Бергер фыркнул.
– Думаю, только это «все вместе» и удержало меня от того, чтобы окончательно спиться, – сказал он.
Олен снова откинулась на спинку дивана, что-то записала.
– И как вы это трактуете? – спросила она.
– Так же, как и вы, – ответил Бергер. – Конечно, «все вместе» может означать «ты, я и Дезире Русенквист», это наша старая команда, но скорее всего это, черт возьми, означает «ты, я и наш ребенок». Мне очень хочется в это верить.
Рита Олен кивнула. Слегка улыбнулась. Сделала пометки в блокноте.
– Только вы можете это знать, – сказала она. – Вы много думали о ребенке?
– Он же в ее теле.
– Это не ответ.
Бергеру показалось, что он весь сжался. Съежился.
– Да, я много думал о ребенке, – сказал он.
5
Ночь. Штиль. Все вокруг замерло, как на фотоснимке.
Прямая улица стрелой протянулась между плотно стоящими домами. Уличные фонари пятнами выхватывают из темноты одинокие припаркованные автомобили по обе стороны дороги. Время года – неопределенное. Ясно только, что царит ночь. Ночь в ближнем пригороде.
Через редкие щели – в шторах, жалюзи, гардинах – струится слабый свет, это свет таких разных царств людей, страдающих бессонницей или боязнью темноты.
Все неподвижно. Полное безмолвие. Отдых и покой.
Для всех, кроме Нади. Она не отдыхает. В зеркале заднего вида она встречает свой взгляд.
Сколько всего он вмещает…
Не отводя взгляда, она шарит рукой по пассажирскому сиденью фургона. Парадоксальная уверенность на короткий миг отражается в ее карих глазах, когда пальцы скользят по металлу. Взгляд из-под черной шапки с отворотом смягчается.
Она теребит колье в форме восьмых нот, видит в собственных глазах всю свою жизнь. Видит детство, бедное, но живое, густой загадочный лес, вкусные бабушкины блины, незабываемые часы у фортепиано, видит маленькую певчую птичку словно со стороны. Потом видит продолжение: фабрику, монотонную работу, тоску, смертельную опасность. Видит мечту, рай, который внезапно оказался совсем рядом – только руку протяни. Она видит, как направляется туда.
Видит и ад. Но туда нельзя. Лучше не надо.
Возвращаться в те годы. Они погребены слишком глубоко в памяти.
Те годы, что она провела здесь. Потерянные годы.
Все решится в это мгновение, на этой улице. В тот миг, которого так ждет Надя.
Время идет.
Справа от фургона в свете фонаря мелькает силуэт собаки. Надя сидит неподвижно, невидимая для всех, поглаживая металл кончиками пальцев. В световом пятне появляется хозяйка собаки, женщина с коротко остриженными светлыми волосами, в кожаной куртке и джинсах. Когда собака дергает поводок, на запястье женщины обнажается фрагмент татуировки. Ротвейлер останавливается, чтобы обнюхать переднее колесо, и татуировка снова скрывается под рукавом куртки.
Теперь Надя изо всех сил сжимает в руке металл, готовая поднять пистолет и направить его на пассажирскую дверь.
Женщина тянет за поводок. Тоже сильно. На руке отчетливо видна татуировка. Сердечко. Пронзенное стрелой имя «Сэм». Капелька крови. Кровоточащее сердце.
Надя поднимает пистолет, направляет его на женщину. Между ними не больше метра.
Это могло бы стать последним мгновением.
Но ротвейлер устремляется вниз по улочке. Уводя за собой хозяйку.
Надя выдыхает, опускает плечи. Вновь тишина и покой вокруг.
Она чувствует себя такой маленькой и никчемной. Годы после ада, после Свободы, к которой она не осмеливается прикоснуться, тотальный самоконтроль, идеальная упорядоченность, каждая вещь на своем месте, чтобы направить жизнь в нужное русло. Больше никакого опьянения, она слишком долго жила в хмельном угаре – больше ни одного нетрезвого дня в жизни.
Скоро. Скоро время придет.
Придет пора засунуть голову в пасть льву.
Она смотрит на свои руки. Они лишь слегка подрагивают. Как будто сама жизнь снизошла с небес и поселилась у нее внутри. Она ощущает, как сердце качает жизнь, а не смерть, не безразличие, не тоску, не безнадежный порядок.
И в этот момент в зеркале заднего вида со стороны водителя она замечает какое-то движение.
По противоположной стороне улицы идет мужчина. Он направляется в ее сторону, его фигура то и дело мелькает между припаркованными автомобилями. Идет, обхватив тело руками, как будто ему холодно. По непродуваемому спортивному костюму и бордовой кепке она сразу узнает его.
Он так близко. Она перестает дышать.
Это он.
Время пришло.
Либо – либо. Рай или ад.
Их разделяют всего два фонаря, когда она, наконец, снова поднимает пистолет. Он делает еще несколько шагов.
Все должно быть идеально выверено. Каждый, пусть малейший, шаг.
Открывая дверцу автомобиля, Надя отчетливо видит перед собой маленькую девочку за фортепиано. Перебегая дорогу, слышит, как ангельский детский голос уносится в зловещее ночное небо.
Улица совсем неширокая. Всего пара шагов. Она выхватывает пистолет, смотрит мужчине в глаза, целится.
Он молниеносно исчезает за припаркованной машиной, большим джипом. Она не успела.
Внутри нее нарастает паника. Автомобиль можно обойти либо с одной стороны, либо с другой. Fifty-fifty[3 - Пятьдесят на пятьдесят (англ.).].
Надя решает обойти джип сзади, по часовой стрелке. Она пригибается.
Медленно.
Над ней словно опускается глухое небо. Больше никто не поет. Ощущение, что никто никогда и не пел на Земле. Безмолвие.
Мужчина выскакивает с другой стороны. Тоже по часовой стрелке. Обегает машину. Хватает ее сзади. Выворачивает руку с пистолетом. Теперь ствол с глушителем направлен прямо в низко нависшее небо.
Словно к Богу.
Мужчина выхватывает пистолет из ее руки. Сколько всего вмещает в себя ее беззащитность в этот миг. Свобода – вот было бы верное слово. А вместо этого – фиаско.
Именно так это ощущается.
Надя не смеет дышать, когда мужчина заламывает ей руку за спину и пинками ведет через улицу. Она идет, пошатываясь и согнувшись. Согнувшись навсегда.
Он распахивает задние двери ее белого фургона. Надя видит, как он достает из кармана ветровки стяжные ремни. Когда он затягивает ремни вокруг ее запястий и щиколоток, она понимает, что смерть быстрой не будет.
Он закидывает ее в фургон. Она падает, как кулек, рот ее полуоткрыт, как в немом крике, от дикого ужаса.
Абсолютно безмолвный крик. Она не издает ни звука.
Сквозь маленькие окошки Надя видит, как мужчина направляется к водительскому месту. Вдруг он останавливается. Заметил что-то в нескольких метрах от земли. Он слегка приподнимает бордово-красную кепку. Целится.
Нет.
Он не целится. Он просто стреляет.
Наискосок вверх.
В воздухе разлетаются осколки стекла от камеры, установленной на фонарном столбе. Затем мужчина садится за руль и уезжает.
В багажнике никто не поет.
Никто уже больше нигде не поет.
Певчая птичка умолкла.
6
Сэм Бергер сидел на мостках у своего эллинга. Хотя он выпил всего одну порцию виски, по телу растекалось необыкновенное умиротворение, и с виски это никак не было связано. Все дело во взгляде. Умном, проницательном, живом. В очках, которые загадочным образом держались на лбу, прямо на линии роста волос. А под очками – этот взгляд. Как будто она действительно его понимает. Считывает, трактует, принимает, понимает. Не то чтобы материнский, вовсе нет, просто всевидящий взгляд женщины чуточку старше, умнее и опытнее, чем он сам.
