– Довольно странно слышать подобные выражения от дамы, – ответил тот и, выпрямившись, поспешно нагнал Брива, помощника кока. – Нужно было взять фонарь.
Рослый евнух уже спустился на настил и, не дожидаясь матросов, направился на корму, в сторону кладовой. Бриву, помощнику кока, не следовало отдавать этому безволосому уроду ключ. Да что там, Брив, помощник плотника, с легкостью смог бы с ним справиться…
– Ай! Ты мне на пятки наступаешь, женщина!
– Там, позади меня, сидит мужик без головы! Поторопись, Брив!
– Да он на тебя никакого внимания не обращает.
– Клянусь, кто-то таращится мне в спину.
– Точно не он. Оглянись – у него же башки нет.
– Слушай, женщины чувствуют, когда кто-то их глазами обшаривает. На корабле так еще хуже. Сплошные прилипалы…
– Вроде личей?
– Что ты в этом понимаешь? Я тут единственная порядочная женщина, поэтому так или иначе все вертится вокруг меня.
– Кто это вокруг тебя вертится?
– Тебе лучше не знать.
– Ну и ладно. Я просто полюбопытствовал.
А может, даже испугался. Однако с женщиной имеет смысл вести себя любезно, даже если груди у нее подпрыгивают, будто два буйка на волнах.
Евнух остановился перед дверью кладовой.
Брив, Брив и Брив столпились за его спиной.
– Хорошая ли это мысль? – спросил помощник кока, когда евнух вставил ключ в замок.
– Ох… – вздохнула плетельщица.
Ключ повернулся. Лязгнули засовы.
– Хорошая ли это мысль? – снова вопросил помощник кока.
От сех’келлинов в любом случае не стоило ждать ничего хорошего, но сех’келлины в заколдованных ошейниках воистину являлись воплощением зла. Сех’келлины, своего рода гомункулусы, были созданы яггутами по образцу – как говорили те немногие, кто обладал достаточным авторитетом, чтобы высказывать свое мнение, – некоей древней расы демонов, называвшихся форкассейлами: белых как кость, с чрезмерным количеством коленей, лодыжек, локтей и даже плеч. Стремясь к худшему во всех смыслах совершенству, яггуты сумели сотворить существ, способных размножаться. Мало того, яггуты – чего еще от них ожидать – сами в конце концов практически полностью вымерли, предоставив своим жутким творениям свободу делать все, что тем заблагорассудится: обычно это сводилось к убийству всех, кто попадался им на глаза. По крайней мере, до тех пор, пока не появился некто настолько могущественный, что сумел укротить сех’келлинов, сковав их жизненную силу, а затем, возможно, похоронил этих созданий там, где никто бы их никогда не побеспокоил: например, в заброшенном переулке в быстро растущем городе.
Достаточно могущественный чародей мог затем пробудить наложенные на этих тварей чары, подчинив их своей воле – естественно, с целью нечестивой и недостойной.
Возможно, именно это и было проделано с теми шестью сех’келлинами в кладовой.
Но на самом деле все оказалось намного хуже.
О да…
Чародеям требуются слуги. Тех, кто препоручает повседневные заботы другим, легко узнать: они круглые сутки сидят в своих башнях, строя зловещие планы мирового господства. Их ночные горшки моет кто-то другой. У тех же колдунов, кто не имеет слуг, попросту не находится времени на размышления о черной эпохе тирании, а тем более на воплощение зловещих замыслов в жизнь. Накапливается немытая посуда, а вместе с нею и грязное белье. Повсюду собирается пыль, угрожая захватить все свободное пространство. Белки продырявливают крышу, а иногда проваливаются куда-то внутрь стен, откуда уже не могут выбраться и в итоге превращаются в мумии: на мордочках застыли гротескные выражения, а зубы стесаны о кирпич.
Миззанкар Друбль из Джанта – города в Стратеме, рассыпавшегося в прах несколько столетий назад, города, о существовании которого не догадывались даже жители Джатемовой Пристани, нового поселения, расположенного менее чем в трех тысячах шагов дальше вдоль того же побережья; Миззанкар Друбль из Джанта – который, по мнению всех ныне давно умерших, был самым ужасным чародеем, заклинателем, колдуном, тавматургом и к тому же выглядел на редкость уродливо; Миззанкар Друбль из Джанта – который возвел башню из черного стекловидного камня, узловатого и пузырчатого, всего за одну ночь, посреди бушующей бури: кстати, именно потому в ней не было окон, а дверь была высотой по колено и шириной не больше чем в ступню, что не имело никакого смысла, поскольку сам Миззанкар был высок и толст, так что все ныне умершие решили, что он, вероятно, возводил башню изнутри, ибо несчастный глупец в итоге так там и застрял, и одному Худу ведомо, какие ужасные планы он строил, и вполне справедливо, что вокруг башни сложили костер из хвороста и бревен, на котором поджарили злого колдуна, будто орех в скорлупе, – так вот, Миззанкар Друбль из Джанта имел слуг.
