалом, помощником самого Будылина. Ларсен, несмотря на его пенсне, всегда аккуратный костюм и вообще крайне ученый вид, мог не только безошибочно цитировать Уголовное уложение и говорить на латыни, но также умел удивить противника молниеносным хуком слева или попасть из револьвера в копейку с двадцати шагов.
– Побывали в министерстве, Иван Дмитриевич? – вежливо поинтересовался Ларсен, указывая взглядом на папку.
Будылин угрюмо кивнул, жестом призвав помощника проявить терпение – снаружи уже были слышны тяжелые шаги и сиплое дыхание Ермолая Осиповича Щекина, второго человека в управлении сыска, без участия которого Будылин сложных решений принимать не любил.
Наконец дверь распахнулась, освобождая дорогу грузному чиновнику. Щекин отдувался и вытирал лицо платком после подъема по лестнице. Он начал свою службу в полиции даже раньше, чем сам Будылин, еще при царе Николае Павловиче, работая сначала писарем, потом делопроизводителем, и мелкими шажками и любезными улыбками за сорок лет дошел до чина коллежского асессора. Щекин был толст, одышлив и добродушен, верность его традициям выражалась не только речами, полными старомодных пассажей, но и сюртуком, который помнил, видимо, еще царя Александра Освободителя. Простое, покрытое крупными оспинами лицо чиновника никак не ассоциировалось с суровыми буднями работников уголовного сыска и чаще всего имело услужливое выражение, на чем не раз и не два обжигались его соперники. На самом деле Ермолай Осипович был хитер, как лиса, многоопытен, как старый змей, и помнил любые мелочи с точностью машины.
Поздоровавшись в перерывах между охами и вздохами, Щекин присел в тяжело скрипнувшее кресло и придал лицу выражение крайней заинтересованности.
Будылин дождался тишины и начал:
– Что же, господа, тянуть не буду. Только что я был у министра, показал ему наш «гостинец». – Он раскрыл лежащую на сукне папку, и оттуда вновь выглянули десятки черно-белых искаженных безумием лиц. – Рад он был, не скрою, как черт Святой Пасхе. «Мало мне, – говорит, – анархистов! Так теперь еще и психопаты на мою голову! Не потерплю! Не допущу!» Думал, удар его хватит, но вроде обошлось…
– Так что же насчет нового отдела, Иван Дмитриевич? – не выдержал Ларсен. – Дали добро?
– Заботами Виктора Вильгельмовича дали. Указания и благословения получены, финансы обещаны, министр лично приказал незамедлительно приступать к созданию отдела по поимке маниаков… Нет. Как-то глупо звучит. Отдела по сыску психопатов? Еще хуже. Черт! Даже название придумать – уже затея!
– Позвольте заметить, – вмешался Ларсен, – что если мы собираемся создавать отдел с научным подходом, то и название должно это отражать. Предлагаю назвать по букве греческого алфавита – отдел «Пси».
– Отдел «Псих»? – Щекин приложил ладонь к большому отвислому уху и демонстративно поморщился.
– Отдел «Пси»! – нарочито громко повторил Ларсен, выпрямившись, словно проглотил аршин. – Вы, Ермолай Осипович, и в первый раз отлично расслышали!
– Ладно, будет вам, господа! – примирительно поднял руки Будылин. – Господь с ним, с названием. Название приложится, было бы дело. Тут есть задача поважнее, затем я и хотел прежде знать ваше мнение.
– Прежде чем что, Иван Дмитрич? – поинтересовался Щекин.
– Прежде чем назначу начальника в новый отдел. И ошибиться тут никак нельзя. Министр меня тоже без «гостинца» не отпустил, вот, полюбуйтесь! Отдел еще не создан, а первое дело для него – пожалуйста, не завалялось! – Он извлек из папки страницы рапорта и протянул своим помощникам.
Ларсен поправил пенсне на ястребином носу, взял листы на отлет и принялся сосредоточенно изучать, после чего передал терпеливо ожидавшему Щекину.
– Ну как вам? Информация уже дошла до самого государя! Вообразите, как накрутили хвост министру внутренних дел и что он с нами сотворит, случись нам сесть в лужу!
