Хлопушка с прицелом
Евгений Игоревич Новицкий
Детектив-Ностальгия
Ностальгия по временам, уже успевшим стать историей. Автор настолько реально описывает атмосферу эпохи и внутреннее состояние героев, что веришь ему сразу и безоговорочно.
Начало 1960-х годов. За кинорежиссером Германом Графовым прочно закрепилась репутация неудачника. Единственный снятый им фильм оказался провальным, новых работ на киностудии не предвидится. Герман считает, что стать известным ему не дают более успешные конкуренты. В отчаянье он вместе с любовницей решает устранить их. Каждый раз, изобретая новый способ, Графов одного за другим убивает знаменитых кинематографистов. Преступной парочке удается ловко скрываться от милиции. Но однажды выясняется, что за их злодеяниями внимательно следит невидимый свидетель…
Уникальная возможность на время вернуться в недавнее прошлое и в ощущении полной реальности прожить вместе с героями самый отчаянный отрезок их жизни.
Евгений Новицкий
Хлопушка с прицелом
© Новицкий Е.И., 2023
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023
* * *
Часть первая
Герман
1
Кинорежиссер Герман Графов лежал в постели, курил и сердито переговаривался со своей любовницей Галиной.
– Нет, ну ты подумай, – жаловался Герман, – куда ни плюнь – всюду статьи об этом «Воскресении»! И причем все – хвалебные… Ну хоть бы один какой-нибудь писака вывалял это ничтожное «Воскресение» в грязи… Так ведь нет же – поют дифирамбы! «Удачное переложение классики»… «Герои Толстого предстают на экране как живые»… Ты представляешь: как живые! Как будто они хоть когда-нибудь были живыми, эти самые персонажи… А уж в фильмах Жнейцера живых людей попросту не бывает, о чем бы он ни снимал! У него одни только безликие манекены – всегда, везде…
– Ну перестань, перестань, – попыталась успокоить Германа Галина. – Мало ли что пишут… Это еще ни о чем не говорит. Думаешь, публике охота смотреть такую скучищу?
– Разумеется, неохота, – согласился Герман. – Это же худшее произведение Толстого! Абсолютно вымученное, ничтожное, никчемное… Такая тягомотина, что просто на зубах вязнет… Подобную ерундистику только Жнейцеру и снимать…
– Вот видишь! – негромко воскликнула Галина.
Но Герман продолжал возмущаться:
– Если бы за успех у нас отвечал только зритель, я бы и внимания не обратил на это паскудное «Воскресение». Но ведь это не так! У нас же все шиворот-навыворот, сама знаешь… Кого партия одобрит, тот и в дамках…
– Ну уж, – усомнилась Галина. – Какое дело партии до экранизаций допотопных романов…
– Не скажи, не скажи, – покачал головой Герман. – Партия, видишь ли, печется о престиже нашей страны, особенно за рубежом. Как бы в наших газетах ни клеймили Запад, на деле партия только и ждет, как бы на этом самом Западе прогреметь… И не важно с чем: с балетом, с космосом… или вот с трупом Льва Толстого…
Галина хмыкнула:
– Хочешь сказать, они это «Воскресение» за рубеж отправят?
– Как пить дать, – скривился Герман. – И по фестивалям разошлют, и в прокат продадут. В европейский, а может, и в американский…
– Да ладно! – отмахнулась Галина. – Уж там это тем более никому не интересно.
– Ошибаешься, – сказал Герман. – В Европе, видишь ли, немало снобов. И, в отличие от наших московских, снобы европейские не просто рассуждают о своей причастности к так называемой высокой культуре. Они эту самую культуру еще и потребляют. Давятся, насилуют себя – но все же потребляют. В частности, исправно ходят на премьеры определенных фильмов. Обычно тех, которые снимают Бергман, Феллини, ну и другие такие же заумные модернисты… Помнишь, мы в Доме кино смотрели «Дорогу» этого самого Феллини?
– Помню, – усмехнулась Галина. – Такая тоска…
– Вот именно, – подтвердил Герман. – Но тем не менее эта картина прославилась на весь мир. И славу ей сделали как раз эти кретины-снобы…
– Ну хорошо, – перебила Галина, – а наш Жнейцер-то здесь при чем? Неужели европейские снобы и его смотрят? Я удивлюсь, если они хотя бы знают о его существовании…
– Разумеется, не знают, – отвечал Герман. – Но зато знают о существовании Достоевского и Толстого. Они их даже, представь себе, читают! В отличие от нашей доморощенной интеллигенции, которая не читает ничего, кроме «Нового мира»…
– Наши еще самиздат читают, – вставила Галина.
– Да, случается, – не стал спорить Герман. – Но в самиздате Достоевского и Толстого не печатают. Они же у нас и так изданы – официально. Причем огромными тиражами. И потому тупой нашей интеллигенции Толстой и Достоевский неинтересны. Чуть менее тупой европейской интеллигенции Лева с Федей тоже до лампочки, но тем не менее их там читают… Вообще, все, что европейцы знают о России, они почерпнули у этих двух писателей…
2
Любовники замолчали.
– Нет, ну почему же так? – произнесла вдруг Галина. – Ведь наши с тобой фильмы гораздо лучше, интереснее, талантливее того, что снимает Жнейцер и ему подобные…
– А ты бы объяснила это Комиссии по определению категорий, – горько усмехнулся Герман. – Они ведь неизменно присуждают мне вторую категорию! А жнейцерам – завсегда первую, какую бы паршивую дрянь они ни выдавали…
– Все-таки почему же так происходит? – не успокаивалась Галина. – Должно ведь быть какое-то объяснение…
– Тут много всего, – поморщился Герман. – Прежде всего, жнейцеры – конъюнктурщики. Я-то снимаю только то, что лично мне нравится, а они, понимаешь, – то, что понравится начальству…
– Неужели начальству может понравиться такая чепуха, как «Воскресение»? – недоуменно сказала Галина.
– Опять ты за свое, – вздохнул Герман. – Говорю же: никому это не может понравиться. Но поскольку это Лев Толстой, начальство делает вид, что им нравится… Жнейцеры знают это, вот и экранизируют всех подряд: всех этих устаревших толстых, лермонтовых, гончаровых…
– Печориных, – вставила Галина.
– Не смешно, – угрюмо посмотрел на нее Герман.
– Ну, а почему бы и тебе чего-нибудь не экранизировать? – предложила Галина, наклонив голову.
– Да я пытался, – напомнил Герман. – Но ведь все уже разобрано! Паразиты подсуетились – на годы вперед забронировали решительно всю классику. «Войну и мир» забрал Бондарчук, «Преступление и наказание» – Кулиджанов, «Даму с собачкой» – Хейфиц… Даже смехотворные «Двенадцать стульев» – и те уже заняты Гией Данелией…
– Единственным талантливым из тобой перечисленных, – заметила Галина. – Ну, а мы-то с тобой в этом году что будем снимать?
– Не знаю пока, – процедил Герман и нервно зажег очередную сигарету. – Я уже пять сценарных заявок подал. Ни одна пока не одобрена… Да даже если и одобрят… Что дальше? К чему это приведет? Ну, сниму я еще одну картину. Ей опять дадут вторую категорию, и никто ее толком не увидит… А жнейцеры продолжат варганить свои дефективные «Воскресения»… И так всю жизнь.
– Неужели это никак нельзя изменить? – простонала Галина.
– Пока живы жнейцеры? – фыркнул Герман. – Исключено!
– Живы, говоришь, – повторила Галина. – А тогда знаешь что – убей Жнейцера!
– А что, это мысль, – хмыкнул Герман, выпуская дым из обеих ноздрей. – Очень неплохо было бы прикончить этого паразита… Только вот как?..
– Отрави его, – хихикнула Галина.
– Как Катя Маслова отравила купца? – усмехнулся Герман.
– Какая Катя? – не поняла Галина.
– Ну, эта, из «Воскресения»…
– А-а, – протянула Галина. – Что ж, вот именно так его и отрави. Поступи с ним, вдохновившись, так сказать, его же опусом.
– Гм, – только и произнес Герман, после чего надолго задумался.
Когда Галина уснула, он встал и, не включая свет, взял с полки томик Толстого. Герман помнил, что роман «Воскресение» находится в предпоследнем томе имеющегося у него собрания, поэтому не ошибся и выбрал на ощупь нужную книгу.
Затем Герман пошел на кухню, зажег там свет, присел, закурил и стал листать книгу.
Дойдя до интересующего его места, он стал жадно читать:
«…По возвращении Смелькова из дома терпимости в гостиницу “Мавритания” вместе с проституткой Любкой сия последняя, по совету коридорного Картинкина, дала выпить Смелькову в рюмке коньяка белый порошок, полученный ею от Картинкина…»
3
Следующим вечером кинорежиссер Жнейцер, уютно устроившийся в кресле за чтением журнала «Новый мир», услышал звонок в дверь.
«Кто бы это мог быть?» – недоуменно хмыкнул про себя Жнейцер и пошел открывать.
За порогом стоял его коллега Графов.
Жнейцер невольно поморщился. К Графову он относился с тщательно скрываемым презрением.
Однако врожденная деликатность заставила Жнейцера сделать вид, что он слегка даже обрадовался нежданному гостю.
– Г-герман? – с заминкой выговорил хозяин. – Какими судьбами? Ну что ж, проходи…
Герман вошел, закрыл за собой дверь и только потом сказал:
– Привет, Мойша!
Жнейцер снова недовольно поморщился. Он не любил, когда ему напоминали о его еврействе. Тем более что он давно сменил свое первоначальное имя Моисей на Михаил. А тут вдруг этот бесцеремонный Графов зачем-то напоминает об этом. Да еще с такой фамильярностью…
Но и в этот раз Жнейцер заставил себя промолчать. «В конце концов, я ведь действительно Мойша, – подумал он. – Именно так меня звали в детстве. А Графов… как бы я к нему ни относился, все-таки коллега. А у нас, режиссеров, чрезмерно церемониться в общении друг с другом не принято…»
– Здравствуй, Герман, – с запозданием ответил Жнейцер на приветствие Графова. – Так какими, говорю, судьбами?
– А ты как думаешь? – усмехнулся Герман и зачем-то подмигнул хозяину.
Жнейцер вконец растерялся:
– Да я, право, не знаю, что и думать… Ты скажи лучше прямо…
– Ну и скажу, – вновь усмехнулся Герман. – Чего здесь темнить-то? Я всего-навсего пришел поздравить тебя с успешной картиной.