Подобно охотничьим псам, нуждающимся в хозяине, сех’келлины были требовательными слугами, и потому владение ими отнимало немало времени, да и особой радости не доставляло. Миззанкар Друбль – на самом деле всего лишь мелкий чародей, имевший склонность проводить чересчур могущественные ритуалы, один из каковых (неосмотрительно начатое сражение с неупокоенной белкой) привел к ужасающему выбросу расплавленной лавы, которая застыла вокруг него, пока он стоял в своем жалком защитном кругу, и именно так возникла башня, навсегда ставшая для него тюрьмой, – был достаточно умен, и, будучи счастливым обладателем шести демонических слуг, порожденных ненавистью некоего несчастного яггута, понял в один из моментов озарения, что ему нужен могущественный, желательно огромный демон, который мог бы взять на себя бремя командования сех’келлинами.
Совершив самый амбициозный и замысловатый обряд в своей жизни, Миззанкар вызвал подобное создание и, естественно, получил намного больше, чем просил, – по сути, древнего, почти забытого бога. Поединок их был прискорбно краток. Миззанкар Друбль из Джанта в последние несколько дней своей жизни, прежде чем селяне зажарили его живьем, был вынужден мыть ночные горшки, отскребать грязную посуду, отжимать белье и собирать на четвереньках пыльные комья.
Боги даже лучше чародеев понимали, сколь необходимо иметь слуг.
О последующих приключениях этого бога, а также обо всем связанном с сех’келлинами, равно как и с нагромождением катастроф, приведших к их краже и погребению в месте, которому предстояло однажды стать городом Побором, пусть расскажет кто-нибудь другой и в другое время.
Главное состоит в том, что бог вернулся за своими детьми.
Почти ничего не видя от пульсирующей боли в разных частях головы, Эмансипор Риз по прозвищу Манси Неудачник с трудом поднялся на колени и помедлил, дожидаясь, пока все вокруг не перестанет вращаться. Прижавшись лицом к влажным ивовым прутьям, он скосил взгляд, так что в поле зрения его левого глаза оказалась Бена-младшая, которая снова присела напротив, подняв нож на случай, если он вдруг решит на нее наброситься – что, естественно, вряд ли бы случилось. Эмансипор действительно мог прыгнуть к ней, но тогда наверняка изверг бы остатки сомнительного ужина кока, и, хотя его слегка порадовал мысленный образ измазанной вонючей жижей зловещей девчонки, в черепе тут же отдалась предупреждающим эхом жгучая боль.
Нет, для подобного рывка потребовалось бы слишком много сил. Закрыв глаза, он слегка приподнялся, выставив голову за рваный край корзины. Снова открыв глаза и моргнув, Эмансипор Риз обнаружил, что смотрит в сторону кормы.
Неужели все еще длится ночь? Боги, да она вообще когда-нибудь закончится?
Черные тучи, затмевающие небо над мрачными волнами. Мчащиеся со всех сторон быстрее любого корабля дхэнраби. Проклятье, он никогда еще не видел, чтобы эти чудовища двигались столь быстро.
Где-то внизу продолжалась нечеловеческая борьба, отзвуки которой громыхали по всему кораблю. Каждый удар о корпус раскачивал мачту.
Что-то массивное всплыло из воды прямо позади «Солнечного локона», увеличиваясь в размерах и быстро приближаясь. Эмансипор вдруг увидел мастера Бошелена, который стоял, широко расставив ноги, в нескольких шагах от кормового релинга, держа обеими руками меч и не сводя взгляда с поднимающегося из воды гребня.
– Ох… – выдохнул Эмансипор Риз.
Из вспенившейся воды возникли две чудовищные чешуйчатые лапы, которые с треском обрушились на релинг, ломая дерево, будто сухую ветку. В кормовую палубу вонзились длинные кривые когти, а затем в каскадах воды появилась вытянутая голова рептилии. Раскрылась пасть, обнажив устрашающего вида клыки.