– Отрезанные головы, извлеченные глаза… Чертовщина какая! – ворчал старый чиновник, прищурившись, разбирая почерк. – Это анатомический театр какой-то, а не убийство. Тут, Иван Дмитрич, с кондачка действовать нельзя. Начальника нужно брать с огро-о-омным опытом, – важно протянул он. – Чтобы знал службу с самых низов.
– Агент Гаубе отлично подойдет, – перебил его Ларсен. – Опытный сыщик. Он работал в экспериментальном физиогномическом отделе у Петра Аполлоновича. И образование у него как раз медицинское. Гаубе – дворянский род, небогатый, но известный своей честностью…
– Известный своей честностью и тем, что их матушка в девичестве звалась Ларсен, вашего батюшки двоюродная сестра, – ехидно продолжил Щекин. – Что же это вы, Святослав Францевич, немецкую родню на государственное жалованье подтягиваете? Присосаться, так сказать, к казенной титьке?
– Да как вы… – Ларсен побледнел, вскинул брови, и все его сухое, жилистое тело едва рефлекторно не приняло боксерскую стойку. – Феликс – талантливый сыщик и при этом медицинский специалист! А остальное тут вовсе ни при чем!
– Ваш Гаубе завалит все дело! Он же только с кадаврами в морге общий язык может найти, а тут нужно людьми руководить! – не унимался Щекин.
– Довольно! – Будылин попытался успокоить надвигающуюся бурю. – Святослав Францевич, вы правы насчет медицинского образования, оно бы, конечно, пригодилось, но Гаубе действительно трудно сходится с людьми, он хорош в одиночной работе. – Он развернулся к Щекину, который немедля придал своему бугристому лицу невинное выражение. – А вы, наверное, хотели предложить нечто весьма полезное?
– Безусловно. – Старый сыскарь подобрался и закивал. – Пантелей Черных, с огромным опытом работник. Всю жизнь на Сенной площади. Скажите, где еще встретишь помешанных и психопатов? Пантелей с посыльного начинал, я много лет его знаю. Есть у него талант – людей понимает и человеческую натуру знает досконально. Вот это дар от Бога, знание души человеческой, а не вся эта заумь немецкая!
– Черных?! – Ларсен отрывисто и зло рассмеялся, так что ему пришлось поправить пенсне. – Он же, простите, лапоть неотесанный! Три класса гимназии и школа городовых! Ему же предстоит маниаков ловить, а не карманников на Сытном рынке. Изощренная психика душевнобольного – это сложная и тонкая вещь. Разобраться в ней может только образованный человек с современным складом ума, а не Черных, от которого водкой все время несет. И нос у него такой же сизый, как у вас!
Ларсен победоносно указал пальцем на нос старого сыщика, который действительно цветом напоминал спелую сливу. Уязвленный Щекин негодующе затряс брылями и перешел в контратаку:
– Молодой человек! Да будет вам известно, что я потерял здоровье на государственной службе! У меня скверный обмен веществ! А водку я, по настоянию докторов, и вовсе почти не пью уже много лет!
Будылин не смог больше выдерживать происходящее и с резким звуком захлопнул папку, заставив спорщиков замолчать и удивленно обернуться.
– Довольно на сегодня, я думаю, – подчеркнуто спокойно произнес он в наступившей вдруг тишине. – Господа, спасибо вам за ваше мнение. А теперь прошу простить, время уже позднее и голова от ваших криков гудит, как колокол.
Ларсен, выдержав секундную паузу, поднялся из кресла, сухо попрощался и попятился к двери, стреляя взглядом в Щекина. Дождавшись, пока тот выйдет, чиновник покачал головой, встал, отчаянно скрипнув креслом, и тоже направился к выходу, продолжая тяжело вздыхать и качать головой.
Будылин дождался, пока стихнут его шаги и ворчание на лестнице, аккуратно собрал бумаги и, заложив руки за спину, принялся прохаживаться по кабинету взад-вперед. Сыщик досадовал на свою ошибку и на забытое обещание самому себе – во избежание подобных инцидентов не сводить своих помощников вместе на расстояние пистолетного выстрела. Удивительным образом двое лучших сотрудников, по отдельности – светлые умы и рассудительные профессионалы, оказавшись рядом, вели себя как кошка с собакой. Он остановился и сокрушенно потряс головой. Нет, конечно же, такие решения нужно принимать только самому и самому нести ответственность за последствия. Он еще раз вздохнул и обратился к стеллажу с полицейским архивом. Будылин осторожно провел пальцем по ряду корешков, словно опасаясь разбудить чудовищ, заключенных в туго набитые папки и пухлые тома закрытых уголовных дел. Чего тут только не было: братоубийства, предательства, самые ужасные проявления человеческой алчности, похоти и злобы. Хватило бы на сотню древнегреческих трагедий. Он с трудом вытащил с полки один из томов и погрузился в чтение.
