При повороте противовесом погрузчика ударила другой погрузчик. Соскочила, присмотрелась – на жёлтой поверхности среди десятка других царапин появилась свежая. Пытаясь замаскировать, потёрла пальцем – бесполезно, лишь отшелушила рваные края краски. Послюнявила. Дальше изобретательность иссякла. Может, не заметят.
– Пиши объяснительную, – сказал человек.
Ася подпрыгнула от неожиданности, нервно сглотнула, загородила собой царапину:
– Ничего страшного.
Человек пальцем отодвинул Асю от погрузчика, осмотрел царапину, прикоснулся. Хотя его внимательный взгляд был направлен на машину, возникало ощущение, что он разглядывает Асю спиной – так напряжены его мышцы.
Какой странный человек и какое странное внимание! Такого с ней ещё не случалось, разве только тогда, в Перми, три недели назад, когда встретилась со старушкой в аптеке. Тотчас возникло лицо старухи – такое, каким сохранилось в памяти, – чуть одутловатое, морщинистое, как кора столетнего дуба.
– Пиши. Иначе оштрафую.
«В чём дело? Просто невероятно. Взгляните вокруг, ни одной машины без царапины». – Она снова взглянула на его спину.
Он обернулся, светлые грустные глаза, вроде не старик, а во взгляде – древняя тяжесть прожитых лет.
– Штраф – это сколько? – заговорила Ася.
– Половина месячного оклада.
Ася всплеснула руками.
– За царапину?!
– Порча государственного имущества.
– У меня и оклада нет, так – ученические только.
– Долг уйдёт на следующие месяцы.
– Да я лучше уволюсь.
Он внимательно взглянул на Асю:
– Вали.
Коротко, хлёстко и больно, словно надавал пощёчин. Редко можно увидеть человека с таким отражением внутреннего мира на собственном теле. Какой-то невероятной способностью перевоплощения обладал этот человек. Только что смотрел на неё другой стороной тела, а теперь смотрит открытыми глазами, моргает, жестикулирует, двигает пальцами, а ощущение такое, что обернулся к тебе бетонной непроницаемостью. Спина оказалась более разговорчивой и понятной.
Пошёл по кругу осматривать погрузчик, придирчиво вглядываться в каждую царапину.
Ася семенит следом, заискивающе улыбается. Она не верит, что он такой грубый, как хочет казаться. Так прячут сокровенные мысли и несчастье.
Мама говорила, что счастливого человека легко узнать. Он излучает ауру спокойствия и тепла, движется неторопливо, но везде успевает, говорит спокойно, но произносит много. Все его понимают, потому что секрет счастливого человека прост: он живёт без напряжения. Мама Конфуция не читала, но откуда-то знала его изречения или сама домысливала.
Сколько времени он стоит рядом? Минут пять? Десять?
Человек подвёл Асю к двери, на которой висела табличка «1-й участок», и втолкнул внутрь. Они оказались в маленькой комнате, неряшливо окрашенной синей краской. Стены густо увешаны планшетами с пожелтевшими вырезками из газет, старыми приказами. В углу кнопками прицеплено распоряжение начальника цеха, под подписью с ошибкой накарябано матерное слово. Под потолком короткими яркими всполохами умирала лампа дневного света. Натужно шуршала, гудела, наверное, вместе с мастером выгорала невысказанной обидой и одновременно печально тускнела. Отдельной кучей в углу свалены колёса, обода, резина. Практически всю комнату занимал деревянный истасканный стол. На столе лежало стекло в нескончаемой паутине трещин. Стекло, пожалуй, разбивали сотни раз, ещё свежие трещины наползали на старые, забитые грязью. Стекло не распадалось на осколки благодаря прослойке из плёнки. К тому же края были заботливо оклеены синей изолентой. Если попытаться стекло поднять, оно провиснет изломанной морозной горкой. Ася огорчённо вздохнула. Бытовка показалась пустым склепом. Окно запаяно, без единого звука снаружи. Даже пыли нет. При соприкосновения с маслом пыль здесь сразу превращается в плотную тягучую массу, которую невозможно смыть, можно только к ней прилипнуть или оставить узорчатые отпечатки пальцев, переплетения волокон спецовки.
Хоть они и зашли в бытовку, ощущение пустоты не пропало. Бытовка по своей сущности должна переполняться визгом, матом, руганью, смехом полутора-двух десятков человек, а если меньше, то, значит, никого нет.
– У меня нет ручки.
Ася почувствовала, что по его лицу скользнула улыбка. Что смешного она сказала? А он улыбался не ей, а той, что входила в бытовку.
Привела пьяного. Скорее всего, угрозами, пинками, подзатыльниками.
– Михалыч, забери вашего. Иначе в ГАИ сдам. – Та, которой Михалыч улыбнулся, пихнула пьяного на скамейку и быстро пропала.
Брошенный уставился на Асю потухшим взглядом, потом набрал воздуха в грудь и зычным «Пошла вон!» загнал её в угол, на другой край скамьи. На Асю дохнуло непривычным ужасом и ушло, когда услышала спокойный приказ Михалыча:
– Не ори!
– Ты гад! – уронил голову пьяный на стол и со всей дури ударил по стеклу. На нём мгновенно ожил новый многоплановый паук. Его щупальца криво разрастались в стороны, обрывались на сколах. А пьяный долбил и долбил, словно заставляя щупальца ползти дальше, за край изоленты, на древесину стола, металл стены.
На какое-то мгновение вспыхнула лампа и погасла навечно, видимо решив, что лучше умереть, чем дарить свет этому убожеству. В сумраке от плотно сдвинутых тёмных штор Михалыч извлёк из металлического шкафа общую тетрадь.
– Иди домой, проспись. Я тебе поставлю ночную смену.
– Михалыч… – Крылья ноздрей пьяного вздулись и напряглись. – За что?
– Иди, говорю, пока начальник цеха не увидел.
– Я ж её на руках носил… – Чтобы не расплакаться, часто заморгал, прикусил нижнюю губу. – …Чем я хуже его? Вот скажи! А? Чем? Зарплату ей, в институт хочешь… иди, учись, кольцо купил за сто двадцать семь рублей (Бац по столу!). Лучше бы пропил! Два ящика водки! Сорок бутылок!
Он оплакивал своё счастье. Девушка нарушила его, убежала, и уже нельзя прийти к ней утром, позвать в кино, попросить налить чай. Они не будут сидеть в темноте безлунной ночи, и его волосами будет играть не её ласковая рука, а холодный, пронзительный ветер. Самое страшное, она уже не будет его женой, не будет матерью его детей…
– Федь, уходи, – продолжал выплывать из тьмы голос Михалыча.
Ася открыла шторы и позволила свету из цеха наполнить комнату. Сразу стало понятно, что Федя порезался.
– Что это? – растирал он кровь по столу, пытаясь избавиться от неё, как от видения.
Михалыч выругался, полез в шкаф за бинтами.
Федя, воздев руку, чуть ниже ладони, у переплетения сосудов и сухожилий увидел кровавый срез. Заплакал, по-звериному стал вылизывать рану. Сплюнул прилипший к языку осколок стекла. По тихому подвыванию, всхлипыванию и бормотанию «За что? Почему она так?» было понятно, что душевная рана намного глубже, чем на руке.
Федя уснул на скамейке. Его перевязанная рука свисала к полу, из полуоткрытого рта на щетинистую щеку стекала тонкая, вязкая струйка слюны. В полумраке комнаты она поблёскивала нитями серебра.
– Чего расселась, пиши объяснительную! – заорал Михалыч на Асю, а сам скинул тяжёлые, пропитанные соляркой и маслом ботинки, взобрался на стол. На носке, в районе большого пальца, в заплатке другой заплатки образовывалась новая дыра. Ноготь был чёрным, видимо, от удара. За мгновение до этого Михалыч пяткой раздавил ручку. Она треснула пополам, нижняя часть отлетела к окну, из второй поломанной антенной торчала паста. Он осторожно переступал по столу, отчего стекло под его ногами хрустело.
Выкрутил стартеры, продул, вытер о штаны, поменял местами, и лампа вновь загорелась, теперь уже без электрического гула и жужжания. Михалыч прислушался, подождал. Свет был слабым, в нём едва угадывалась жизнь, когда он переходил в трепет, Михалыч напрягался, тянулся – и тут же тусклое поблёскивание прекращалось. Лампа словно баловалась или заигрывала с ним.
Предмет, который Михалыч задел во время спуска со стола, оказался пепельницей, набитой окурками. Раздался оглушительный треск.
– Зараза! – выругался Михалыч и заставил Асю убирать.
Она онемела и впервые сознательно оценила всё, что её окружало. Незнакомые люди с хмурыми взглядами, пронизанные запахом табака, алкоголя, заводского масла, и с полным презрением к ней, как к нежному созданию, папиному солнышку, маминой кызамочке.
Теперь писать объяснительную казалось куда приятнее, чем убирать окурки. Ася сделала вид, что не расслышала, уткнулась в бумагу и переломанной пастой принялась быстро писать: «Начальнику цеха… прошу Вас…»
Неожиданно в бытовке запахло гарью. Михалыч выглянул в окно. Оттуда, с высоты стола, он увидел контейнер, полный дыма.
Если бы Ася знала, что произойдёт через минуту, она бы постаралась сбежать раньше, и тогда бы ей не пришлось слышать, что кричал Михалыч. А тот в сердцах плюнул, спрыгнул на пол и уже через секунду босиком скакал по лестнице вниз.
Открытого огня не было, но и без него было понятно, что в контейнере горит промасленная ветошь, и ещё понятнее, кто эту пакость сотворил – конечно же, эта бестолковая зараза-ученица. Наберут всякую мелюзгу, потом нянчись с ней.
Сквозняк потянул дым к воротам, в горле уже появилось удушье. Ася стояла наверху и видела, как Михалыч тянет от гидранта напорный пожарный рукав. Бежал он тяжело и один раз даже остановился, чтобы перевести дух. Но тому, кто бежал впереди, было ещё тяжелее, потому что он вдруг споткнулся, упал на колени, растянулся животом. Михалыч подбежал к нему, крикнул, перепрыгнул. Напорный рукав тяжёлым удавом потащился следом – поверх упавшего – и неожиданно застрял под колесом погрузчика. Михалычу пришлось вернуться. С красным лицом он костерил на чём свет стоит этот «долбаный рукав» и пытался выдернуть из паза, даже задом толкнул погрузчик. Получилось!
Дым поднимался, и уже блеснули первые языки огня. Ася в поисках огнетушителя заглядывала в углы, под лестницу. С удивлением заметила, что вместе с огнём в контейнере появился человек. Ася признала Федю, перестала дышать. Хоронясь рукавом спецовки, он топтал жаркую ветошь.
– Гасите! – вопил он Асе и Михалычу.
Люди не услышали, зато откликнулся огонь. Огонь жарко ухнул, вцепился в штанину Фёдора, пополз вверх, грозя превратить человека в живой факел. Фёдор грохнул его двумя хлопками. Первой опомнилась Ася, побежала в бытовку за чайником. Михалыч пытался подключить рукав к гидранту. Но было понятно, что не успеет. Дым становился гуще, а огонь выше.
– Открывай ворота! – заорал Фёдор Михалычу и выскочил из контейнера.
Тут же взревел автопогрузчик, подхватил горящий контейнер и на бешеной скорости сдал задом.
– Пошли с дороги! – орал Фёдор пешеходам из клубов дыма.
Михалыч бежал следом.
На счастье, ворота оказались открытыми. На свежем воздухе контейнер моментально вспыхнул высоким факелом. За короткое мгновение небо наполнилось дымом и гарью. Фёдор на полной скорости рванул прочь от корпуса завода, потом резко затормозил, давая контейнеру возможность самому соскользнуть с вил на землю.
Контейнер прогорал минут пять. Когда всё наконец прекратилось, наступила тишина, будто все звуки исчезли. Остались только Фёдор, Михалыч и Ася.
Фёдор медленно сошёл с погрузчика к обгоревшему контейнеру, убедился, что там не осталось ни огонька, ни искорки.
– Твоя работа? – кивнул протрезвевший Фёдор Асе.
– Спасибо, – шепнула она и побрела за Михалычем.
Фёдор закурил, спичка затухающим факелом улетела в траву. Огонёк сигареты вспыхнул, высветил небритое лицо с неприятным волчьим прищуром, оценивавшее девичий зад.
Ася в угрюмых раздумьях плелась за Михалычем, и было понятно, что теперь она одной объяснительной не отделается. Есть выбор: или впасть в затяжное вранье – «не знала, никто не говорил, не предупреждал», но если поднимут документы по технике безопасности, там её подпись, что инструктаж прошла, ложь так или иначе выплывет наружу. Отболтаться никак не удастся.
Начальник цеха Сергей Васильевич Шутенко ел рисовую кашу из пол-литровой стеклянной банки.
– И что? – резко спросил Шутенко.
Ася почувствовала лёгкий подвох. И так весь цех знает. Приходил пожарный, втроём писали объяснительные, ходили на улицу к брошенному закопчённому контейнеру. Пожарный подозрительно высматривал, замерял, ходил кругами, задавал вопросы.
– Простите, – опустила голову Ася.
Михалыч вытаращил на неё глаза: «О чём ты лепечешь?! Вон с завода! Агент иностранной разведки!» Шутенко подумал то же самое, но другими словами.
– Значит, осталось три дня? – Сергей Васильевич перевернул страницы перекидного календаря.
– Васильич, гони её в шею! – всё-таки не удержался Михалыч.
– Вот как? – подозрительно переспросил Сергей Васильевич, покосившись на Михалыча. – Ты, милая, давай выйди отсюда, мне с Михалычем погутарить треба.
Секретарша у Шутенко красавица. Повернувшись к Асе спиной, слюнявит белую щёточку, долго елозит в канавке бруска туши и ещё дольше красит ресницы. Тщательно вытягивает каждый волосок и ежесекундно моргает. В отражении зеркала виден хмурый лобик, неестественно распахнутые глаза, декольте почти до сосков. После завершения макияжа лицо секретарши становится снисходительным и добрым.
На столе порядок, тяжёлая пишущая машина, ещё под чехлом, хотя время близится к обеду, бумага прибрана в аккуратную стопочку. В стакане остро отточенные карандаши.
Слышно, как за дверями продолжается недушевный разговор.
Посидев с полчаса, Ася начала раздражённо поглядывать на секретаршу:
– Мне долго тут сидеть?
– Иди работай. – И, словно вспомнив о своей, потянула чехол с пишущей машинки, вставила листы, переложенные синей копиркой, красными коготками забарабанила по клавишам.
Внезапно дверь кабинета хлопнула, сыпанула дробь шагов по металлу пола. Михалыч, столкнувшись с человеком в дверном проёме, коротко его отпихнул, истеричным фальцетом послал подальше и устремился вдоль кабинетов по узкому коридору.
Ася вскочила, рванула за мастером. Была бы старше и хитрее, затаилась бы в уголке, переждала грозу, а так, как малолетняя дурочка, попёрлась на рожон. Не понимая, что с ней не желают разговаривать.
– Мих… – С ужасом поняла, что не знает его полного имени. – Товарищ Михалыч! Гражданин! Господин…
От каждого слова Михалыч вздрагивал и, кажется, распухал до такой степени, что не мог протиснуться по узкому коридору.
– …Сэр! – голос у Аси упал, когда она увидела красные глаза, напряжённые крылья чёрных ноздрей.
Михалыч таращился на неё, всем видом показывая, что готов её испепелить, уничтожить.
– Байконур Михайлович! – следом за ними вышла секретарша, словно решила помочь Асе и перевести огонь на себя. – Вы забыли подписать бумаги.
– Какие бумаги? – произнёс он и удивлённо замолчал.
Этот вопрос застал секретаршу врасплох. Она свела брови и поменяла спокойный тон на требовательный.
– Байконур Михайлович! Документы подпишите. Я что? По заводу буду бегать за вами?
– Да, конечно, – растерялся он и вернулся.
В бытовке к Асе подсел Фёдор, абсолютно трезвый. Поддерживая перевязанный кулак другой рукой, принялся задавать вопросы.
– Я это сильно? – жестом показал удар. – Михалыч из-за этого бесится? Мы вчера Лёху провожали. Застолье там небольшое. Шуры-муры. Вечером к Зойке попёрся. Не подфартило, Зойка была не в настроении. И вот пошло-поехало. А ты новенькая? Как зовут?
– Ася.
– Ты, что ль, накидала ветоши?
– Ага.
