– Сама-то поняла, что прочитала? – улыбнулась Валя.
– Батюшка сказал, Бога не понимать, а любить полагается, – ответила мать. – Семья у нас по церковной части слабенькая, а надо роднёвы грехи отмолить, мужа тебе выпросить да учебу Викуське. В партию меня не взяли – политграмоты не знала, хоть тут отработаю.
– Бабка как девочка из секты, – заметила Вика, когда ложились спать. – Неужели я так же колбасилась?
– Когда человек себя не принял, он и Бога не примет. Разве как начальника.
– А чё это за Вознесение Господне?
– Бабушка Поля говорила, с Вознесеньева дня весна входит в полный сок, а там и лето. Костёр надо в этот день жечь и хороводы водить в раздолье, а не в церкви на коленях стоять…
Виктор снова не звонил, но прислал со Славой корзину экзотических фруктов. И Маргарита, обижающаяся на Валину скрытность, смотрела зверем, пока ей не отсыпали половину и не сказали, что это от благодарного пациента. А через несколько дней, вечером, когда Валя пила на кухне чай, Вика притащила из большой комнаты телефонный аппарат на длинном шнуре и хмыкнула:
– Прикинь, рыбный швед нарисовался!
– Здравствуй, Валья! – сказал Свен, будто расстались позавчера и договорились созвониться именно сегодня.
– Здравствуй, Свен!
– Я теперь в Москва. Хочу иметь с тобой ужин.
– Давай в выходные. Вместе с Викой.
– Надо адрес для мой водитель, он сделать доставка подарки от меня и Сонья. Москва имеет большой агрессия на дорога, я не водить здесь машина.
– И что с ним теперь делать? – пожаловалась Валя Вике.
– В Третьяковку. Чё ещё с ними делают?
Водитель Свена заехал, когда Валя с Викой были на работе. Это был пожилой русский дядька в костюме с галстуком. Мать открыла ему, заметалась, почтительно сняла передник, пригладила волосы, поклонилась чуть не в пояс:
– Милости просим!
А он буркнул:
– Куда поставить?
Плюхнул коробки и свёртки, упакованные в нарядную бумагу, на пол коридора и ушёл. Когда Валя с Викой вернулись домой, мать заголосила:
– Мать деревенскую давешний депутат не уважил! Поздороваться побрезговал! Только коробки швырнул!
– Это не депутат, а водитель Сониного друга. Привёз от Сони подарки.
Мать недоверчиво развернула упаковочную бумагу на коробках и снова заголосила:
– Батюшки-светы! Добра-то, добра!
Чего только не было в коробках и свёртках. И здоровенный сервиз, и изысканное бельё, и роскошный плед для матери. А главное, невозможно было понять, что от Сони, что от Свена. Скорее всего, Соня помогала ему выбирать.
Вика тут же напялила присланный ей модный прикид и стала крутиться у зеркала:
– На нашей улице перевернулся грузовичок с ништяками! Рыбный-то чёткий! Через полгода притащился, как обещал.
А у Вали было чувство, словно приехал красивый богатый младший брат, которого придётся опекать, потому что старшая, потому что местная. И надо найти ему невесту, ведь жаль, если попадёт в плохие руки.
Свен позвонил на следующий день:
– Я имею отличный офис, но не имею помощница. Делал разговор к тебе, Валья?
– Помню разговор. И помню, что тебе ответила.
– Сказала про человек. Он тебя позвать?
– Да.
– Ты есть его жена? – спрашивал так чётко, словно речь шла о сортах и количестве покупаемой рыбы.
– Нет. Он женат. Он политик.
– Он имеет любовь к жена и карьера, а не к Валья? – подчеркнул Свен, и это резануло по сердцу. – Когда мы будем семья, не станешь делать любовь к другой мужчина.
– Люблю его как сумасшедшая!
– Хочу делать встреча с ним, с политик, – попросил Свен.
– Я ему сказала, что ты старый, толстый и не говоришь по-русски, – засмеялась Валя.
– Это будет приятно, что ты делать отказ не старый и говорю по-русски. – ответил Свен. – Мне хорошо спросить с этот политик о таможня. Я хотел делать как закон, но русский партнёр сказал, как закон нельзя.
Валя была бы рада их познакомить, но Горяев не появлялся. Правда, стал звонить: коротко и нежно говорил, что соскучился, что вот-вот будет посвободней. И прислал в кабинет водителя Славу с корзиной роз. Пришлось снова соврать Маргарите, что это от благодарного больного.