Глава 3
В дело был вшит номер «Олонецкого альманаха», сразу привлекающий внимание заголовком на первой странице, напечатанным такими большими буквами, что они казались чуть ли не больше названия самого журнала.
ЛЕСТНИЦА СМЕРТИ
Изощренность преступного мышления в наши дни доходит до таких высот, о каких, кажется, невозможно было и помыслить какие-то пятьдесят-сто лет назад, – сетовал автор. – Духовная извращенность недвусмысленно намекает на то, что общество деградирует. И чем дальше, тем страшнее и уродливей становится облик наших сограждан. Стоит оглянуться вокруг, как становится понятно, что растущие сверх всякой меры города, дымы заводов, грохот разъезжающих по мостовым самоходных повозок постепенно приводят к разложению общества. Сама атмосфера российская наполняется вредными, удушливыми миазмами. Сомневаетесь? Так посудите сами!
Всякий житель Сердобольского уезда Выборгской губернии знает, что к северу от порожистой реки Тохмайоки раскинулось бескрайнее море леса, в которое решаются «заплывать» только местные жители да опытные следопыты. Места здесь суровые и неприветливые. Всяких любопытствующих и праздно гуляющих туристов они не привечают, и даже наоборот – готовы встретить смертоносными топями, незаметно подстерегающими за самого невинного, казалось бы, вида полянкой или опушкой. Так что редакция нашего альманаха настоятельно не рекомендует вам без сопровождающих специалистов посещать сердобольские дикие красоты, даже если вы увлеченный адепт натуроведения, исследователь и первопроходец. А уж с тем ужасом, каковой вскрылся намедни, думается, у вас и самих отпадет всякое желание близко знакомиться с местной природой.
Так что же приключилось?
Как мы уже упоминали, в глубь лесов, растущих на берегах Тохмайоки, рискуют ходить исключительно знающие местность старожилы. К таким специалистам можно смело отнести карела Микко. Это уже немолодой, скупой на слова и эмоции охотник, который всю жизнь прожил неподалеку от мраморного карьера Рускеала и знает окрестности как свои пять пальцев. А то даже и получше.
Известно, что у каждого охотника свои тропки, ориентиры и хитрости, благодаря которым он возвращается домой с добычей. Вот и давеча Микко шел одному ему ведомым путем через болота и чащи, как внезапно услыхал кряканье утки чуть южнее своего обычного маршрута. Это показалось ему странным, так как в той стороне были одни лишь топи, в которых отродясь не водилось крупной живности – только комарье. Другие охотники, насколько знал Микко, в те края тоже не заглядывали. И вообще, места там считались гиблыми. Однако вылазка в этот раз была не слишком удачной, а возвращаться домой с пустыми руками охотник не желал. Так что, как говорится, чем лукавый не шутит? Микко свернул с обычного маршрута и направился в сторону многообещающего кряканья.
Однако, по его словам, чем дальше он отходил от проторенной тропы и чем ближе становилось место, откуда доносились звуки, тем более жутким делалось окружающее пространство. Обычно лес наполнен тысячами шорохов, писков и иных какофоний. Но здесь с каждым шагом лес все больше погружался в молчание. И было сие молчание не умиротворяющей тишиной девственной природы, но безмолвием заброшенного погоста.
Выйдя к топям, Микко остановился. Поначалу от удивления и непонимания, а после уже объятый нутряным ужасом. Ноги не слушались. По собственным словам охотника, он несколько бесконечно долгих минут стоял на краю болота как вкопанный, не в силах поверить собственным глазам. И было от чего ужаснуться! Мостики через топь, обычно выстилаемые деревянными досками, здесь были составлены из костей. «Ну, что ж такого? – спросит читатель. – Мало ли какая нужда толкнула местных жителей использовать кости взамен дерева. Зверья в лесах полно. Может, такое решение и вышло более простым и выгодным». Может, и вышло бы, дорогой читатель, если бы не одно обстоятельство, от которого кровь начинает стыть в жилах.