Весь корабль содрогнулся и покачнулся, будто застыв от смертоносного удара в корму, а затем высоко задрал нос, когда пришелец вскарабкался на борт.
Вся сцена с участием твари и Бошелена, который прыгнул вперед, размахивая мечом, быстро пронеслась перед глазами Эмансипора, когда «воронье гнездо» резко накренилось вместе с мачтой. Что-то ударило Риза в спину, вышибив воздух из легких, а затем через него с воплем перекатилось худое тело с развевающимися волосами и, размахивая руками, вывалилось за край корзины. Он метнулся вперед, протягивая руку…
Когда корабль внезапно задрал нос, лича и уродливое дитя с силой швырнуло на треснувшие под их весом доски настила. К несчастью для плода сверхъестественных экспериментов Корбала Броша, лич оказался сверху. Затрещали ломающиеся от сокрушительного удара кости, включая позвоночник, лопнули ребра, извергая все, что не было хоть как-то закреплено внутри чудовищной туши. В разные стороны брызнули всевозможные жидкости, а следом за ними, будто триумф страдающего запором, вылетела верхняя половина тела, успевшего глубоко внедриться в ее мутное слизистое нутро. Кашляя и выплевывая комки мокроты, Пташка Пеструшка откатилась в сторону, упав в щель между корпусом и разбитым в щепки настилом.
Лич поднялся над истекающим жижей трупом своего врага и, воздев кулаки вверх, закинул голову назад, будто собираясь издать полный ничем не обоснованной радости вопль.
Но даже самый недалекий ученый знает, что силы природы неразрывно подчинены определенным законам. То, что ныряет вниз, вскоре вновь устремляется вверх – по крайней мере, если оно плавает в море. И устремившаяся вверх палуба подбросила лича в воздух – в соответствии еще с одним подобным законом, благодаря которому, к примеру, были изобретены катапульты…
Шишковатая костистая голова, смутно напоминавшая голову Абли Друтера – сейчас лич был материален сверх всякой меры, – врезалась, подобно тарану, в доски передней палубы. И застряла там.
На миг ослепший от сотрясения лич так и не понял смысла внезапно раздавшихся вокруг криков:
– Бей его!
– Бей его! Бей!
На голову лича со всех сторон обрушились удары тяжелых сапог, ломая скулы, надбровные дуги, верхнюю и нижнюю челюсть, височные и лобные кости. Бах, бах, хрясь, хрясь – и тут чей-то сапог угодил в разинутую зубастую пасть лича.
И тот сжал клыки.
Когда жуткая тварь откусила половину его правой ступни, Густ Хабб взвыл, отшатнулся, разбрызгивая кровь, и рухнул на палубу. Челюсти лича перемалывали его бывшие пальцы, кроша покрытые коркой ногти, в то время как на смятую изуродованную голову продолжали сыпаться новые удары сапог. Точно так же недавно жевали его, Хабба, ухо, а от другого уже практически ничего не осталось, и оно слышало лишь шум медленно текущей жидкости, а что касается носа, тот не чувствовал ничего, кроме запаха ила. Холодного, соленого, склизкого ила.
Густ понял, что если так пойдет и дальше, то он попросту свихнется.
Кто-то упал рядом с ним на колени, и он услышал крик Миппл:
– Суньте его ногу в ведро!
А потом она рассмеялась, как и подобает сумасшедшей уродине.
Рыча и продолжая жевать, лич пополз назад, пытаясь спастись от избиения в дыре под палубой. Моргнув одним из своих все еще способных что-то видеть глаз, он заметил некое смутное пятно. Это была Пташка Пеструшка, которая, подобрав короткий меч Абли Друтера, метнулась к личу и вонзила широкое лезвие прямо ему в грудь.
Завопив, тварь полудюжиной рук отшвырнула женщину прочь, и та беспомощно покатилась по палубе. Выдернув и отбросив в сторону мешающее оружие, лич навис над назойливой смертной, но вдруг почувствовал, что содержимое его пасти застряло в глотке. Судорожно закашлявшись, он изверг перемолотую смесь сапожной кожи, мяса, костей, ногтей и, что самое противное, волос. Еще большее унижение лич испытал, когда, тряхнув головой, обнаружил, что у него отвалилась нижняя челюсть, с грохотом упав к его ногам.
