Тереза помогла Онории подняться, при этом намеренно оттоптав мне ноги.
– Чепуха, – простонала она под весом подруги. – Онория вечно грезит наяву. То ей видятся говорящие лягушки, то фиолетовые кошки. А теперь – зеленый человек. Отведу-ка я ее в кровать.
– Какая заботливая девушка, так переживает за подругу… – вздохнула мисс Саламанка и осеклась: ее посетила чудовищная мысль: – Как я объясню отцу мисс Трезелтон, что случилось с ее волосами?!
Повернувшись, она бросила на меня устрашающий взгляд.
– Когда закончите убирать беспорядок, который вы здесь развели, мисс Меррит, приходите ко мне в кабинет. Сегодня вам не грозит мягкая постель и задушевная болтовня с соседкой по комнате.
Глава 5
На следующее утро еще до рассвета, перепачканная углем, я проковыляла в свою спальню. Мисс Саламанка наказала меня ночевкой – вернее, бдением – в угольном чулане. Под утро она выпустила меня переодеться, велев поскорее вернуться и продолжить отрабатывать провинность.
Чулан с углем находился возле кухни, рядом со спальней миссис Грубойл, потому вызвать Мермера я не посмела. Все равно он бы не влез в тесную каморку. Хотя, если подумать, в банке сардин джинн поместился, наверное, и с чуланом бы как-нибудь справился. Однако я слишком злилась на себя за то, что потратила желание впустую, а главное – позволила Терезе Трезелтон увидеть Мермера, поэтому не могла даже думать о новом. Нужно загадывать осмотрительнее. Уж в следующий раз я использую джинна на всю катушку.
Косы! Целую ночь я терзалась от собственной глупости. Почему я попросила выкрасить косы, а не всю голову? Сама предоставила Терезе шанс отрезать и спрятать улики! Надо было сделать обеих девчонок зелеными с головы до пят!
Я как наяву услышала ворчание матери: «Мэйв Меррит, и когда ты только научишься думать?!»
Проходя по коридору, я увидела, как из своей комнаты вышла Виннифред Херциг. Заметив мою испачканную в угле физиономию и одежду, Виннифред разинула рот.
– Иди куда шла, Винни, занимайся своими делами.
– Не будь такой грубой, Мэйв, – сказала она вслед моей удаляющейся спине. – У меня столько же прав находиться здесь, сколько у тебя.
И вовсе я не грубая, сказала я себе. Просто не в настроении выносить испытующий взгляд крошки Винни и тысячи ее вопросов. Она не была столь мерзкой, как Тереза и ее прихлебалы, просто из тех, кто хвостом таскается за тобой и разносит сплетни, точно моровую язву. Винни обожала плести небылицы.
Я вошла в нашу спальню. Алиса, которая еще не вставала, при виде меня тревожно вскрикнула.
– Ты такая грязная! И вся в синяках, будто боксер. И это после славной ванны!
Я стянула халат, бросила его на пол, но вспомнила, что банка сардин до сих пор в кармане, и вытащила ее.
– Мисс Саламанка назначила мне еще два дня грязной работы. Что же делать с джинном? Если его найдут, все пропало!
– Положись на меня, – заявила Алиса, забирая банку. – Я спрячу ее там, где больше никто не отыщет. О, Мэйв! Прошлой ночью я все видела. И джинна, и то, что натворила Тереза. Господи, как это создание меня перепугало. – Она прикусила губу. – Мне кажется, ты немного поторопилась, Мэйв.
Я хотела взять кувшин и умыться, но вспомнила, что тот разбился вдребезги.
– Что скажут все, когда увидят Терезу и Онорию? – задумалась Алиса. – Короткие, как у мальчишек, волосы… Дрожь берет при одной мысли!
– Только не проболтайся, что это сделал джинн! – взмолилась я. – Пусть верят вранью Терезы.
– Мисс Меррит, – донесся снизу голос директрисы. – Хватит валять дурака! Ботинки всех воспитанниц должны быть отполированы до завтрака.
Пришлось еще два дня под сердитым, налитым кровью взором миссис Грубойл таскать на кухню уголь, сгребать просеянную золу в лари, чистить картошку и мыть окна. И хотя мне было запрещено разговаривать с другими воспитанницами, краем уха я все равно услышала, что сплетни о моем покушении на драгоценные косы Терезы как оспа распространились по всей школе.