Микко, как мы уже сообщали, был весьма опытным охотником, да и лет ему набежало порядочно, так что повидать на своем веку довелось всякого. И, стоя на краю болота и глядя на диковинные мостки, он безошибочно определил, что удивительный строительный материал не просто останки местных животных. Это людские кости! По свидетельствам более поздних очевидцев и по следственным материалам, на болоте было обнаружено немало и человеческих черепов. Но вернемся пока к нашему охотнику.
Как только Микко утвердился в своем жутком открытии, он тут же забыл и об утином кряканье, и о неудавшейся охоте. Не помня себя от ужаса, старый следопыт бросился назад в поселок, где первым делом сообщил о своей кошмарной находке старосте.
Тот немедленно известил урядника, и на место была выслана бригада, чтоб удостовериться в истинности сообщенной Микко информации. А когда все подтвердилось, перед руководством поселка, да и всего уезда встал огромный вопрос: что делать? До сего момента местному отделению полиции не приходилось сталкиваться с подобной аномалией, а потому и разумной программы действий найти не удавалось. Руководству не осталось ничего иного, как просить помощи в губернском управлении. Однако и там не смогли решить, как поступить в такой нестандартной ситуации, а потому направили запрос в Санкт-Петербург.
В столице обращение сердобольцев тут же адресовали в управление сыскной полиции, где очень быстро дали ответ: в Сердобольский уезд Выборгской губернии направляется старший агент сыскной полиции Роман Мирославович Муромцев.
Весьма вероятно, что сие имя уже знакомо читателю, в особенности коли он следит за отечественной уголовной хроникой. И в таком случае господин Муромцев в представлении не нуждается. Однако же для тех, кто не столь близко знаком с внутренней «кухней» сыскного дела, поясним: Роман Мирославович не просто сыскарь или мелкий конторский штафирка, коих в полиции сотни. Нет. Муромцев, можно сказать, звезда, гений, на чьем счету уже более десятка раскрытых убийств. Он легко мог бы быть прототипом хитроумного мсье Лекока, если бы Эмиль Габорио – создатель этого персонажа – проживал в наших широтах. И то, что «дело о сердобольских костях» поручили именно ему, говорит о важности, необычности и трудности данного расследования.
Первыми подозреваемыми, кои появились в списке следователя, закономерно стали некоторые представители местных карельских общин. Так как общеизвестно, что многие из них не распрощались со своим богомерзким языческим наследием. А значит, обнаруженные на болотах кости вполне могли быть остатками человеческих жертвоприношений какому-нибудь хтоническому ящеру, каковой, как считают эти отступники, живет в топях.
В ходе разработки этой версии был допрошен и местный саамский колдун – войт. Как ни странно, но он оказался человеком весьма образованным (получил в Финляндии диплом учителя) и рассказал, что некогда в здешних местах и правда бытовали странные верования. Некоторые маргинальные группы поклонялись темным сущностям в ипостаси лесных духов, подводных тварей или даже мороза. Но такая практика осталась в далеком прошлом. Теперь если уж кто из карелов и веровал во что-то, кроме Господа нашего Иисуса Христа, то в основном сии культы связаны с солнцем. Также войт заявил, что мостки из костей не могут иметь отношения даже к тем самым темным обрядам, так как по ним жертву духам должны были либо топить в болоте, либо привязывать к дереву, чтобы замерзла. Но строить из костей мостки? Нет, это решительно никак не вяжется даже с самыми древними практиками.
Пока шли допросы колдуна, в лесах, поблизости от места, где были обнаружены первые костяные мостки, проводились поиски, и нашлось еще множество подобных «построек». Основную их часть составляли руки и ноги разной степени разложения. Подсчет костей позволил установить, что общая численность погибших составляет двадцать пять человек. Возраст разный, но все взрослые. Детей, благодарение Всевышнему, среди жертв не оказалось.
Когда слух о количестве невинно убиенных просочился за стены морга и местного полицейского управления, в окрестностях закономерно началась паника. Люди в ужасе стали прятаться по домам, запирать двери на все замки и даже отказывались выходить на работу. Отчего на близлежащих мраморных карьерах банально стало некому добывать камень. Подобное положение дел вызвало срочный циркуляр из Петербурга, строго наказывающий разрешить вопрос в кратчайшие сроки.