После слов «Да, я много думал о ребенке» Бергер больше не мог говорить.
Разговор застопорился. Совсем. Шарики из носовых платков множились, становились все более плотными и упругими. Но при этом оставались сухими.
Рита Олен не стала его торопить. Полистав свой ежедневник, она великодушно произнесла:
– Кстати, у меня есть окошко завтра во второй половине дня.
И вот теперь уже вечер после этого окошка. Взгляд Бергера скользил вдоль зеркальной поверхности залива Эдвикен. Сумерки только начали сгущаться. Оглушительная красота.
Он не собирался сюда возвращаться. Эллинг должен был остаться его рабочим местом, а жить он планировал переехать обратно на Плуггатан в район Сёдермальм. Ходить в офис, как все нормальные люди. И вечером уходить с работы, как обычный человек.
Оставляя работу на работе.
Однако этого не произошло. Он осознал, что находится лишь в самом начале долгого пути, на котором психолог Рита Олен сыграет важную роль. Эллинг по-прежнему был его местом. Здесь он и останется, пока не будет в состоянии разделять жизнь и работу.
Работа и составляла его жизнь. Работа, которой почти не было.
Это кое-что говорит и о жизни.
Бергер тяжело вздохнул – не выходя из умиротворенного состояния – и потянулся к стоящему на столе ноутбуку. Включил его, увидел незакрытое письмо и уставился на вложение с файлом. Видеофайлом.
Рита Олен с самого начала предупреждала его о своих «нестандартных методах», и во время второй встречи уже снимала его на камеру. Когда он вернулся в эллинг, в почте его ждало письмо с видео.
Бергер его не смотрел.
Вместо этого он пытался разобраться, кто он есть на самом деле. В собственной жизни, в жизни других, в истории, в вечности. Под каким бы углом он на себя ни смотрел, получалось, что ничего особенного он из себя не представляет. Маргинальная фигура. Актер второго плана. Даже в собственной жизни.
К такой перспективизации привели обе встречи с Ритой Олен. И именно этому Бергер был обязан своим нынешним благодушным состоянием. Которое не омрачалось даже при взгляде на видеофайл.
Сэм Бергер должен стать главным героем в собственной жизни.
Файл загрузился мгновенно. Наклонившись к ноутбуку, Бергер дважды кликнул мышкой.
Почему-то фильм включился ближе к концу. Бергер увидел себя, сидящего в кресле в кабинете у Риты Олен. Ее саму не видно. Звук выключен. Зато Бергер увидел по меньшей мере пятнадцать бумажных комочков на столе перед кажущимся незнакомым мужчиной, губы которого несколько секунд беззвучно шевелятся. Потом лицо его искажает гримаса, мужчина опускает голову на колени.
Бергер поставил на паузу. Самое удивительное, что в этот миг в голове у него пронеслись всего две мысли: во-первых, он обрадовался, что поседевшие пряди его волос снова обрели естественный каштановый цвет; во-вторых, с удовлетворением отметил, что на лысину даже намека нет.
Интересно, как бы прокомментировала Рита Олен такую реакцию.
Бергер передернулся от какой-то парадоксальной приятной неприязни и перемотал на начало фильма, где Сэм Бергер с прямой спиной усаживается в кресло и кисло улыбается. Перед ним еще нет маленьких бумажных шариков, лишь пачка обычных носовых платков.
Бергер включил звук и услышал мягкий голос Риты Олен:
– Сэм, вокруг вашего эллинга установлены камеры наблюдения?
Бергер увидел, как у него открылся рот от удивления.
– О чем это вы? – спросил он наконец.
– Я задала прямой вопрос, – сказала Олен. – Вы видели на днях вечером, как к вашему дому приближается посетитель? Поэтому вы и нырнули головой в унитаз? Чтобы подчеркнуть серьезность ситуации? Показать подруге всю степень своего отчаяния?
– Ди? – воскликнул Бергер.