Большинство девочек с огромным удовольствием гадали: как же в итоге накажут Мэйв Меррит? Возможно, медленно поджарят на вертеле? Однако несколько младших учениц, похоже, начали меня побаиваться, будто я могла в любой момент с ножницами наброситься на их волосы.
От этого становилось как-то не по себе. Потрепанная наружность только придавала мне более опасный вид. Всякий раз, когда я проходила мимо, Виннифред Херциг, нервно сжимая в руках косы, спешила от меня укрыться. Случалось это довольно часто: Виннифред была из тех, кто вечно крутится под ногами. Есть у некоторых подобный дар.
Моим родителям отправили письмо с самыми строгими предупреждениями. Ну и пусть Старуха Салли меня исключит, пусть отец меня заберет, мне-то что?
Когда я ходила выбрасывать мусор, рыжий мальчишка из переулка не единожды порывался ко мне подойти, однако я так злобно зыркала на него, что он, поколебавшись, отворачивался.
Вот и славно. Если бы гаденыш не шпионил за моим джинном и не лазил ко мне в спальню, ничего бы не случилось. Возможно, заметив мои синяки, мальчишка растерял решимость.
Прошло два дня, наступило воскресенье. Даже таким нечестивым созданиям, как я, приходилось соблюдать священный день отдыха. Я сидела в церкви, зажатая между Алисой и твердым подлокотником скамьи, и разглядывала затылки Терезы и Онории. Из-под соломенных шляпок щетинились короткие волосы натурального цвета. По крайней мере, я не заметила ничего зеленого. Чтобы скрыть отсутствие локонов, мисс Саламанка украсила шляпки свисающими черными лентами. Выглядело так, будто девочки в трауре.
Проповедь пастора все тянулась и тянулась. Холодный ветер в продуваемой насквозь часовне мешал вздремнуть. Детишки зеленщика, что сидели через проход, то и дело таращились на мой синяк, пока мать их не ущипнула. Я скорчила им рожи, малыши захихикали, и тогда мисс Гюнтерсон, наша учительница французского с тяжелым подбородком, которая француженкой отродясь не была, состроила мне предупреждающую гримасу. А я-то думала, в церкви кривляться запрещено. Наверное, всем, кроме учителей французского.
– …вчера твои вещи, – еле слышным шепотом выдохнула Алиса.
Я повернулась, чтобы прочитать по губам.
– Что?
– Ш-ш… – прошипела она, кивнув на скамью впереди, и одними губами произнесла: – Тереза копалась в твоих вещах. Я ее застукала.
Заиграл гимн, и мы поднялись.
– Но ведь она ничего не нашла? – спросила я.
Соседка по комнате одарила меня легкой улыбкой. Я задумалась, не загадать ли еще одно желание, чтобы наказать Терезу Трезелтон как следует? Нет, дело того не стоит, но если б только…
Начался гимн, Алиса запела. Надо признать, у нее чудесный голос, хотя музыку я не слишком жалую. Алиса посещала уроки частного преподавателя, который раз в неделю приходил в пансион, чтобы заниматься с ней постановкой голоса.
Тереза тоже надеялась добиться успехов в пении, но ее тембр был несравним с голосом моей подруги, что меня безмерно радовало.
– «Чем отплатить мне Англии, что так ко мне щедра? – пропела Алиса последний куплет. – Стать верным ее отпрыском и жить ради добра».
От этих слов у меня всегда начинался нервный зуд. Я не понимала, при чем тут религия. И когда это Англия была ко мне щедра? А нас так часто заставляли петь этот гимн!
Когда служба закончилась, мы направились по центральному проходу к большим дверям мимо скамей, где сидели сироты из приюта. Рыжий мальчишка таращился на меня. Я прошла дальше, высоко задрав нос, словно и не заметила жалкого воришку.
Мы вернулись в школу. После воскресного обеда, состоявшего из холодной говядины с горчицей и хлеба с маслом, мисс Саламанка объявила, что сегодня – день посещений. Я хотела убрать со стола посуду, но директриса не позволила.
– Ваша мать сообщила письмом, что навестит вас нынче, – холодно провозгласила она, – дабы побеседовать о вашем неподобающем поведении.
Я вздохнула. Для очередных нотаций я была не в духе.
– Наш главный покровитель, мистер Альфред Трезелтон, тоже совершит визит в пансион, – продолжила мисс Саламанка. Лицо ее приобрело особенно серый оттенок. – Надеюсь, мне не нужно напоминать вам, что в гостиной вы должны вести себя более чем благопристойно. Если мистер Трезелтон обратится к вам – в чем после вашего гнусного нападения на его дочь я не сомневаюсь, – вы смиренно выслушаете его недовольство. Я понятно выражаюсь?