Следствию пришлось прибавить ходу. Людей не хватало, однако Муромцев выжимал из местной полиции все соки, работа шла почти круглосуточно.
Задержанного колдуна привезли на место, чтобы провести следственный эксперимент. Осмотревшись, он резонно заметил, что двадцать пять человек – это огромное количество для здешних поселений. Пропажа такого числа людей не могла бы остаться незамеченной. Также войт отметил, что кости в мостках уложены чересчур ровно, параллельно друг другу, на одинаковом расстоянии и перпендикулярно направлению движения. Местные никогда бы так мостки класть не стали. Для малообразованных жителей близлежащих поселков такая точная геометрия просто ненужная трата сил и времени.
Старший агент сыскной полиции согласился с задержанным, и версия о ритуальном убийстве была следствием отброшена.
Принимал участие в расследовании и еще один интересный человек, помимо петербургской звезды, столичный гость – священник отец Глеб. Он как раз оказался проездом в Петрозаводске, когда туда дошли слухи о чудовищном преступлении в Сердобольском уезде. Недолго думая, божий человек оставил свои дела и приехал к месту расследования, дабы отпеть и упокоить души невинно убиенных.
Так и оказались в один из вечеров за столом отца Феофана – местного батюшки – старший агент сыскной полиции и священник. Само собой, беседа быстро перешла к обсуждению громкого дела, которое к тому же с ходом расследования вызывало все больше вопросов, чем приносило ответов.
Муромцев поделился наблюдением войта о слишком аккуратно уложенных деталях мостков и задался закономерным вопросом:
– Что же это может быть, если не мостки? Дощечки на заборе?
– Шпалы, – подхватил отец Глеб. – Ступеньки веревочной лестницы.
И, прежде чем Роман Мирославович успел возразить, священник добавил, что окормляет в столице дом умалишенных при храмовой больнице и за время своей работы не раз замечал, что мании душевнобольных могут создавать весьма странные картины мира. И некоторые из пациентов изо всех сил стремятся эту странность исправить. К примеру, учитель геометрии решает задачу, созданную его патологическим воображением, при помощи наказания учеников. Или помешавшийся подрядчик строит железную дорогу из конечностей бестолковых, по его мнению, рабочих.
На последних словах, по свидетельствам присутствующих, хозяин дома отец Феофан аж чаем поперхнулся.
– Откуда вам про дорогу ведомо? – удивленно спросил он. – Строим мы дорогу, да. До мраморного карьера. Местные, правда, строить не идут, говорят, места там нехорошие. Так приходится нанимать чудь всякую – финнов, лапландцев. Только сладу с ними никакого, работают токмо из-под палки, так что тянется это все уже ого-го… Чувствую, полетят скоро головы ответственных…
– А кто ответственный? – оживившись, спросил Муромцев.
– Так из наших же и есть. Инженер. Как его?.. Ерохин, кажись. Петр. Ну да.
Не откладывая дела в долгий ящик, старший агент сыскной полиции вместе с отцом Глебом прыгнули в повозку, даже не закончивши ужина, и помчались по грязи и непогоде по новому следу. А ехать до Ерохина оказалось неблизко – двадцать верст. Однако это обстоятельство не остановило почуявших след ищеек.
Добрались до места они через пару часов, и обнаружилось, что проживает инженер Ерохин в деревянной времянке, которая вполне ему соответствует (ну, или он ей). Встретил нежданных гостей хозяин пьяной руганью, которая стихла лишь тогда, когда Муромцев ткнул ему в нос свои документы. Тогда Ерохин сразу раскис и начал лепетать, что, мол, да, он и есть местный инженер путей сообщения. Надзирает за постройкой узкоколейки до мраморного карьера. Только карты проложили неверно – там одни болота по пути. Да еще чухонцы эти. По-русски ни бельмеса не понимают, валенками прикидываются, ни работы с ними, ни сладу. И при таком раскладе с него – Петра Ерохина – начальство скоро голову снимет.
Слушая этот поток жалоб, Роман Мирославович уже собирался оборвать плакальщика, когда отец Глеб шепотом попросил оставить его с инженером наедине.
