Мама взяла из рук замершего Жаб Жабыча газету и прочла: «Институт генетики им. Вл.?Ильича Ленина разыскивает пропавший экземпляр гигантской жабы, необходимый для исследовательских работ. Эту жабу видели в окрестностях города. Нашедшего просят звонить по указанному телефону. Его ожидает вознаграждение».
– Что это? – сказала мама. – Нашего Жаб Жабыча могут у нас забрать?
– Очень даже могут, – сказал папа.
– А почему?
– Да потому, что они его вывели. Это их собственность.
– Что значит собственность?! – поразилась мама. – В какое время они живут?
– В самое генетическое. Они кого хотят, того и выводят. И никто не может им это запретить.
– И что же, ты отдашь им нашего любимца, нашу жабоняню?
А Владик прижался к застывшему Жаб Жабычу и стал целовать его в мокрую морду.
– Ни за что! – ответил папа. – Мы его спрячем.
– Где?
– Ни «где», а «под чем»?
– Под чем?
– Под новым обликом.
– Под каким таким новым обликом? – спросила мама.
– Под обликом суринамской пипы.
– Что это ещё за цаца такая?
– Не цаца, а пипа. Это такая гигантская жаба, которая водится в Суринаме, в Африке. Мы скажем, что это подарок.
– От кого подарок? – удивилась мама.
– От мистера Зимбабве Ту-ту, твоего родственника из Суринама. Твоего двоюродного дедушки.
И хотя у мамы не было никакого двоюродного дедушки Зимбабве Ту-ту в Африке, а Суринам находится вовсе не в Африке, мама согласилась.
Когда Жаб Жабыч пришёл в себя после короткого замыкания в мозгах, ему объяснили, что он уже не Жаб Жабыч, а Суринамыч. И что в присутствии посторонних людей он не должен ничего говорить, а только квакать. И нельзя ему квакать ничего лишнего, а то его опять заберут в институт генетики и будут долго изучать.
– Как изучать? – спросил Жаб Жабыч (теперь Суринамыч).
– Мало ли как, – ответил папа. – Препарировать.
После этих слов Суринамыч снова замер на полчаса, а то и на час.
Но в конце концов всё разрешилось. Все успокоились. Только надо было узнать, какого цвета бывают суринамские пипы. И если они красные или жёлтые, Жаб Жабыча надо было бы срочно перекрасить.
Выяснилось, что суринамские пипы чёрного цвета. И целую неделю Жаб Жабычу добавляли в пищу венгерскую морилку для мебели. Потому что именно таким образом один папин знакомый водопроводчик поменял цвет кожи и превратился в негра.
Бедному Жаб Жабычу к каждой еде давали стаканчик морилки, а он глубоко возмущался:
– И я должен это пить!
Папа его урезонивал:
– Люди за эту гадость деньги платят, а тебе бесплатно дают. Пей, и всё тут.
Жаб Жабыч ругался и пил. Пил и ругался.
Но зато Жаб Жабыч почернел, и никакой институт генетики ему теперь страшен не был.
Глава четвёртая
Жаб Жабыч становится великим исполнителем суринамских песен
Имя Суринамыч как-то не прилипло к Жаб Жабычу. Он был слишком мудр и солиден для того, чтобы его звали только по отчеству: Михалыч, Степаныч или там Капитоныч. Он снова стал Жаб Жабычем.
Но, несмотря на свою солидность и важность, он часто поступал совсем несолидно и нелепо. И вот новая неожиданность – Жаб Жабыч запел. То ли весна в нём какие-то таланты разбудила, то ли сам по себе у него талант проснулся, только Жаб Жабыч начал удивительно громко квакать, кукарекать и блеять по вечерам.
Как только чуть-чуть падала сырость и звуки становились пронзительней и звонче, Жаб Жабыч садился около маленького прудика, выкопанного для него папой, и заводил свою невыносимую дальнобойную песню. Главные слова в этой песне были «ква-ква» и «тыр-тыр»!
В ответ на эту призывную песню во всех окружающих домах закрывались окна, включались магнитофоны и в форточки вылетали ругательства.
Сколько Жаб Жабыча ни уговаривали петь вполголоса или петь в подушку, он никак не желал расставаться с возможностью петь для народа и для окружающей среды.
Однажды пришёл строгий участковый милиционер по фамилии Иван Пистолетов. Он вызвал папу и сказал:
– На вас пришло заявление.
– Какое такое заявление? – удивился папа.
– Что вы содержите неизвестное науке животное и его мучаете.
– Мы его мучаем? – спросил папа. – Там нет ошибки?
– Ну да, вы, а кто же? Чего же оно кричит у вас по вечерам, как будто его режут?
Папа пригласил Жаб Жабыча для разговора. Жаб Жабыч неохотно вылез из будки и протянул участковому лапу.
– Здравствуйте. Жаб Жабыч.
Милиционер лапу не взял. Он приложил руку к козырьку, с удивлением взирая на мокрое чудовище.
– Приветствую вас.
– Разве похоже, что мы его мучаем? – спросил папа.
– А чего же он так у вас кричит?
– Он не кричит, он поёт и заливается, – ответил папа.
– Да, я заливаюсь, – подтвердил Жаб Жабыч.
– И потом, почему вы решили, что это неизвестное животное. Очень даже известное. Это гигантская жаба, суринамская пипа из Суринама, из Африки.
«Вот бы и кукарекала себе в Суринаме, – подумал про себя участковый. – Привозят чёрт-те кого чёрт-те откуда, а ты здесь разбирайся!»
Но папа его успокоил:
– Ничего, мы примем меры: или противогаз ему приобретём, или научим на балалайке играть.
– Это правильно, – согласился участковый. – Мы тогда сможем принять его в наш ансамбль милицейской песни. Кстати, а есть у вас документы на эту пипу? Прививки вы ему делали?
– Пипам прививки не делают, – убеждённо сказал Жаб Жабыч. – Пипы – это не собаки. Они не кусаются.
– А документы всё-таки нужны, – сказал Пистолетов. – Прошу вас о них побеспокоиться.
Папа уверил его, что всё будет в порядке. Что документы будут.
Он твёрдо решил сделать ксерокопию страницы про суринамских пип из книги знаменитого изучателя животных Альфреда Брема.
Когда участковый Иван Пистолетов ушёл, мама спросила у папы:
– А почему это мы будем учить Жаб Жабыча на балалайке, когда у нас пианино есть?
– Да потому, что у всех жаб только четыре пальца на передних лапах, – ответил папа. – А на балалайке вообще можно вилкой играть.
Таким образом Жаб Жабыч был спасён от долгих занятий музыкой.
Глава пятая
Занятия музыкой и плаванием
С тех пор как Жаб Жабычу купили балалайку, жизнь снова на какое-то время наладилась. Жаб Жабыч с утра до вечера бренчал на ней что-то несусветное. Непонятно было, что это: набор бренчаний и тырканий или какая-то великолепная лягушачья симфония Опус Номер Пять – Прелюд для балалайки с кваканьем.
Участковый милиционер Пистолетов пришёл, послушал и сказал, что до уровня милицейского ансамбля он не дотягивает. Но больше документов и справок о прививке не спрашивал.
Владик начал дрессировать Жаб Жабыча на сторожевую собаку.
Всё время кричал:
– Голос!
– Дай лапу!
– Чужой!
– Барьер!
Эту команду Жаб Жабыч меньше всего любил. Он был несколько ленив. Зато он любил команду «Подай!». Особенно если предмет, который Владик бросал, был недалеко. Жаб Жабыч тогда выстреливал языком в мячик или там в пластмассовую игрушку и мигом подавал её своему дрессировщику.
Потом Владик стал готовить с Жаб Жабычем цирковые номера. Он засовывал Жаб Жабычу голову в пасть, ездил на нём верхом. Пытался заставить его прыгать через горящее кольцо.
Голову его Жаб Жабыч в пасть принимал, а при виде горящего кольца замирал минут на сорок. Его можно было перекатывать с места на место, поливать водой – он ничего не ощущал, так он боялся огня.
Тем временем пришло лето. Сначала так, слегка весна. Потом всякие цветочки-одуванчики. Потом грянула жара. Такая жаркая жара, что всех немедленно потянуло на воду.
Жаб Жабыч всё время сидел в своём маленьком прудике, тараща одни глаза из воды. А восьмилетний Владик всё время бегал с соседним Витькой на речку.
Однажды они уговорили пойти с ними купаться Жаб Жабыча. Они погрузили его в садовую тележку и с грохотом потащили к реке.
Там, конечно, все обрадовались Жаб Жабычу.
– Ой, какое чучело! Можно с ним сфотографироваться?
– Ой, он не кусается? Можно его потрогать?
– А пусть он покатает нашего мальчика.
То есть было не до купания. А один фотограф, местный мастер пляжных композиций, вообще положил на Жаб Жабыча глаз.
– Дайте мне его напрокат. Я вам буду процент отчислять.
Ему отказали, но он всё время приставал к Владику:
– Поймите, молодой человек, у вас эта лягушка бесполезная, а у меня она будет доход приносить.
Владик и Витя ни за что не соглашались сдавать Жаб Жабыча. Но фотограф по фамилии Стенькин всё приставал:
– Давайте я его у вас куплю.
– Поймите, – сказал Владик. – Он для нас как родственник, как дядя или тётя. Смогли бы вы продать своего дядю?
Фотограф подумал секунду и сказал:
– Смог бы.