Я кивнула. На ее рот порой было невозможно не таращиться.
Мисс Саламанка сжала губы в ниточку, спрятав свои поразительные зубы.
– Если бы ваша мать не выбрала для визита эту неделю, я бы и на милю не подпустила вас к гостиной в день посещений. Но теперь уже ничего не поделаешь.
* * *
Все девочки поднялись наверх, чтобы снять фартуки и привести себя в порядок перед встречей с родными. Алиса от предвкушения едва не лезла из кожи вон. Визиты бабушки и дедушки были для нее словно вода в пустыне. Как и для остальных учениц. День посещений обычно становился большим праздником. Родственники приносили покупные сладости и домашние пироги, маленькие букеты цветов и новые чулки (ведь девочки быстро росли). Но я знала, что сегодня мне подарков не видать. Если не приедет Полидора.
Дверной колокольчик возвестил о прибытии первых посетителей. Мы вышли во двор, построились для осмотра и принялись ждать гостей. Похоже, мисс Саламанка думала, что ее ученицы лучше всего выглядят, когда стоят ровными рядами по линейке и с раскрасневшимися от холода носами и щеками.
Первой появилась бабушка Алисы, миссис Бромли. Из экипажа ей помог выйти лакей, почти такой же старый и шатающийся, как она сама.
По дорожке, усыпанной гравием, пожилая леди подошла к внучке, и та бросилась к ней, расцеловала морщинистые щеки и увела бабушку с холода. Я улыбнулась. Глядя на Алису и миссис Бромли, я всегда радовалась. Бог знает, как только Алисе удавалось не расплющить в объятиях хрупкую даму.
Девочки одна за другой уводили посетителей в гостиную. А мы все ждали…
Во дворе остановился наемный экипаж. Извозчик спрыгнул с козел и помог выйти моей матери. Она выбралась, взволнованно цепляясь за его руку и бросив на произвол судьбы Дебору. Сестра принялась громко призывать на помощь, пока извозчик не помог спуститься и ей тоже. Полидоре же пришлось выходить самой. Сестрице, в проволочных очках, слишком высокой, слишком худой, часто выпадала такая доля. Джентльмены спешили помочь кому угодно, только не ей. К счастью, моя рассудительная старшенькая могла справиться самостоятельно.
В тот самый миг мы увидели впечатляющее зрелище: во двор въехала блестящая черная карета, запряженная лоснящимися черными, в тон экипажу, лошадками в попонах с красной отделкой.
Матушка остановилась поглядеть на эту картину. Лакей в безупречной ливрее спрыгнул на землю и потянул дверцу. Полидора еле успела увести родительницу с дороги.
Из открытой дверцы показался шелковый цилиндр, затем лысая голова, на которой тот красовался. Голова эта вместе с тучным туловищем, золотой цепочкой от часов и всем прочим могла принадлежать только отцу Терезы, мистеру Альфреду П. Трезелтону. Этого господина невозможно было не узнать, даже если бы на карете не сияло золотыми буквами имя владельца.
Он шагнул на подъездную дорожку и плотнее закутался в пальто. Окинул двор – кусты, девочек, выстроившихся в ожидании гостей, встревоженное лицо директрисы – быстрым безразличным взглядом.
Маменька, приняв благодушное выражение его лица за дружелюбное, присела в реверансе. Однако мистер Трезелтон прошел мимо, не потрудившись ее заметить. Ошеломленная его равнодушием, мама поднялась, огляделась и поправила шляпку, притворившись, что вовсе не смущена. Я сжала кулаки. Так обойтись с моей матерью! Хоть отец каждый день в гостиной у камина проделывал то же самое, но Альфред П. Трезелтон должен был вести себя как подобает джентльмену. Он ведь не герцог, хоть и по-герцогски богат.
Я по очереди обняла и поцеловала Дебору и Полли и поманила к себе маменьку, пока мистер Трезелтон обнимал свою принцессу.
– Прочь, мерзкое отродье!
Крик издал кучер мистера Трезелтона. Слуга размахнулся кнутом и хлестнул им в сторону лошади, однако целился не в кобылу, а в мальчика. Рыжего сироту из приюта.
Кнут полоснул мальчишку по плечу, разорвал одежду и вспорол кожу. Я смотрела на рыжего, не понимая – почему тот не вопит. Мальчишка мрачно сжал губы.
Лакей схватил его и с силой встряхнул.