– Тише-тише, сын мой, – услышал следователь перед тем, как закрыл за собой дверь. – Исповедайся, сними грех с души, и Господь не оставит тебя.
Через некоторое время бормотание, доносящееся из избы, сменилось плачем, который затем перешел в надрывный крик:
– Я всех порешил! В беспамятстве я был!
Ерохина арестовали и по постановлению суда признали недееспособным. Нынче он приписан к клинике душевнобольных, где и обретается на казенном довольствии.
Раскрытие такого громкого, сложного и ужасающего дела стало новым свидетельством триумфа столичного уголовного сыска в лице старшего агента Муромцева. А также засвидетельствовало важность знания человеческой души, которое и стало ключом к разгадке, за что отдельная благодарность от всего Сердобольского уезда отцу Глебу.
Глава 4
Нанятая Будылиным пролетка свернула с Забалканского проспекта и, разбрызгивая грязь, двинулась дальше на юг. Воздух пах оттепелью. Московское шоссе, широкое и бесприютное, тянулось в обе стороны, пропадая в пелене мельчайшего моросящего дождя. Иван Дмитриевич сидел нахохлившись, как филин, ежеминутно растирая покрасневший нос. Шуба, которой он был укрыт, стремительно напитывалась влагой, а суконная верхушка шапки извозчика, маячившая перед лицом пассажира, потемнела и сплющилась. Будылин, превозмогая сырость и тряску, использовал время, оставшееся перед встречей, чтобы упорядочить свои мысли и еще раз убедиться в правильности принятого решения. В свое время он продвинулся по службе и теперь успешно руководил сыском в огромной, кишащей преступниками столице именно благодаря своей способности вгрызаться в расследование, как бульдог, и не разжимать челюстей, пока преступник не пойман. Но не всякую проблему можно решить самому, иногда нужно найти человека, которому можно полностью доверять, и это всегда было самым сложным для пожилого сыщика. Воспоминания поначалу привычно крутились вокруг последних громких дел, связанных с убийцами-маниаками, в сотый раз пытаясь выискать упущенные и скрытые детали, но позже, когда ход пролетки стал ровнее, старческая дальнозоркость его памяти взяла верх, и перед глазами всплыли картины далекого прошлого, когда он сам, еще молодой начинающий сыщик, нарядившись в синий армяк извозчика, крался в логово банды убийц-душителей, зажав кастет в рукавице.
Коляску тряхнуло, извозчик заковыристо матюгнулся и свернул на раскисший проселок, ведущий к усадьбе Муромцева. За время дороги дождь прекратился, облака немного разошлись, и низкое северное солнце слепило глаза. Будылин отпустил пролетку и дальше пошел пешком, разминая ноги и поскальзываясь на островках льда. Листва с деревьев уже совершенно облетела, и вся усадьба была хорошо видна с дороги: небольшой домик в четыре окна с прилепившейся сзади банькой, сарай и огород, отделенные аккуратным фруктовым садом. В этом саду, среди обнаженных яблонь, работник – пожилой мужик с торчащей жидкой бороденкой – укрывал на зиму кусты роз, обвязывая их густо-зеленым душистым лапником. Мужичонка-садовник суетился, стараясь успеть закончить дело, прежде чем вернется непогода, и в спешке криво наматывал бечевку, из-за чего укрытие выходило худое и перекошенное. Стоявший рядом высокий мужчина в наброшенном на плечи тулупе повернулся спиной к дороге, так что ясно была видна только его рука, требовательно указующая на куст.
– Веня, голубчик, так же совершенно никуда не годится! Ну это же тебе не черная сморода! Нужно вязать туго, чтобы мышь не пролезла, иначе просто погубим растения, как в прошлом году. Здесь вот! – озябший палец ткнул в прореху среди еловых ветвей. – И вот здесь еще!
– Так надо было сажать сорт Грутендорст, как у людей! Его вообще укрывать не надо! – не выдержал садовник. Отбросив ветку, он распрямился и с вызовом посмотрел на мужчину, бородка его тряслась от раздражения. – Послушали бы хоть раз доброго совета! Погоды, вы гляньте, какие стоят! Чай, не Баден-Баден…
– И еще с этой стороны, – невозмутимо продолжал хозяин усадьбы, указывая пальцем. – И те два куста у ограды тоже.