Вырвавшийся из зияющей пасти рев напоминал скорее хриплое бульканье, которого, однако, вполне хватило, чтобы Пташка Пеструшка, завопив от страха, начала отползать на четвереньках вдоль настила, в темноту трюма, а потом еще дальше, в сторону кормы, – туда, где откуда-то сверху, а также из кладовой за ее спиной доносились звуки яростной борьбы.
Лич следовал за ней, угрожающе подняв когтистые лапы со свисавшими с них ошметками плоти.
Последним отчаянным усилием Эмансипор Риз сумел ухватить Бену-младшую за худую лодыжку, не дав ей рухнуть прямо в лапы выбирающегося на корму чудовища. Слуга застонал, чувствуя, как вес девичьего тела чуть не вырвал его руку из сустава, а затем услышал глухой удар ее головы о мачту и треск реи…
В это мгновение нос корабля вновь устремился вниз, отчего мачту вместе с «вороньим гнездом» резко бросило вперед. Что-то врезалось Эмансипору в спину, и на его голову упали иссохшие костлявые руки. Опрокинувшись назад и увлекая за собой Бену-младшую, Риз выругался и отпихнул локтем упавший на него гремящий костями труп. Локоть вонзился во ввалившуюся грудь, и мертвое тело полетело за край корзины…
Перекатившись на спину, Густ Хабб успел увидеть жуткую ведьму, падавшую прямо на него с ночного неба. Заорав, он выбросил было вверх руки, но поздно: та уже рухнула на него сверху.
Узловатый высохший палец угодил в левый глаз, и Густ услышал негромкий треск, будто лопнула виноградина. Вопя что есть мочи, он начал судорожно отбиваться, но рот его тут же заполнился грязными ломкими волосами.
– Бей эту тварь! – истерически крикнул кто-то.
– Бей! Бей!
Сапоги обрушились на Густа, без разбора ломая как мертвые, так и живые кости – никакого значения это уже не имело.
– Убейте ее!
– Она уже мертва!
– Так надо убить еще раз!
Чей-то сапог врезался сбоку в измученный череп Густа. Последовала ослепительная вспышка света, а за ней наступила тьма.
А тем временем в кладовой… Вернемся чуть назад.
Войдя внутрь, Корбал Брош остановился и огляделся, потом сделал еще шаг и увидел усеивавшие пол рваные куски мешковины. За ним бочком пробрались Брив, Брив и Брив, пригнувшись и перешептываясь. По крайней мере один из них всхлипывал.
Сех’келлины атаковали со всех сторон. Еще мгновение назад здесь царили полумрак и спокойствие – и вдруг поднялся просто невероятный хаос. Удары каменных кулаков разбросали Бривов во все стороны. Другие кулаки обрушились на Корбала Броша. Удивленно заворчав, рослый евнух начал отбиваться, с грохотом отшвыривая белые как смерть тела к изогнутым стенам.
Брив, помощник кока, увидел, как все шесть демонов смыкаются вокруг евнуха. И подумал: «Так и должно быть, – в конце концов, он тут главный и все такое». Заметив неподвижное обмякшее тело своей тезки, он подполз поближе, схватил Брив-плетельщицу за лодыжки и потащил прочь от той грандиозной битвы, что шла посреди кладовой.
Внезапно рядом оказался Брив, помощник плотника, который схватил Брив-плетельщицу за одну ногу.
– Смотри, – прошептал он. – У Брив волосы оторвались. Эй, да это вообще не Брив – это же Горбо!
– Естественно! – бросил Брив, помощник кока. – Все это знают!
– А я не знал!
Помощник кока замер:
– Не может быть – ты же с ним спал!
– Только один раз! И тогда было темно – а некоторым женщинам это нравится…
– Хватит уже об этом, помоги мне его отсюда вытащить!
– А что насчет парика?
– А что с ним?
– Гм… думаю, ничего.
Нелегко, ох, нелегко было понять, кто побеждает. Корбала Броша били, измолотив в фарш. Удивительно, что он еще держался на ногах, но это было и к лучшему; демонов трое матросов нисколько не интересовали, так что за порогом тех определенно ждало спасение. Главное – выбраться из кладовой.
Как только голова чудовищного бога появилась над релингом, Бошелен шагнул вперед и взмахнул мечом. Клинок врезался в морду твари, и та от удара выплюнула что-то из пасти.
Леску, крючок и ухо.
Бошелен не успел увернуться от взмаха гигантской лапы, и кривые когти рассекли его кольчугу. На кормовую палубу дождем посыпались черные звенья.