– Вздумал лезть к господским лошадям?!
Ливрея слуги уже не казалась мне столь безупречно красивой. С головы мальчишки упала фуражка, но он по-прежнему молчал. А вдруг просто был не в состоянии отвечать?
– Приведи-ка парнишку сюда, – велел мистер Трезелтон.
Подтащив мальчика, лакей швырнул его перед хозяином. Рыжий ударился о гравий, но тут же вскочил и уставился на промышленного гиганта, глаза в глаза.
– Идем в школу, Мэйв, – прошептала мне на ухо маменька. – Вышло недоразумение, лучше держаться подальше.
Но я не дала себя увести, мне хотелось знать, что произойдет.
– Папочка, он из того отвратительного приюта! – вскричала Тереза. – На этой ужасной улице мальчишки повсюду, куда ни глянь. Только выйдешь из школы, они тут как тут.
Мистер Трезелтон, приподняв бровь, уставился на мисс Саламанку, которую потряхивало от волнения, будто сироты развелись в Лондоне из-за ее небрежного управления пансионом. Затем он повернулся к съежившемуся мальчику.
– Ты трогал моих лошадей? – мягким, обманчиво-добродушным голосом вопросил мистер Трезелтон. Кричать ему не потребовалось. – Знаешь, какой вред может причинить лошади хулиган вроде тебя?
– У нее был репейник на шкуре, на передней ноге. Я бы ни за что ей не навредил.
Мистер Трезелтон не обратил на его слова никакого внимания.
– Эта лошадь стоит куда дороже такого тощего уродца, как ты.
– А сколько стоит старый толстый грубиян?
Я застыла. Впрочем, как и все остальные. Но в этот раз потрясена была даже я. Неужели эти слова вырвались из моего рта?
Глава 6
Кучер щелкнул хлыстом в воздухе. Будь я мальчишкой – ощутила бы на себе его жало. Два десятка девочек забыли о манерах и таращились на меня, раззявив рты едва ли не до земли.
Полы пальто мистера Трезелтона хлопали у него за спиной, когда он затаскивал Терезу в школу. Мисс Саламанка, охваченная смертельной паникой, рванула за ними вслед.
Воспользовавшись суматохой и тем, что лакей смотрел в другую сторону, рыжий сирота испарился в мгновение ока.
Кучер мистера Трезелтона загнал экипаж в пришкольный каретный сарай. Один за другим стали подъезжать остальные коляски и высаживать пассажиров. Девочки по очереди уводили родственников с холодной улицы. Внимание Деборы привлек старший брат одной из учениц. Он стоял в стороне и лениво взирал на череду школьниц. Дебора осторожно направилась к нему. Полидора посмотрела, как та удаляется, нерешительно помедлила, а потом упрямо вздернула подбородок и, бросив ветреную сестрицу на произвол судьбы, повела мать в пансион.
После того как я оскорбила мистера Трезелтона, мама отказывалась входить в гостиную. Дошла до фойе и застыла там, дрожа. Мы с Полли тут же узнали тревожные признаки. До приступа истерии остались считаные секунды.
– Если мне придется искать другую школу для моей неуправляемой дочери… – простонала мама. – Ее вышвырнут вон! Я ни за что не сумею убедить очередной пансион принять Мэйв. О, как жестока судьба! Ни одна мать такого не заслуживает. Драться с одноклассницами! Оскорбить корабельного магната!
– Мама, – тихо прошептала Полидора. – Вас могут услышать…
Мама понизила голос, но ее слова все равно разносились по школе.
– Ну почему ты не умеешь разговаривать вежливо, Мэйв? Упрямица! Вздорная девчонка! Леди так себя не ведут. Ты меня погубишь – сведешь прямо в могилу. Двоюродная бабушка Бернис умерла от отчаяния, когда ее своенравный сын пошел под трибунал. О, что за рок преследует нашу семью!
– Потише, мама, – прошептала Полидора. – Трибунал – это совсем другое.
В фойе висело длинное зеркало в золоченой раме. Оттуда, где я стояла, хорошо просматривалась гостиная и девочки со своими родственниками.
Разумеется, Тереза и мистер Трезелтон заняли диван в центре комнаты. Тереза нашептывала что-то отцу на ухо. Необычно долго нашептывала, у меня даже внутри уха зачесалось – я представила, как Тереза при этом брызжет слюной.
Мистер Трезелтон в отражении показал толстым пальцем в мою сторону. О ужас: Тереза посмотрела на меня и кивнула.