Перед сном Валя мечтала: хорошо бы Горяева выгнали из депутатов и они бы ежедневно встречались. Не на госдаче, не в Белом доме, а гуляя по парку или по Ленинским горам. Его бы никто не узнавал в тёмных очках, и никому бы не было до них дела.
А Свен теперь ежедневно звонил, придумывая вопросы о московской жизни, на которые мог бы ответить сам. Да и вопросы были из жизни богатых, и Валя растерянно отвечала: «Я там не была! Я так никогда не пробовала! Зачем выбрасывать деньги, лучше купить на рынке».
И наконец решила, что пригласить Горяева домой для знакомства со Свеном – отличный повод позвонить самой. Ведь она стеснялась звонить ему сама. Виктор сперва удивился, потом посоветовался с секретаршей и назвал день и час встречи.
Свен обрадовался, на его красивом лице нарисовалось: познакомлюсь, решу проблему. Женитьба на Вале казалась ему не большей проблемой, чем, например, отсутствие в московских антикварных бронзовых ламп, подходящих под его гостиную.
Валя, Вика и мать сели писать «концепцию» приёма высоких гостей.
– Салат «Оливье»! – произнесла мать как заклинание.
– Ма, ну, не Новый год, – возразила Валя.
– Бабуль, чушь на входе даёт чушь на выходе, – включилась Вика. – Пиши: салат французский – шампиньоны, рис, кукуруза, сладкий перец!
– Кто ж этим людей кормит? – возмутилась мать, – Кукурузу свиньи да утки едят, а рис – детишки от поносу!
– Ма, надо выпендриться. Оба отродясь таких квартир не видели.
– Квартира не хуже других, – обиделась мать. – Окна протереть насвежо. Занавески подкрахмалить. Шарику бант привязать. Новый куплю, шёлковый. Ложки зубным порошком подчистить. И Ельцина, доча, принимать можно!
Пригласив Виктора и Свена домой, Валя, с одной стороны, чувствовала себя беззащитной, как в гинекологическом кресле, и для поддержки позвала Юлию Измайловну. С другой стороны, было важно ткнуть ухажёров носом в то, что она в их понимании нищая, но деньгами её не купишь.
В городке, где росла Валя, в развалюшном каменном домишке жила семья Слепцовых. Папаша Слепцов был немного не в себе, работал почтальоном и сочинял дурацкие стихи. Мамаша кое-как числилась на фабрике, а замурзанные пацаны учились на двойки и вечно гоняли перед домом консервную банку.
Возле их дома райисполком решил разбить сквер и выселить непутёвую семью в новенькую пятиэтажку. Но папаша Слепцов объявил, что не поедет из своих каменных хором, и написал письмо Брежневу. Его пытались сломать даже трёхкомнатной квартирой в доме для начальства – отказался.
«От Брежнева» пришла бумажка на бланке: «Получили, рассмотрим». Папаша Слепцов показал её всему городу, и в райисполкоме так испугались, что разбили сквер, некрасиво обогнув дом. Весь город считал, что папаша Слепцов хотел выманить что-то пожирнее трёхкомнатной квартиры, да промахнулся.
А он всего лишь решил остаться в развалюхе, которую построил его дед. Валя чувствовала себя между Горяевым и Свеном папашей Слепцовым и размахивала перед собой этим ужином, как почтальон «брежневским» письмом на бланке.
Готовясь, отменили приём в кабинете, стали двигать мебель, сервировать стол. Подоконники украсили вазами с наломанной в парке сиренью. Она в этом году припозднилась, придала комнате дачный оттенок и окутала её волшебным ароматом.
– Троицын день нынче, – заметила мать. – В нашей деревне девки на Троицу берёзку вниз клонили, ветки ей травой заплетали. Да гадали на суженого.
– Так и у нас типа кастинг, – хмыкнула Вика, нанизывая бутербродики на пёстрые пластмассовые шпажки, как подсмотрела в журнале.
Мать не знала слова «кастинг» и на всякий случай осуждающе покачала головой. Она с утра колдовала в кухне, не подпуская к плите никого. И каждый раз, когда к подъезду подъезжала машина, спрашивала, точно расставив акценты:
– Глянь, доча, он или «сам»?
Юлия Измайловна приехала в половине восьмого. Свен появился в две минуты девятого. Валя даже поморщилась про себя, хоть бы на десять минут опоздал. С непроницаемым лицом шаркнул ногой перед открывшей рот матерью, сунул ей в руки бутылку вина. Оглядел комнату и кивнул на накрытый стол:
– Есть очень красиво!
– Ещё пельмени и пирог, – отчиталась мать, не сводя с него восхищённых глаз.
– Знакомься, Свен, это Юлия Измайловна, – представила Валя. – Можно считать, я её воспитанница.
– Аперитив? – спросил Свен, поклонившись Юлии Измайловне.
– А что это? – не поняла Валя.
– Ес, сэр! – откликнулась Вика, налила ему стопку водки и поднесла огурчик на пластмассовой шпажке. – Рашен аперитив.
– Водка? – Он замотал головой.
– Национальная традиция! Дринькай, или обидишь хозяек, – настояла Вика, и Свен, морщась, осилил стопку маленькими глотками.
– Теперь угоститься, – засуетилась мать, заталкивая его за стол. – Селёдочка под шубой пальчики оближете. Капустка рыночная. Салат «Мимоза». Баклажаны с орехами. Патиссоны, сама крутила. У вас в Голландии небось не растут патиссоны…
– В Швеции, ма.
– В Швеции? – искренне удивилась мать. – Почему в Швеции, если ты в Финляндию ездила? Да и какая в них разница-то? А вот Викуська салат придумала – французский. Попробуйте, я туда грибов натушила.
– Фигли ты их, бабуль, натушила? Французы их жрут сырыми! – вскочила Вика. – Весь кайф обломала!
– Сырыми? Нешто мы зайцы в лесу?
– Русская кухня – это есть очень хорошо, – заметил одуревший от палитры закусок и материного натиска Свен.
Мать пыталась закормить его насмерть, потому что было непонятно, о чём с ним разговаривать.
– Где есть… этот человек, Валья? – спросил Свен.
– Улита едет, сегодня будет, – махнула рукой мать. – А вот лисички маринованные под водочку-то в самый раз! Большому куску рот радуется.
Юлия Измайловна протянула Свену подарочное издание «Мастера и Маргариты»:
– Сувенир для вас. Культовый русский роман.
– Спасибо! – кивнул Свен и прочитал на обложке: – Булгако`в! О чём этот книга? Я должен всё знать о Россия!
– Центральные фигуры романа писатель, которого называют Мастер, его подруга Маргарита и некто Воланд. По сути, Воланд – дьявол, русский Мефистофель, – с учительской интонацией произнесла Юлия Измайловна.
– О! Мефистофель и Маргарита! Кто есть Фауст? – обрадовался Свен знакомому сюжету.
– Фаустом можно считать Мастера, его преследуют за роман о Христе. Но закладывает душу дьяволу не он, а Маргарита. Ради любви к Мастеру она становится ведьмой.
– Это есть трактовка легенды о Фауст для феминизм? Это есть русский феминизм? – недоумевая, спросил Свен.
– Любопытный взгляд. Никогда об этом не думала.
– Воланд не русский фамилия, – сообразил Свен.
– Булгаков страдал от давления сталинского режима. Американский посол Бутланд уговаривал его уехать в США и олицетворял для писателя могущество и свободу. В его резиденции в Спасопесковском переулке устраивались костюмированные балы, куда звали Булгакова. Один из балов стал прообразом бала Сатаны в этом романе.
– Булгако`в писал, что Америка есть дьявол? – Свен пытался пригнать одну деталь к другой.
– В каком-то смысле Бутланд действительно искуситель, – терпеливо ответила Юлия Измайловна. – Главные герои романа Мастер и Маргарита любят друг друга, и Мефистофель-Воланд забирает их к себе, наградив вечным покоем.
– Дьявол не имеет взять люди в вечный покой. Дьявол имеет взять только в ад! Этот роман сделать дьявол хороший, – покачал головой Свен.
– Потрясающе! – всплеснула руками Юлия Измайловна. – Лотман писал, что национальная культура осознаёт себя, глядясь на себя в зеркало другой культуры. Свен, вы показали пальцем на то, чего мы не хотим замечать.
– Так сегодня ж с утра день дебила, – хихикнула Вика.
– Мои ученики считают Воланда положительным героем. Ведь нам долго было всё равно, кто герой, лишь бы он был против коммунистов. Даже наш патриотизм обозначается Вечным огнём, а огонь, вырывающийся из-под земли, это же ад. И должен вызывать вопросы хотя бы у церкви.
– Господи помилуй, – поучаствовала мать в светской беседе и на всякий случай перекрестилась.
Горяев опоздал на сорок пять минут. Вошёл, свалил матери на руки огромный букет роз и торт величиной с деревенскую подушку. Улыбнулся, как хозяин прислуге, и буркнул:
