Наталья Александровна Веселова "Критическая масса"

None

date_range Год издания :

foundation Издательство :Автор

person Автор :

workspaces ISBN :

child_care Возрастное ограничение : 999

update Дата обновления : 14.06.2023

– Тоже только вторый, потому и хоронить не обвыкла, – отбросив ладонью волосы и так замерев, тихо отозвалась Маша. – Марфинька, старшая-то, на третьем году сырным заговеньем[28 - Сырное заговенье – сырная неделя (Масленица), когда заговляются на Великий Пост и уже не едят мясо, но всю неделю разрешены молочные продукты (арх.).] преставилась от лихоманки… Так я тогда с печали едва ума не отбыла. А если и с Мишуткой что – так мне и вовсе свету больше не взвидеть: других-то не родить уж: стара… Тридесятьи семь[29 - Тридесять и семь – тридцать семь (арх.)] по осени сравняется – да и откуда? Муж и раньше-то не охоч был до игрищ тех со мной – всё приговаривал: кабы вы, детушки, часто сеялись, да редко всходили[30 - Поговорка]… Ртов, вишь ты, плодить не хотел, по девкам блудным шастал… А как видел, что я брюхата – так и по пелькам[31 - Пельки – женские груди (арх., жарг.)] меня, аспид, и по чреву, и под гузно[32 - Гузно – ягодицы (арх.)]– пока дитя само не вывержется… Когда – зарод, а когда и образ… Сам всех в выгребную яму вынес… Ничего, – говорил, – за то поп епитимьи не наложит[33 - Церковное покаяние (от 5 до 15 лет земных поклонов, поста и отлучения от Причастия) накладывалось на женщину только в том случае, если она сама вызывала у себя выкидыш; если это происходило в результате побоев, то епитимьи не полагалось]… Насилу жива осталась… – Мария увидела, что, устав от прыжков и воды, но так и не выявив победителя, Мишутка с Васяткой уже мирно сидят на двух перевернутых горшках посреди двора, и каждый бойко жует свою половину коврижки – и расслабилась, отпустила руку: – Так ты, значит, соседка, потому своей волей к другому мужу ушла, что еще деток родить хотела?

Мавра покачала головой:

– Нет. Ты хоронить не обвыкла, а я устала. Аки сука щенная каждое лето ходишь, да у той что ни приплод – так половина выживет… А у меня – не стоят. Сломалась я на Гришаньке моем… Знаешь… – она невесело, половиной рта улыбнулась. – Зндёбка[34 - Зндёбка – родимое пятно (арх., диал.)] у него тут вот на вые[35 - Выя – шея (арх.)] была багряная… Боялась, женить трудно будет: побоятся девку отдавать, чтоб детям зндёбка на лицо не перескочила… Не того, выходит, боялась…

– Ты, верно, как брюхата им была, пожар видела, – ласково сказала Маша.

Мавра отмахнулась:

– Пустое. Так вот, не за новыми детушками я к другому мужу пошла – просто пожить захотелось – долюби[36 - Долюби – досыта (арх.)], пока нутро не засохло. Еще за венчанным моим будучи, когда бражничал и дома по две недели не живал, часто во сне видела, якобы спаста с другим на едином ложе и сладостно во сне любовастася[37 - Любовастася – была ласкаема (арх.)]… А как дома муж явится – так скимер-зверь[38 - Скимер-зверь – злое сказочное чудовище (арх.)] рядом с ним котенком покажется! Места живого на мне не оставлял, иной день от утрени до вечерни на мосту[39 - Мост – деревянный пол в доме (арх.)] проваляюсь, кровями плюя… Я уж и сама с ним упьянчива стала, известно ведь: страшно видится, а выпьется – слюбится[40 - Поговорка]. А однажды у кумы-попадьи в обед гостевала – и вошел он, серцо мое… И со мной, как с той злой женой – помнишь? – приключилось: «составы мои расступаются, и все уди тела моего трепещутся, и руце мои ослабевают, огнь в сердце моем горит, брак ты мой любезный»[41 - Из «Беседы отца с сыном о женской злобе» – нравоучительного произведения XVII в.]…

Маша, продолжая коситься на сына, пододвинулась ближе к Мавре:

– Впервые слышу такие непригожие речи… Так ты, значит, злая жена у нас, подружие? Хорошую память Бог дал тебе – а другое, оттуда же – не забыла? «Аще жена стыда перескочит границы – никогда же к тому имети не будет его в лице своем».

– Стыд не дым, глаз не выест[42 - Поговорка.], Машенька! Мне к исповеди не ходить, я невенчанной живу – зато счастливой! И робят мне больше не надобно: чем ложесна напоить[43 - Применить противозачаточное средство.], чтоб не зачать невзначай – и тебя научу, если хочешь…

Собеседница сухо отстранилась:

– Мне поздно уже. Да и грех ведь это какой – с мужем приближенье иметь не детородства ради, а слабости! И чего ты сладкого находишь в ласкательстве том? Я за отдых почитаю, когда мой на купле или по девкам… И сама подумай: за то на пятнадесять[44 - Пятнадесять – пятнадцать (арх.)] лет отлучают. Впрочем… Ты ведь пущеничеством своим сама себя отлучила… Как же ты без церкви живешь, Мавра?

Но та вдруг борзо обернулась к Мишуткиной матушке и возвысила голос:

– А ты?! Я и в дому своем молюсь – да крещусь двоеперстно! А как тебя стыд не берет – кукишем крестное знаменье творить[45 - Креститься тремя пальцами, по новому обряду, введенному Патриархом Никоном.]?! Я хоть и пущеница – а Святой Троицы не четверю: трегубо «аллилуйу» не пою, славлю сугубо[46 - Согласно старообрядческому учению, «аллилуйа» должна петься два раза (сугубо) – «по-ангельски», а третий – «Слава Тебе, Боже!» – «по-человечески», в то время как после реформы Патриарха Никона ее стали петь трижды (трегубо) «по-ангельски» и четвертый раз – «по-человечески», что старообрядцы считают оскорблением Святой Троицы.]! Я Святого Духа по-старому Истинным называю[47 - Реформой Патриарха Никона из «Символа Веры» было убрано слово «истинного», относившееся к Духу Святому.] – а ты что ж? Как я без церкви обхожусь, спрашиваешь? А вот и я спрошу – как ты туда ходишь, как без стыда чтёшь новые книги… поганые, где все слово Господне выхерено[48 - Выхерить – перечеркнуть (арх.)]?

Ни одна из женщин не заметила, что Васятка с Мишуткой давно уж во дворе были порознь: первый изо всех сил пытался поделиться малым остатком коврижки с брезгливо воротившим сытую щекастую морду котом, не решавшимся, однако, пустить в дело только что преостро наточенные когти, а второй, незаметно подобравшись под высокое крыльцо, нашел там недогрызенную кость их сторожевого кобеля, как раз отлучившегося по важному делу, и увлеченно пробовал ее на вкус, параллельно краем уха слушая разговор матери с соседкой. Теперь, когда Мавра заговорила с матушкой дерзостно, она совсем разонравилась мальчику, по первоначалу залюбовавшемуся было на ее новый летник из доброй зендянцы[49 - Зендянца – хлопчатобумажная ткань, поставлявшаяся в Москву из Новгорода, а туда – из села Зандана, находившегося недалеко от Бухары (арх., диал.)], надетый врастопашечку[50 - Врастопашечку – нараспашку (арх.)], и на сверкающее в лучах обеденного солнца дорогое ожерелье с розовым жемчужным саженьем… Хотя и не уразумел несмышленый Мишутка, все еще не обсохший после прыжков по-саранчиному, почему вдруг соседка с матушкой друг на дружку взъярились, но приятно ему было услышать, что матушка в долгу не осталась и стала храбро наступать на обидчицу:

– Не за то побьет меня муж, что во дворе у себя простоволосая стояла – а за то, что блудные речи бабы отлученной на своем пороге слушала! А уж от пущеницы до еретицы – недолог путь! Ты вот что, Мавра: иди-ка со двора моего, пока я твои-то бесстыжие волосья не повыдергивала!

Наверху послышалась весьма красноречивая возня, и осторожно высунувшись, мальчишка успел увидеть, как Мавра, быстро нагнувшись, подобрала с полу материнский убор, легкомысленно сброшенный тою с влас, и с размаху швырнула его Марии в лицо:

– Вот твой кокуй – в нём и кукуй![51 - Искаженная поговорка (в оригинале «Вот тебе кокуй, с ним и ликуй!»), означавшая, что, выйдя замуж, женщина обязана была постоянно носить головной убор «кокуй» (по-другому «кокошник», «кику»), видоизменявшийся с течением времени, но всегда являвшийся символом зависимости и покорности.] – зло крикнула она и бросилась вниз по лестнице.

Проводить ее взглядом Мишутке не удалось, потому что в темной сырости вдруг блеснул коричневой с золотом гибкой спинкой быстроногий жижлец[52 - Жижлец – ящерица (арх.)] – и, вскрикнув от радостной неожиданности, мальчишка плашмя упал на брюхо, чтоб успеть схватить увертливую добычу…

– Ты не здесь, Ученик?

– Прости, Учитель, я задумался.

– Чем скорей ты забудешь прежнее, тем более преуспеешь в учении. Мужчина сейчас вон там – наблюдает за девочкой сквозь кусты, со скамейки, но подойти не осмелится: кругом гуляющие. Так что наша подопечная пока в безопасности – вот она, хочет покормить белку, а белка не ест.

– Это неудивительно, Наставник: белки не едят хлеба. Некоторые люди просто не знают об этом. Его и птицы берут только зимой, когда умирают с голоду. Их пища – зерна, червяки и насекомые.

– Похоже, Ученик, ты тоже хочешь в чем-то быть моим Наставником.

– Я думал, может, ты не знаешь о том, как живут белки и птицы, а я знаю, и очень хорошо.

– Ты прав, я редко задумывался о животных, с ними работают другие, но, когда они мне нужны в моем служении, я просто спрашиваю, вот и все. Эта белка нам не понадобится. Но, знаешь, тебе может оказаться в чем-то легче, чем мне, например, и вообще Изначальным. Вы, Пришедшие, всегда будете лучше ориентироваться в мире людей, потому что видели их жизнь изнутри своими глазами – недолго, конечно, но ваши семь земных лет дорогого стоят. Недаром среди вас так много хороших Хранителей. Ты интересовался – почему тебя не пустили дальше младенчества?

– Да, Наставник, но мне запретили прозревать. Сказали – еще рано.

– Теперь пора, я думаю. Посмотрим вместе, когда закончим работать с Инной… Почему ты вдруг опять отошел куда-то? Я теряю с тобой связь, это неправильно.

– Я подумал: вдруг нам снова не удастся ее оградить? Этот муж ведь учинит над ней насилие – так? Или даже смерти ее предаст?

– Ученик, ты все еще рассуждаешь, как Хранитель, а здесь ты сопровождаешь Встречающего – не забывай. Я говорил – она умерла в девяносто четыре года. И мы здесь не защищаем ее, а помогаем пройти Мытарство и, кстати, избавить от этих отвратительных восьмидесяти с лишним лет, которые ей предстоят. Оградить… Она почти миллион раз успешно ограждала себя сама! Вот хотя бы предыдущий тебе покажу… да все равно, какой: все они похожи больше, чем близнецы. Смотри.

Гулять в одиночестве по Покровско-Глебовскому лесопарку Инне скоро наскучило: неприятное чувство предощущения неминуемого разоблачения с последующим наказанием (оно может быть ужасным: мать не пустит ее в следующее воскресенье на день рождения к Лёньке и денег на подарок не даст) никак не покидало девчонку. Сколько она ни убеждала себя, что классная, у которой в субботу, как у всех порядочных людей, – выходной, не полезет проверять журнал в понедельник в поисках затесавшихся прогульщиков – все равно свербело в душе – мелко и остро, как соринка в глазу, которую никак не сморгнуть. Да вдобавок, и есть захотелось невыносимо: сдуру осталась без второго завтрака, недальновидно раскрошив всю домашнюю слойку привередливой осенней белке, отрастившей на подачках такие бока, что походила уж на закормленную морскую свинку с пришитым хвостом. Явиться в школу – хоть к третьему? Но, настроившись на незапланированный выходной, не так уж и легко было переключиться обратно, да и математичка, змеюка, чего доброго, вызовет… Словом, путь лежал в обратном направлении, домой, где матери не будет до утра, а значит, можно после обеда зайти за Лёнькой, старшим соседом-девятиклассником с четвертого этажа и затащить его вместе смотреть телевизор – после программы «Время» покажут какую-то там серию «Знатоков»… Кстати, если мать открыла ту бутылку «Плиски» – ведь она прикладывается по ночам в одиночку, Инна знает – то они с Лёнькой легко отцедят оттуда по рюмочке, совсем незаметно… И тогда может накатить охота поиграть «в мужа и жену»… Лёнька всегда с удовольствием исполнял роль мужа, но Инна никогда не бывала до конца довольна этими их редкими игрищами, иногда даже рыдала после них по ночам, потому что смутно чувствовала, что дружок не умеет дать ей чего-то самого главного, что сразу сделает ее совсем взрослой, того, ради чего люди и занимаются таким делом по-настоящему, а не как они – по-детски и будто понарошку. Правда, однажды сосед одолжил у себя в школе иностранный журнал, в котором на цветных фотографиях люди занимались любовью – вдвоем и втроем – но попытки неуклюже изобразить то, что они там проделывали, привели только к неприятным и некрасивым последствиям для Инны, так что пришлось наскоро – дело происходило у Лёньки, и вот-вот должен был прийти с работы его отец – отмывать обивку их совсем нового мягкого дивана в гостиной. Правда, после того случая Лёня сказал, что, когда все заживет, они могут играть уже посмелее и пожестче, пообещав Инне кайф, с которым ничто и никогда не сравнится. И в следующий раз, тоже в субботу, когда родители друга еще не пришли из театра, Иннина мать дежурила свои очередные «сутки», а они только что посмотрели в темноте глупейший старый фильм и решили поиграть, Лёнька принялся уже по-хозяйски, опытными прикосновениями, от которых хотелось крикнуть то ли «Хватит!», то ли «Еще!», искать какую-то «заповедную точку» у Инны, уверенно ее нашел – и у той вмиг ослабело все тело, и она повалилась лицом в подушку. «Муж» оставался где-то сзади, уже не ведая никаких препятствий, а у Инны внутри словно начал медленно надуваться огромный воздушный шар, и девочка уже знала, что как только он не выдержит, лопнет – сразу придет то ощущение, ради которого люди убивают, истязают и предают; оно уже подступало, исподволь накатывая мощными волнами, шар в ней достиг неимоверных размеров, она напряглась, готовясь к неведомому, страшному и вожделенному взрыву, оставались доли секунды – и вдруг темноту прорезал длинный и острый, как удар кинжала в печень, дверной звонок. Это Лёнькины родители вернулись из театра… После того случая подростки избегали друг друга всю весну и лето, каждый с острым стыдом вспоминая секунду, в которую они мгновенно разъединились и соскочили с дивана, дико глядя друг на друга и силясь перевести дыхание… И только после летних каникул, в сентябре, случайно столкнувшись в лифте, они вновь задружились, вполне невинно, с бурными танцами под магнитофон, но каждый, определенно, ожидал от другого тайного сигнала – взгляда, кивка, двусмысленной улыбки… И тогда, знала Инна, все завертится опять – и уже по-настоящему. Они оба хорошо помнят тот воздушный шар – и уж теперь-то он у них лопнет, можно не сомневаться! И так будет происходить каждый раз… Так вот, сегодня она этот знак – подаст. И пусть Лёнькины родители смотрят на здоровье там у себя идиотов-знатоков, нудно распутывающих простейшие преступления (Инна каждый раз с самого начала легко определяла, кто виноват, и дальше смотрела фильм, только чтобы убедиться в правильности своей догадки) – они с Лёнькой телевизор и включать не станут. Этих полутора часов им с лихвой хватит для того, чтобы вырастить в ней шар, соизмеримый с дирижаблем – и он разорвётся, лишь когда она, Инна, ему позволит… И в ту же секунду она станет взрослой!

В автобусе она вдруг заметила того же статного мужчину в дорогой кожаной куртке, что ехал с ней еще в ту сторону и вышел на той же остановке, у входа в парк. Девочка присмотрелась к нему повнимательней – просто так, из чистого любопытства – и, прежде всего, привлекала его роскошная куртка, ясно указывавшая на высокий статус владельца. Даже ее небедная мама-гинеколог очень долго не могла позволить себе такую же, но женскую, и только полгода как ею обзавелась… Инна вздохнула: ей самой одеться в такую замечательную лайку не светило еще лет… Столько, что в эту бесконечную даль времен не стоило и заглядывать. Он, наверное, директор комиссионки, этот высокий мужик, или ресторана, или… Машина у него сегодня в починке, вот он и отправился на автобусе прогуляться по осеннему парку, пока ее ремонтируют, а сейчас едет забирать – мгновенно придумала она коротенькую, вполне правдоподобную легенду. Ему можно было дать на вид лет тридцать пять, и собой мужчина был так хорош – ну, просто загляденье! – что Инна даже уставилась на него почти откровенно. Высокий, с широченными плечами и узкой задницей, как и положено безупречному красавцу, с четкой ямкой на твердом подбородке, с приятным, правильным и ясным лицом, с крупными длиннопалыми руками самой благородной формы – он мог влюбить в себя не только простушку-школьницу, но и любую, самую шикарную и недоступную женщину… Следующий вздох Инна подавила, потому что вдруг вспомнила, сколько ей на самом деле лет, несмотря на потаенное «почти взрослое» состояние. Что толку на него пялиться! Ей нужно прожить еще, по крайней мере, столько же, сколько она уже прожила, чтобы такой, как он, хотя бы второй раз глянул в ее сторону… Она отвернулась и принялась смотреть в окно – до «Сокола» оставалось уже всего ничего. Сейчас она прежде всего хорошенько поест – там, кажется, мясо тушеное в латке оставалось, и картошка в кастрюльке, выпьет чудного маминого компота, а потом… Только бы Лёнька никуда не ускакал вечером со своими друзьями-старшеклассниками!

И тут что-то произошло. Словно на какой-то далекий город упала атомная бомба, и световое излучение, достигнув на излете, в один миг горячо опалило девчонку с головы до ног. Даже не боковым зрением, а почти затылком она уловила острый жаркий взгляд, и уже знала, чей он. Инна мгновенно обернулась и успела заметить, как все тот же стоявший на задней площадке мужчина быстро отвел от нее пронзительные глаза и вновь принял безразличный, едва ли не сонный вид. Но ничто уже не могло обмануть Инну: он только что смотрел на нее, и смотрел со жгучим интересом. Ее сердце заколотилось было от радости, но сразу проснулся никогда особо не засыпавший разум: этот красивый жеребец не мог принять ее за взрослую – пока еще очень редко посторонние люди говорили ей «вы», а несколько раз даже случались уж совсем неприятные казусы. Например, не далее как вчера одна женщина в метро из-за спины сказала ей: «Разрешите пройти, пожалуйста», но, когда, протискиваясь мимо, увидела Инну в лицо, поправилась: «Пропусти, девочка» – а Инна чуть не заплакала. Тогда почему, видя, что она школьница, он сейчас смотрел на нее… так… как на взрослую? Она испытывала все нараставший неуют и долго не могла понять, что тревожит ее, но тут как раз водитель буркнул в микрофон: «Сокол!» – и она бессознательно выскочила напротив входа в родной двор и бросилась наискосок по газону к воротам. Оглянулась: мужчина быстро шел в том же направлении. «Он хочет меня изнасиловать и убить», – вспыхнула яркая мысль, и девочка ни на секунду не усомнилась в ее правильности, словно кто-то подсказал ей, что ошибки нет. Но он же не мог напасть на нее во дворе, где в этот золотой полдень резвились дошколята, чесали языки мамаши с колясками, расселись бабульки по всем скамейкам вокруг детской площадки, как курочки-рябы по насестам, а в самом центре двора на пожертвованном кем-то ради святого дела столе резалось в домино около десятка пенсионеров в сдвинутых на упрямые затылки одинаковых шляпах! Инна перевела дух, спокойней направилась к своему подъезду, и, оглянувшись на ходу несколько раз, убедилась, что мужчины во дворе нет – она все себе придумала! Действительно – чушь какая! Зачем такому кого-то насиловать – да ему бровью повести достаточно, чтобы к нему выстроилась очередь из влюбленных красавиц! У него же наверняка каждый день – новая! Ну и дура же она – бегом от него бежала! – то-то он хохочет сейчас, наверное, идя по улице своей дорогой! Инна досадливо мотнула головой, едва не стряхнув от досады свою хорошенькую кепку, рванула дверь подъезда – и вдруг услышала справа быстрые твердые шаги.

Он не стал преследовать ее во дворе на виду у всех. Он тихо проскочил, никем не замеченный, по асфальтовой дорожке прямо вдоль дома, пригнув голову под сочными ветвями старых акаций, что ломятся в окна первого этажа. И теперь ему оставалось не более пяти шагов, чтобы войти в подъезд вслед за жертвой. Но на эти пять шагов она его – опередила. Это была данная ей кем-то добрым и заботливым маленькая, но спасительная фора: мужчина еще не мог дотянуться до нее руками и заставить повернуть, куда ему было нужно – налево, в темный угол к лифту, где девочка оказалась бы в полной власти насильника и убийцы. И она еще успевала свернуть направо – туда, где были почтовые ящики, лестничные пролеты и квартиры, где жили люди, где можно было позвать на помощь и где он, скорей всего, не решился бы поднять шум… Инна успела. Она не только свернула, куда нужно, но и взлетела сгоряча на один пролет – и вдруг остановилась, не слыша погони…

Она медленно обернулась, удивляясь, что ужас, схватившей ее было за горло несколько секунд назад, пропал, как стертый ластиком след мягкого карандаша. Да, она была права: маньяк не решился преследовать ее вверх по лестнице – да и смысла в этом особого не было: даже догони он ее на площадке – куда бы ему деваться оттуда со своей сопротивляющейся добычей? Мужчина стоял в нерешительности у подножия лестницы, и солнце било прямо ему в лицо из лестничного окна за спиной Инны. Теперь девочка разглядела его вполне – и вновь поразилась, насколько же он красив! Большие, чуть затененные глаза смотрели на нее снизу-вверх с бессильной алчью загнанного за решетку хищника, перед которым с вызывающей беспечностью прогуливается ускользнувшая жертва – желанная, ненавистная и недосягаемая. И глядя в эти глаза, Инна торжествующе-злорадно ухмыльнулась: «Что, руки коротки оказались?» – ясно сказала ее победительная полуулыбка. Несчастный не выдержал. С полсекунды он шатался, как дом перед тем, как рухнуть от прямого попадания снаряда, затем круто повернулся и ринулся вон – лишь пушечным выстрелом бахнула дверь на улицу…

– С того дня – до последнего – прошел восемьдесят один год. Через четверть часа после того, что мы сейчас видели, она стала любовницей старшего развратного мальчика, и с тех пор у нее было еще много любовников – так много, что и счет им она лет через тридцать потеряла. Но никто из них долго не продержался рядом с ней, потому что каждого она как-нибудь предала или оскорбила. Никакой профессии она так и не сумела получить, полагая, что и без всякого образования – она великий художник, поэт, философ и ученый, заглазно и в лицо обзывая «недоумками» всех, кто считал иначе. Соответственно, она никогда себя не обеспечивала, постоянно живя у кого-то на содержании, – и всегда за это подло и жестоко мстила при расставании. Правда, один из любовников случайно стал отцом ее ребенка – мальчика, которого она сначала отдала в детский сад на пятидневку, потом – в школу-интернат, а после – в кадетский корпус. Сын вырос и сначала просто презирал ее, а потом – возненавидел, когда она разрушила его брак с любимой женщиной, потому что считала ее недостойной быть невесткой «гордости нации». Он спился и умер, но мать даже не пришла на его похороны. Она проклинала и внуков, и правнуков, считая всех пигмеями, не стоящими ее мизинца, но одну из правнучек – больше всех, потому что та, наконец, сдала ее в дом престарелых и никогда не навещала там. При этом она, правда, исправно оплачивала прабабкин отдельный номер и особый диетический стол, иногда последними деньгами, отказывая своему ребенку в самом необходимом. Когда Инна умерла, ее сожгли без отпевания, и на кремацию не пришли даже соседи по богадельне, вспоминавшие ее только с отвращением. Но она – крещена, в отличие от всех своих потомков, и пошла по Мытарствам, потому мы и бьемся за нее здесь, чтобы и такой дать шанс не погибнуть до конца…

– Как же нам помочь этой несчастной, Наставник? И можно ли помочь?

– Разумеется. Пока не пришел Самый Последний День, помочь можно любому. Сейчас, Ученик, для этого нужно просто сделать так, чтобы у нее не оказалось тех пяти шагов. Но вот они едут в автобусе – в семьсот тридцать шесть тысяч четыреста девяносто второй раз – а я все еще не могу сообразить, что для этого нужно сделать.

– Наставник, возможно, следует просто намести побольше листьев на дорожку, по которой пойдет мужчина? Девочка может не услышать его, а увидеть только, когда он подойдет к ней вплотную.

– Листья? Что ж, почему не попробовать… Все-таки, знаешь, я рад, что мне дали ученика из Пришедших – ваши мысли текут непонятным, но подчас правильным руслом.

– В этом нет ничего необычного. Мы там всегда старались идти по траве или листьям, а не по камням или сухой земле, если не хотели, чтобы нас услышали – только и всего… Но скажи, Наставник, если мы отнимем у Инны эти пять шагов – что с ней случится?

– То, что должно было случиться с самого начала, чтобы пресечь проклятый род и повернуть время вспять. Ты ведь знаешь уже, что Вечность живет не по земным законам, и разные миры подчиняются разному времени. Гляди.

…Инна досадливо мотнула головой, едва не стряхнув от досады свою хорошенькую кепку, рванула дверь подъезда и юркнула туда. Она любила пыльный солнечный полумрак своей лестницы, ее просторные каменные пролеты с витыми решетками, широкие теплые подоконники, на которых они еще совсем крошками играли «в повара» или «в детский сад», когда снаружи шел дождь – так за городом в непогоду дети играют в беседке или под навесом крыльца. Иногда она даже не спеша поднималась на свой шестой этаж пешком, чтобы насладиться по дороге простыми детскими ассоциациями – но сейчас голод и смутное нетерпение, касавшееся предстоящего вечера, погнали ее налево, к лифту… Жаль, что Лёнька еще, наверное, в школе – нельзя заскочить к нему прямо сейчас и договориться о встрече, намекнув, что сегодня хорошо бы возобновить старую игру – тогда он уж точно не запланирует ничего другого! А вдруг он сегодня тоже сачканул? Нет, надо все-таки заехать на четвертый – чем черт не шутит! Тогда можно пообедать и у него… Или пообедать – потом… После того, как… Как лопнет шар, который уже обозначился где-то внизу – такой еще маленький, но уже пересыхает во рту… Вот под ее нетерпеливым пальцем вспыхнула красным прозрачная кнопка, и двери лифта, ожидавшего прямо на первом этаже, начали гостеприимно разъезжаться.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=68742333&lfrom=174836202) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

Баситься – наряжаться (арх.; здесь и далее – примечания автора)

2

Быть на купле – уехать торговать (арх.)

3

Шиденная срачица – шелковая сорочка (арх.)

4

Цвета цини – синий (арх.)

5

Поговорка.

6

Межень – середина (арх.)

7

Саранча травная – кузнечик (арх.)

8

Дванадесять – двенадцать (арх.)

9

Поговорка.

10

Оногды – позавчера (арх.)

11

Мугазенные амбары – торговые склады (арх.)

Похожие книги


Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом